— Сатана с вельзевулом и сорок тысяч четыреста упырей и пакостных демонов побрали бы эту мою достославность! — ругался Николенька. — Вляпался я с нею в грязное дело, словно курица в тухлый навоз.
Оказывается, высочайшею волей вызван Николенька из Орла для почетного присутствия в должности члена суда — Верховного, у‑го-лов-но-го!
— Только-только — тридцатого мая — было представлено монарху донесение Следственной комиссии со всеми записками и экстрактами, — кипел Бороздин, — а сегодня уже состоялось первое заседание. Манифест об учреждении суда успели напечатать в сенатской типографии за один день. Вот он. Напечатаны также Списки особам, присутствующим... Шайтан со столетними ведьмами их всех бы побрал!.. Кого только нет... Председателем — древний Петр Васильевич Лопухин, папаша главной фаворитки Павла Петровича; прокурором — тоже древний князь Лобанов-Ростовский, министр юстиции, собачий ублюдок. А далее: Ланжерон, Строганов и Мордвинов. Затем министр просвещения, или, как Карамзин называл, «министр затмения» Шишков, бывший председатель «Беседы», ратоборец за староверское слово российское, ярый враг романтизма. Затем граф Воронцов, Паскевич и Бороздин, да, да, сотню тухлых яиц ему в глотку, он самый, я, ваш Николенька Бороздин! Затем Орлов, Алексей, разумеется, пусть чертопляс сотню раз плюнет в рожу ему: ведь 15 декабря он через день после восстания в графское достоинство возведен — за усмирение. Три митрополита. И кого-кого, каких прощелыг и проституток только там нет?.. Семьдесят два человека. Отказаться?.. Ни-ни... Это — смерть. Смерть гражданская, которая хуже телесной. Вот на подобных сенатских списках печатных всякий член суда супротив фамилии своей обязуется каждодневно расписываться при явке на каждодневное растленное заседание. Сегодня начало положено. Торжественно оглашен манифест, затем исторический очерк Дело об обществе. И наконец началось чтение показаний. Но обвиняемые сами перед лицом суда не предстанут.
— Как не предстанут?..
— Это же противно законам!..
— Значит, их хотят заочно судить?
— Вместо сего новоизбранная «Ревизионная комиссия» — эх, распять бы их душу! — будет дополнительно всех обвиняемых вызывать и допрашивать, нет ли каких добавлений к их показаниям и по доброй ли воле...
Но тут беседу прервал дверной колокольчик у входа. И в комнату влетел мелким бесом, танцуя какую-то несуразную смесь краковяка, мазурки и вальса, — кто бы мог думать? — Алексанечка!.. Отец и братья бросились к нему, но он, ловко увертываясь, продолжал дикую пляску. Изможденный, вспотевший, бросился наконец на тахту и ногами, задранными к потолку, продолжал еще вытворять какие-то непонятные несуразности.
— Parbleu! — крикнул он, вспомнив детскую приговорку.
— Donnerwetter! — откликнулся Гриша, и Петута закончил внушительным басом: — Полундра!
— А вы знаете, братцы родные, что значит полундра?.. Так английские моряки со снастей товарищей предупреждают: «Берегись!.. падает вниз». Но вот я вверх полетел.
Саня вытащил из кармана помятую и уже замусоленную бумажку, дал всем прочитать.
Военное Министерство
по части Секретной
№ 78
Господину Дежурному Генералу
Главного штаба Его
Императорского Величества
Вследствие отношения Вашего Превосходительства № 966 честь имею уведомить, что 4 числа сего июня освобождены по Высочайшему повелению из-под ареста содержавшиеся по делу о злоумышленном обществе нижеследующего лица:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Лейб-гвардии Конного полка князь Голицын.
Лейб-гвардии Конного полка корнет Плещеев 2‑й...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Коллежский асессор Грибоедов,
без всякого дальнейшего взыскания как лица, оказавшиеся по следствию непричастными к сим обществам.
Военный министр Татищев
— Вот и все. Ура, ура и ура! — И Санечка опять принялся хохотать своим заливистым смехом.
— Грибоедов, значит, тоже свободен?
— Да, и с очистительной грамотой. На днях вместе нам предстоит государю идти «пред-став-лять-ся»! А где Алексей?.. — И хохот мгновенно угас. — Он все еще в Петропавловской крепости?
Александр Алексеевич помрачнел. Каждый день ожидания ему дорого стоил.
Поздно вечером, когда все разошлись наконец на покой, Саня рассказал отцу нечто поистине фантастическое.
