— Я падал, падал, падал, — усмехнулась я, проследив за полетом перышка. — Потом не помню, — покачала я головой. — Было темно и холодно. Больно, конечно, тоже, но это много позже.
Наконец оторвав взгляд от упавшего на пол пера, я посмотрела на Рэйна, и в этот момент мне вдруг стало не по себе. Легче, когда на тебя смотрят холодно, безразлично, с налетом надменности. Так правда легче. Это дает тебе повод защищаться, становиться сильнее, до последнего держать свои щиты. Тяжелее, когда в твое одиночество врывается тот, кто пытается тебя понять, заставляя почувствовать себя беззащитной и слабой. В этот самый миг тебе вдруг кажется, что ты всего лишь женщина, которой так хочется не быть одной…
— Я, — прочистив горло, вновь заговорила я, — нашел своих собратьев в том месте, где провел последующие столетия.
— Вы жили не один? Но, как я понял, они были не в себе во время вашей последней встречи…
— Нет, — прерывая его поток предположений, я подняла ладонь, — я прожил эти столетия один, потому как собратья мои были мертвы.
— Но…
— Но мы не можем умереть, я в курсе, — усмехнулась я. — Тем не менее я нашел тела всех, кроме одного… И теперь, прежде чем я расскажу тебе о причине, по которой я согласен сопровождать тебя, хочу спросить, готов ли ты стать для меня тем, на кого я смогу положиться?
— Вы, как всегда, прямолинейны, а как насчет того, что все врут?
Я не смогла не улыбнуться в ответ.
— Да, я знаю, что обмануть меня не составит труда. Ты можешь мне пообещать все что угодно, и это в конечном счете окажется пустотой. Но неужели, милый мальчик, ты думаешь, что я поверю тебе?
— Тогда почему спрашиваете?
— Потому, что мне больше некого просить быть на моей стороне.
На какое-то время в комнате воцарилась гнетущая тишина. Рэйн молчал. Его черные как ночь глаза будто бы стали еще темнее, а черты лица словно заострились.
— Я ценю то, что вы сказали, — наконец заговорил он, — откровенность в нашем мире дороже золота. Но порой мне кажется, что когда говорю я, Соль, вы мирно посапываете с открытыми глазами. Я обещаю вам, что вы войдете во дворец и выйдете из него вместе со мной, потому что я взял на себя ответственность за вас…
— Даже если дело касается Элтрайса Дриэлла?
Рэйн внимательно посмотрел на меня, в глазах его появился странный огонек, который в моем подвыпившем состоянии напугал меня до айдовых бесов, а потом он сказал:
— Я слушаю.
Вот так я сделала первый шаг навстречу этому мужчине. Все, что было прежде, как мне кажется, не считается, потому как раньше это не касалось меня лично. Хотя, конечно, кто-то скажет — куда уж более «лично», когда тебя клеймят или ты спасаешь человеку жизнь. Но в моем понимании все это ерунда в сравнении с тем, когда я рассказываю о себе. Айр всегда говорила, что я с «приветом», но я никогда и не спорила. Сердце женщины — оно такое… странное. В нем много потайных ходов, секретных комнат, темных коридоров и несуществующих для всех остальных дверей, вот только вход всего один, а отворить его даже чуть-чуть с годами становится все сложнее. Я могу говорить что угодно, вести себя как мне хочется, быть сильной и смелой, дерзкой и смешной, но это все одно что менять маски, пытаясь скрыть ту, кто я на самом деле есть. Ту, с которой случилось слишком много для одной жизни.
— Дочк, а что ща носют? — подслеповато щурясь, пристально рассматривала я выставленные на продажу ткани. Кит упорно делал вид, что меня не знает, молоденькая продавщица растерянно топталась с ноги на ногу, соображая, чего от нее хочет старик, что ранним утром зашел в ее модную среди светских дамочек лавочку.
— В к-каком смысле?
Я наконец-то отвлеклась от своего занятия и теперь уже щурилась прямо на нее. Почему так выходило, что я могла переварить любой яд, а похмелье случалось все равно, я не знала.
— А в каком смысле может быть?
— Э… — молоденькая аланиточка явно смутилась и теперь уже обдумывала способ спровадить надоедливого старика.
— Нет, — помахала я рукой, — слишком глубокомысленно для меня сейчас, я лучше поясню вопрос. Мне нужна нарядная… э… — обрисовала я указательным пальцем тогу, в которую была замотана девушка, — простыня, чтоб не стыдно в люди выйти, — подытожила я свой запрос. Эта мода на обматывание тряпками была не слишком мною любима, казалось, вот-вот развяжется какой узелок или булавка в задницу вопьется, а то и наступишь на подол — так и вовсе все размотается, и будешь при всем честном народе слои накручивать.
— Ммм… вам зачем? — наконец разродилась она.
— За «надом», — пробурчала я.
— Да нет, — улыбнулась девушка, — вы меня не так поняли…
— Как же мне тебя понять, если ты ничего не говоришь? Мне нужна нарядная тряпка с узорами или чевой там у вас нынче в моде, чтоб не хуже, чем у других… эх… — поморщилась я. Вся моя нелюбовь к имперцам, к их быту, традициям, устоям выливалась наружу, стоило только подумать о том, что когда-нибудь мне придется носить их одежду. Я ненавидела саму мысль об этом, потому начинала вести себя хуже ребенка. Воистину: старые — что малые.
— Моему дедушке нужна тога для моей сестры, — голос Кита, раздавшийся со спины, стал полнейшей неожиданностью.
