Итак, оставь свои интриги
И не изволь меня рядить
В шуты пред дружбою священной...
«Дружба священна», «дружба бессмертна», «дружба нерасторжима», «дружба есть добродетель» — таковы были лозунги времени. Молодые люди подхватывали их и превращали в некий камертон для образцового строя духовного мира. Создавали культ, идеал. Автограф стихотворения с кратким названием Дружба два года назад Жуковский повесил над фортепиано Плещеева.
Но если внешнее гаерство и пересмешки Плещеева были своего рода щитом, прикрывавшим из осторожности и стыдливости святость своего отношения к Дружбе, то Дружба была для него еще более надежным, несокрушимым щитом и защитой от злобы, коварства, предательства, с которыми приходилось уже не раз встретиться в жизни. Дружба и братство!.. Равенство!.. Вот его идеалы ранних, юных лет. Светлые годы. Да. Liberte, Egalite, Fraternite — девиз революции, не померкший и не угасший.
Был верный друг. Был у него — Пассек. Пассек, искалеченный казематами Дюнамюнде. Он вышел на волю обескровленным человеком, с больною душой, со сломанной психикой. Стал он жить опрометчиво, беспорядочно, совершая ошибки, даже проступки. Он совершил по наивности и простодушию неосмотрительный шаг, истолкованный как оскорбление монаршего достоинства. Так в третий раз подвергся тюремному заключению. А сейчас он далеко-далеко в Сибири, в Тобольске. Живет в крайней бедности, с огромной семьей... Друг, верный друг прошлого теперь существует... в одном лишь воображении.
Кто же еще?..
Львов... Покровитель, наставник. Кладезь мудрости, знаний, таланта. Последний подлинный энциклопедист осьмнадцатого века. Неутомимый практик и деятель, энергичный и вдохновенный. Себя не щадил, работал сверх меры. Сгорел. Девять лет, как скончался.
Был еще один друг — композитор Фомин. Спутник и провожатый по сказочным дебрям музыкальных фантазий, неуловимых и большею частью недосягаемых. Тоже в могиле.
Кто же, кто же еще?..
Вася Плавильщиков, рыцарь книжной культуры, поборник общественного просвещения, замкнулся в повседневных заботах о делах типографских, библиотечных, но зато занялся руководством обучений ланкастеровских... С ним при наездах в столицы случается встретиться, но времени не хватает для долгой беседы.
Николенька Бороздин, приятель по пансиону, товарищ рокового, дерзновенного замысла... Теперь его поглотили дела славного военного поприща. Другой товарищ, Пьер Долгорукий, скончался.
И все. Более нет никого.
Жуковский один. О, как Плещееву нужен был поблизости этот сказочник и чародей! И его мы лишились... надолго... а быть может... Война!..
Ох, надо зайти в классную комнату.
Александр Алексеевич заранее знал, что расстроится. В самом деле, воспитателя давно надо было сменить: мальчики выросли, придется, придется месье отказать.
После занятий Плещеев остался с месье Визаром наедине. Исподволь заговорил о теории воспитания, пожаловался на трудности обучения русских отроков иностранцами, сослался на собственный опыт, вскользь намекнув на пансион аббата Николь. Месье Визар безоговорочно со всем соглашался. Его добродушно-расплывчатая физиономия сияла заботливостью и умилением.
Что-то не понравилось Плещееву в разговоре. Визар никогда не вызывал симпатии у него. Больно покладист и льстив. Прилипчив, как патока. Подхалим! Что-то напоминает в манерах иезуитов. А может быть, Визар иезуит? Раболепие, низкопоклонство. Непонятные частые отлучки в Орел... письма, которые он получает, встречи с каким-то незнакомым, странным посланцем и беседы с ним наедине... Как это раньше в голову не приходило?.. Оплошность. Оплошность!.. Неужели прежний опыт ничему не научил? Но здесь, в захолустье, в деревне?.. Что нужно иезуитам в деревне?.. Шпионить? Для армии Наполеона?.. Нет, это бессмысленно... Не им ли подан донос губернатору о дне рождения Наполеона и Анны Ивановны?
Ну, не-ет! Так или иначе, с месье Визаром надо быть осторожным.
Да, осторожность. Ах, до чего Плещеев стал теперь осторожным! Как научился молчанию, этому изощренному искусству суетной жизни, этому наитруднейшему мастерству! Скрывать свои мысли. Следить за собой, за мимикой, за каждым движением, словом. Даже в минуты душевных волнений, трепетных эмоциональных порывов проявлять небывалую сдержанность, чтобы никто — ни один человек, даже Анюта! — не мог догадаться о бурях, бушующих в душе.
АННА ИВАНОВНА ПЛЕЩЕЕВА
(урожденная Чернышева)
(17? —1817)
Миниатюра из сборника Николая Михайловича
(Исторический музей)
Две школы прошел Александр Алексеевич в постижении искусства молчания. Первая школа — пансион аббата Николь — и вторая, суровая, жестокая школа — школа жизни. Но фундамент заложен иезуитами. Perinde an cadaver — уподобиться трупу! — таков был их лозунг. Они воспитали в учениках отшлифованность речи, выработали сдержанность, дисциплину проявления каждой эмоции. И как это пригодилось в дальнейшем!
Не мешало бы все-таки также точнее разведать, не Визаром ли послан донос губернатору о вензелях с французской буквою «N»...
Удалить его, конечно, придется. Однако со временем. И дипломатично. Надобно ему предложить почетную, но главное — денежную должность в каком-либо вельможно-сановничьем доме. Но опять-таки осторожно. Не наживать себе лишних врагов.