— Приходит как-то ночью в мой каменный мешок сам Сперанский и несет множество папок с бумагами. Ни дать ни взять подьячий из Ябеды, только лишь с орденами, да фрак сшит у портного хорошего, и перышка нету за ухом. Садится к столу. Говорит, будто принес перебеленным мое первое показание генерал-майору Левашову. Читает его. А я всего того отродясь и не говорил, а Левашов не писал. Все до крайности облегчено. Теперь в показании моем говорится о том, будто всего лишь за месяц до происшествия князь Одоевский мне открыл, есть, мол, общество, желающее улучшения в правительстве, а я ему якобы отвечал: сам, дескать, мечтаю о том, если это может служить ко благу отечества. И Одоевский принял мои слова за согласие быть сочленом Тайного общества. Однако я себя будто бы оным членом не почитал и почитать не моту. А в общем и целом действий в пользу Тайного общества я никаких не делал, о восстании 14 декабря заранее не знал ничего. А ведь это все враки. Однако написано: мне было известно, что Рынкевич с Одоевским — члены Тайного общества, но других я не знал никого. «Вот и все, — Сперанский мне говорит, — Левашов уже подписал, извольте и вы подписаться. А первое, черновое показание ваше мы сейчас огню предадим». Спалил его на свече.
Далее Сперанский стал мне диктовать новые, совершенно иные, ответы мои на опросные пункты Комиссии следственной. А прежние — лист за листом, один за другим — все сжигает. В новых не было уже никаких показаний о моих похождениях ни в казармах у лейб-гренадеров, ни в воротах у Зимнего, ни на Сенатской. А я и не возражаю: мне эдак, естественно, легче. Говорит он, что страницы со свидетельствованиями Панова, Сутгофа, Кожевникова изъяты уже и заменены. И только лишь один Оболенский в деле показывает, будто я член Тайного общества, но этим комиссия может, пожалуй, и пренебречь. Так даже лучше. И вчера вручили мне готовый экстракт моего дела; копию разрешили взять с собой. Вот она, задним числом, от генваря, 24 дня. Ну разве это не сказка?.. не колдовство?.. Сперанский, быть может, всамделишный чародей?
— Вот выйдет Алеша, — сказал раздумчиво Александр Алексеевич, — он тебе, может быть, объяснит. А что Сперанский — чародей, это ты верно сказал. Человек ума сверхъестественного, государственный муж и законник, равного которому нет ни у нас, ни в Европе. Сейчас один проворачивает феноменальное дело. Мне Бороздин подробно рассказывал. Все манифесты, вся структура и процедура суда, изложение истории всех Тайных обществ, распределение функций Ревизионной комиссии, списки членов суда, списки подсудимых, список лиц, прикосновенных к делу, которые, однако, не были требованы к следствию, — все это написано им, все это дело рук его одного. Остальные только подписывают. Маг и волшебник. Когда только он все это успевает? Вероятно, ночи напролет не спит, а работает. Сколько еще писать и распределять предстоит впереди?.. Его ближайший, многолетний приятель — Батеньков, ныне судимый. Помнишь, еще по дружбе с Елагиной был близок Жуковскому? в ее деревне они часто встречались. И Батеньков знает о тесном соприкосновении с Обществом сего чародея Сперанского. Так этот кудесник себе свободу купил вот этим своим адским трудом. И в деле твоем проявил расторопность, так как руку набил в уничтожении и замене собственных разных бумаг, не угодных ему самому.
— И Николай это терпит?
— Николаю он нужен как воздух. Без него во всем этом море показаний и дел никто разобраться не сможет.
— Все это так... Но... но... коснутся ли эти мороки нашего Алексея?
— Бог знает... Будем надеяться... Цари бывают забывчивы. — И Плещеев опять помрачнел.
Каждый день приносил угнетающие новости. Они лишали сна и покоя. Все жители затаили дыхание. Заседания суда считались государственной тайной. Однако семьдесят две особы присутствующих, чиновники, письмоводители, регистраторы и служители — все были семейные. Их жены, дети и внуки имели друзей, близких к тому либо другому из подсудимых. Таким образом слухи проникали в общество с поразительной быстротой.
Ревизионная комиссия под председательством Чернышева расправилась с опросами молниеносно. Сто двадцать один человек продефилировали перед ней один за другим в зале Комендантского дома Петропавловской крепости. Подсудимые так и не успели сообразить, о чем и зачем их опрашивают. За двое суток — 8 и 9 июня — процедура закончилась.
Через день была избрана «Комиссия для основания разрядов», то есть для решения, к какому разряду надлежит отнести каждого подсудимого, с учетом степени его преступных деяний. Уготавливалось одиннадцать разрядов, помимо злоумышленников особо виновных, зачисляемых вне всякого разряда. Сперанский был в числе членов Разрядной комиссии.
С каждым днем Плещеев чувствовал, что заболевает, и не находил лекарств от болезни. С головой у него что-то случилось — он терял равновесие: его шатало на улицах при мысли об Алексее, при мысли о судьбе заключенных. В эти напряженные дни Плещеев почти ежедневно встречался с Николенькой Бороздиным. Ежедневно бывал в доме у Муравьевых — крепче древней каменной кладки спаяло их горе. Александрин напоминала мраморное изваяние: она ушла в себя, ни с кем не разговаривала. Екатерина Федоровна, недавняя убежденная вольтерьянка, известная безбожница, с утра до вечера молилась, ездила по монастырям, ставила свечки перед чудотворными иконами.