— Сестры? Ах, ну теперь мне все понятно. Какая она?
— Что? — переспросил мальчик.
— Ну, опишите мне ее, чтобы можно было подобрать подходящий вариант.
— Она… красивая, — несколько смущаясь, начал он, почему-то смотря мне в глаза. — У нее смуглая кожа и глаза как у моего дедушки, такие же яркие. Волосы у нее черные и… Короче, она вполне себе ничего, — явно засмущавшись, пробормотал он.
Молоденькая продавщица почему-то захихикала и тут же нырнула под прилавок, выуживая на стол ткани от лучших мастеров Ис’шера. Газовые и воздушные, блестящие и атласные, тяжелые и плотные из-за обилия серебристых и золотых нитей, что были вплетены в полотно.
— Вот, — покивала девушка, — лучшее, что пришло ко мне за последние недели…
— Эту, — даже не спрашивая моего мнения, обнаглевший помощник ткнул пальцем в темно-синюю газовую ткань, расшитую по краю серебристым орнаментом. — Просвечивать не будет?
— Что вы, — вновь гнусно захихикала продавщица, — подберу вам все в лучшем виде.
Уже на улице, когда я смогла расплатиться за целый ворох ткани и булавок, Кит, таща мои покупки, все же решил заговорить со мной:
— Зачем тебе это все?
— А что? — посмотрела я на него.
— Только не говори, что собралась во дворец в этом?
— Не скажу.
— Тогда зачем?
— Потому что, — фыркнула я.
— С тобой невозможно разговаривать! — возмутился он.
— Это ты начал со мной разговаривать, — пожала я плечами. — Вот, возьми, — сунула я ему в руки кошель с деньгами, что получила вчера от Рэйна.
— Зачем ты отдаешь его мне? — споткнувшись на полушаге, он растерянно замер посреди улицы.
— Будешь носить с собой, чтобы я не спустила все, — легко пожала я плечами. — Знаешь, я такая транжира. Кстати, чего замер, идем, еще в одно место надо сходить.
— Куда? До начала занятий еще три часа, а ты ведешь себя слишком странно сегодня. Встала ни свет ни заря… Ты вообще ложилась, кстати? Эй, да постой же, с кем я вообще разговариваю?! — возмущенно раздалось со спины, в то время как я уходила в совершенно противоположном от здания университета направлении. Сегодня мне нужно было кое с кем встретиться, потому мои ноги несли меня к океану.
— Сегодня я не ложилась, — ответила я, как только Кит нагнал меня, — иначе бы не встала.
Я буквально кожей чувствовала, сколько вопросов вертится в голове мальчика, но он не пытался больше спрашивать, верно уловив, что у меня нет желания отвечать. Мы нашли свободного извозчика и оставшуюся часть пути проделали уже внутри небольшой повозки. Нам нужно было попасть на окраину города, там, где у самого обрыва росло танцующее дерево ольтис. Его изогнутый ствол уже невозможно было обнять, а ведь когда-то он было тоньше моего мизинца. Теперь же этот исполин точно парил на самом краю обрыва.
— Что мы тут забыли и… Это место, я был тут раньше, кажется? Точно был, помню это дерево, — внимательно всматривался он в открывшийся пейзаж. — Да, перед тем, как отца забрали в очередную военную кампанию империи, он приводил меня сюда. Когда же это было? Что-то около десяти лет тому назад… Да, где-то так.
— Он не сказал тебе зачем? — поинтересовалась я, стараясь говорить легко и непринужденно.
— Говорил, но я не очень помню, — пожал плечами паренек. — Что-то вроде того, что это место… важное для нашей семьи, не знаю, что он имел в виду.
— Ясно, — кивнула я, поднимаясь по крутому пригорку вверх. — Чудны пути твои, Двуликий. Чудны и запутанны.
— Что? — переспросил Кит, нагоняя меня.
— Ничего, все так…
Чувствовала ли я нечто общее с этим ребенком, когда впервые увидела его? С того самого момента, когда взглянула в его глаза. Хотя, быть может, и раньше. Я чувствовала в нем некую общность с собой. Я всегда ощущала детей Дорина, его внуков и правнуков. Не знаю, как правильно описать это ощущение. Просто представьте, что есть две детали одного механизма, и когда они встречаются, происходит щелчок и пазы совмещаются — и ты понимаешь, что это детали из одной конструкции. Все правильно и все так. Сейчас, поднимаясь на крутой склон, где когда-то очень давно нашел свое последнее пристанище мой сын, я чувствовала себя донельзя странно. Никогда мое сердце не перестанет болеть по Дорину, как никогда я не перестану скучать по нему. Но он прожил хорошую жизнь. Долгую, светлую — и никогда не позволял бремени своего происхождения влиять на свою жизнь. Он был сильным человеком, мой мальчик. Мы с Кираном оставили своих потомков не потому, что нам было все равно. Как раз-таки напротив, было до такой степени не все равно, что испытывать эти чувства стало однажды слишком больно. Раз за разом любить их, быть участником их жизни, видеть, как они растут, меняются, взрослеют, стареют… Это слишком. И сейчас мне хотелось прийти в это место вместе с Китом, пока была такая возможность. Хотелось почувствовать незримую поддержку сына и заручиться его покровительством. Конечно, все это, должно быть, предрассудки, но думаю, мне простительно быть немножко суеверной. Мне хотелось верить, что где-то там Дорин узнает о том, что я хочу попытаться защитить его наследие. Пусть его мать и не так сильна, как ей бы хотелось, довольно труслива и не слишком-то умна, когда дело касается дворцовых интриг, но она оче