Но как быть с воспитанием сыновей? Если бы не война, то отправить их в Москву, в Благородный пансион при университете, где учились Жуковский, Тургеневы, где сейчас братья Вадковские, племянники Анны Ивановны? А если отдать их в училище, уездное или губернское, пусть только на время? Но ведь это — убожество.
Ох, Болховское народное училище надобно навестить, — как-никак Плещеев почетным попечителем выбран на дворянском собрании. Хоть и без жалования, но зато все-таки числится на государственной службе... Но там — нищета. Классы — две комнаты — зимою не топлены, у думы дров не допросишься.
А в Орле?.. Главное народное училище многим ли лучше?.. Те же учителя сюда наезжают... Зато тут мальчики на глазах.
Спасибо, Гринев, бывший старший учитель белёвский, частенько Чернь посещает, проверяет занятия. Но главное — существеннейше помог наладить обучение дворовых парней по новой системе Ланкастера. О да, эти занятия тут, в Черни́, — гордость Плещеева. Спасибо, Вася Плавильщиков надоумил его. Кто бы мог заподозрить, что взаимное обучение даст такие плоды?.. Конечно, тут много значит, что крепостные ребята подобрались толковые, да попервоначалу Тимофей к их уму-разуму воззвал своими, «дворовыми» средствами. А теперь эта ватага в красных косоворотках — наипервейшее утешение.
— Месье Визар, на минутку! — Плещеев подозвал гувернера, проходившего мимо. — Почему вы полагаете, что Лёлик на два года старше, чем мы это знаем, мы, то есть родители?
— У-у, — месье Визар был крайне удивлен вопросом Плещеева, — мне... то есть... я хотел тем самым заставить Лёлика учиться прилежнее. Поэтому я и сослался на то, что он старше тех лет, которые...
— Чья это выдумка?
— Все ваши родные так полагают. — Месье Визар продолжал смотреть на собеседника наивным взглядом чистых, ясных глаз.
— А кто, кто именно вам об этом сказал?..
— Кто?.. У-у, если бы вспомнить... Ах, да, первоначально в Москве... Первая, кто о том мне говорила, была племянница камер-фрейлины Анны Степановны, графиня Екатерина Петровна Растопчина, также племянница матушки вашей...
— Катрин?.. Катрин ошибается. При рождении Алексея она была в Петербурге. А мы много лет безвыездно проживаем в деревне. Благодарю вас, месье. Простите, что я вас задержал таким пустяком.
Значит, Катрин!..
Снова Катрин встает на пути. И-е-зу-и-ты!.. Связи Катрин с иезуитами за последнее время еще более укрепились, хотя деятельность их запрятана в тайнике, ибо откровенно-бесцеремонное властвование иезуитов в России, теперь, слава богу, после воцарения Александра, обуздано стараниями Александра Тургенева. Но... иезуитам уже не впервые скрываться в подполье и там, укрепляя секретные связи и нерушимое единение, ждать благо-при-ят-ных вре-мен, когда сокровенный союз получит возможности снова стать явным и восторжествовать во всех государствах.
Да, теперь уже не остается сомнений, Визар — иезуит. Кто знает, нет ли других, тайных иезуитов в России? Нету ли тех, кто подсмотрел и стережет Александра Плещеева, воспитанника пансиона и злейшего врага аббата Николь?.. Ох, как надобно быть начеку!.. Вспоминался арест по дикому обвинению иезуитов в нелепой краже ценных книг в Публичной библиотеке...
Но это что еще?.. Какой-то допотопный рыдван въезжает во двор. Цуг тянет пропыленную колымагу. Словно из середины прошлого века, из пятидесятых годов, она появилась. В этаком дормезе графиня Анна Родионовна Чернышева длительные паломничества свои совершала. Тот экипаж ее был памятен Александру. На дверцах — герб, полустертый, пылью запорошенный. Да ведь это герб Чернышевых! Уж не сама ли графинюшка в дорогу поднялась из-за бурного наступления Бонапарта?
Из кузова начал вылезать некий допотопный старичоночек с палкой. Осмотрелся, щурясь от солнца, и заковылял к крыльцу.
— Направить к вам, ваше благородие, сей экипаж изволили статс-дама, фельдмаршальша графиня Анна Родионовна. — Закашлялся старичишечка... — Так вот‑с письма графинюшка прислать не соблаговолили да на словах мне приказание отдали. Передать, что-де просят, извините, велят... да‑с, велят‑с Александру Алексеевичу самому в сем ее экипаже пожаловать к ней‑с.
— Куда?!.. В Чечерск?.. К Могилеву?..
— Ну, не в Чечерск, а в поместье ее.
— Да ведь туда верст пятьсот!
— Менее. Добрым цугом за двое суток доедем.
— Но там, в округе, вся главная заваруха. Ружейные пули небось залетают.
— Ни-ни!.. Не беспокойтесь, ваше высокоблагородие, катавасия миновала. Все войска, и наши, и басурманские, окольными путями прошли мимо нас, теперь они вкруг Смоленска все собираются, там ожидают сражения. Графинюшка-то разнедужилась, ноги ей отказали служить. А другие-то все вокруг разбежались, кто туда, кто сюда. Граф Булгари, управитель имений ее, первый дал стрекача. Только бабы да увечные с нею, хоть пруд ими пруди. А мужики да ребята, те, кто ружье али тесак можут поднять, — кто сам партизанить ушел, а кого графинюшка выгнала. Воевать. Ух, и ненавидит же она Бонапарта! А ныне со дня на день собирается очи смежить, вот и пожелала с кем из родственников на веки вечные распроститься. Да только вот, окромя вас, ни на кого она не надеется — один, дескать, он, цыганенок, отв