— Здравствуйте, Павел Иванович. Давно ли в столице? — окликнул офицера Захар и познакомил с Плещеевым. — Пестель, штаб-ротмистр, кавалер четырех орденов, медали и золотой шпаги за храбрость. Герой Бородина.
— Ах, граф Захар, героическое ныне вовсе не в этом... — поморщился Пестель. — Век славы военной окончился, надо готовиться к битвам не шпагами, к тому ж золотыми, а к битвам идеями.
В черном просторном дормезе, запряженном цугом вороных лошадей, с кучером в монашеской рясе, с монахами на запятках, проехали священнослужители высшего ранга.
— Темная сила! — проворчал Пестель. — Будут освящать закладку храма Христа-спасителя. Собор-то возводится в память победы двенадцатого года. Вот попы — все к славе военной примазались.
И тут Алексей неожиданно всех поразил — прочел четыре стихотворных строки:
Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.
— Чья, чья эпиграмма?.. — встрепенулся Пестель. Алеша ответил: «Не знаю». Плещеев подумал: «Ого!.. Как быстро Пушкин откликнулся на вскользь оброненную реплику об аббате Николь!.. Гм... А Лёлик с Пушкиным, значит, общаются. Видно, сблизились в Царском Селе...»
— А не зайти ли нам на мгновение в эту таверну разбойников? — предложил Захар Чернышев.
Таверна оказалась весьма пристойной кофейной с толстой хозяйкою-немкой, в чепчике, называемом «растегай». Здесь уже толпились кавалергарды и штатские, забежавшие наспех проститься с друзьями. Хлопали пробки, было шумно и весело.
— Триста тысяч ассигновано на одну лишь закладку собора, — говорил краснощекий, высокий и плечистый кавалергард. — На Воробьевых горах, на самой макушке, будет воздвигнут сей храм. Небывалый по мощности. Зодчий Витберг — мистик и фантазист, поэтому проект его призрачный государю по вкусу пришелся. Мис-те-ри‑я.
— Мистерия разыгралась третьего дня в двадцати пяти верстах от Великого Новгорода, — подхватил тридцатилетний поручик, только что торопливо вошедший в сопровождении приятеля, худощавого чиновника Иностранной коллегии, в очках. — При проезде в Москву великого князя Николая Павловича с юной супругой и братом ее, принцем Вильгельмом, в Боровичах из лесу, близ то ли холма, то ли кургана, вышло навстречу несколько сотен крестьян. Бросились перед каретами на колени. Слезно молили избавить их от военного поселения. Великий князь Николай, сконфуженный присутствием прусского принца, приказал гнать лошадей.
— Откуда вам это ведомо, Бегичев?
Но Бегичев не ответил, так как в кофейную, бряцая шпорами, вошел блистательный генерал-адъютант императора, красавец с острыми усиками. Вмиг смолк весь шум и веселые возгласы. Офицеры, обрывая прощальные беседы с родными, начали один за другим выходить. Генерал-адъютант, впрочем, ничего не сказал, только обвел всех блестящими, косо поставленными, как у калмыка, черными, словно уголь, глазами.
— Кто это? — выйдя на улицу, спросил у Захара Вадковский.
— Мой однофамилец, генерал Чернышев, Александр Иванович. Граф?.. Нет, не граф. Но мечтает стать графом. И будет, конечно. А может быть, князем, и даже светлейшим. Талантлив как воин и дипломат.
В этот момент Плещеева окликнул сзади всадник на вороной горячей кобыле, в модном ярко-красном фраке, в белых лосинах, туго облегающих крепкие ляжки, с гибким, извилистым аглинским стэком в руке.
— Лунин?.. Ты? Из Парижа вернулся?
— Несколько месяцев. Но только два дня, как узнал о приезде твоем. И разыскиваю. Скончался отец мой. Я приехал имения наследовать. — И Лунин соскочил с коня. — Теперь мне предстоит поместья в порядок приводить, от долгов очищать. И тогда освобождением рабов своих займусь.
Отошли в сторонку от сутолоки, так, чтобы их не слышали досужие уши. Лошадь Лунина взял на свое попечение младший брат Вадковского Саша.
— А ты, как я слышал, — спрашивал Лунина Плещеев, — в Южную Америку собирался? Думал вступить в ряды тамошних молодцов, которые бунтовали?
— Ты хочешь сказать — в регулярную армию Симона Боливара, воевавшую против испанских колонизаторов? Не вышло. Денег на дорогу у меня не хватило.
— А чем же ты во Франции жил?
— Уроками музыки, математики, языков. Писал роман. Да, да! О Лжедимитрии. Его историю считаю прологом к нашей теперешней жизни. Ибо близится смутное время. С Сен-Симоном тесно общался, с карбонариями дружбу завел. Хватит с тебя?
— То-то здесь, в салонах, поговаривают, что ты отправился на охоту за новыми либеральными мыслями.
— Сплетники, пожалуй, на этот раз не соврали.
— Скажи, Мишель, — не удержался Плещеев, — тебе в Париже музыку Бетховена познать довелось?
— Ты сам-то какою методой прослышал о ней? — Но тут Лунин увидел проходившего Пестеля и окликнул его. Тот подошел. — Здравствуйте, Павел Иванович, а мне говорили, вы будто в Митаве.
— Ненадолго приехал в Санктпетербург.
— Устав завершать?.. Не беспокойтесь, это мой друг многолетний, Плещеев. Умеет молчать, как могила. — Но Лунин все-таки снизил голос до шепота: — Когда же, наконец, к действиям перейдем?
— Следует, Мишель, приуготовить план конституции. А у нас возникают все новые и новые закорючки — и программные, и тематические, и учредительные. Разногласия, споры...
— Гм... вы, значит, предлагаете наперед энциклопедию написать и лишь потом к делам приступить?
— Да, энциклопедию... политическую.
— Александр, — Лунин резко повернулся к Плещееву, — возьми обратно клинок свой. Как я тебе обещал, я носил его всегда при себе. — Лунин снял с пояса под фрачными фалдами ножны с кинжалом Ламбро Качони. — Но я еще раз его у тебя попрошу... когда пробьет наконец час железного действа.
— Железного действа?.. Что еще за новое слово такое?
— Старинное, старинное слово. В Изборнике тысяча семьсот третьего года сказано:
Железо не весть что делает,
Но врач весть действо железное.
— Не очень понятно.
— Теперь мы сказали бы так: «Железо само не ведает, что творит. Однако врач знает, то есть владеет «действом железным». Хирургическим скальпелем. Когда антонов огонь уже близко, то отсечение члена единственный способ спасения.
— Бывает, хирурги находят, — возразил Захар Чернышев, — что можно еще помирволить и, не прибегая к операции, вылечить рану.
— Нет! Я тоже доверяю лишь операции! — твердо и даже жестоко резюмировал Пестель. — Однако надо весь организм подготовить, чтобы избежать заражения. Отточить хирургический нож...
— Тем временем больной может скончаться. А я так полагаю: пора! — отрезал с категоричностью Лунин. — И сейчас мне тоже пора — Бестужева-Рюмина догонять. Он проехал уже. Попы едут в пуховом дормезе. Грибоедов провожает Бегичева до Ижор в покойной коляске. Государя ждет аглинское ландо у заставы. Ну, а я предпочитаю верхом по бесовской бревенчатой мостовой через Новгород. И оттуда — в Москву. Мой кузен Никита Муравьев ждет меня там, не дождется. Итак, жду железного действа!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Алексей 25 сентября был определен в Корпус инженеров путей сообщения, возглавленный выдающимся инженером-строителем, генерал-лейтенантом Августином Августиновичем Бетанкуром. 29‑го батюшка отвез трех других сыновей в Благородный пансион при Педагогическом институте.
Пансион располагался бог знает как далеко — на другом конце города, в Коломне. Фонтанку переехали по Калинкину мосту, свернули направо. По левую руку громадный дом с двумя длинными двухэтажными флигелями и обширным двором. А дальше по набережной, через два дома, — устье трех рек: Большой Невы, Фонтанки, Екатеринингофки, впадающих в коленчатую излучину Маркизовой лужи.
Родителей с новичками переправляли в сад позади главного корпуса, огромный, тенистый, заросший старыми липами. Там толпилось уже множество мальчиков от семи до шестнадцати лет. Высокий холм с беседкой наверху. Тут можно будет зимой на санках съезжать. Еще две беседки.
Подошел юноша, длинный, настолько худой, что вот-вот — страшно даже — может сломаться; нос тоже длинный, тонкий и острый, и ноги длиннейшие; даже волосы длинные. И бесцветные. Помолчал, потом доверительно произнес:
— Тут, в саду, с обеих сторон две стены, вон, видите, высоченные, каменные. Одна — с пивоварней граничит, другая — с Секретной Калинкинскою больницей. Ежели влезть на липу, имея при себе запасную веревку, то можно спуститься через стену во двор пивоварни. И этой методою удирать. Можно домой, если близко.
На вопрос об имени и фамилии он ответил, что его зовут «Ибисом» из-за длинного носа, а фамилия Соболевский. И сообщил, что тут, близко-преблизко, на Фонтанке, Левик Пушкин с братом-поэтом живет. Левик Пушкин нынче тоже в этот же пансион поступает.
— Оба Пушкиных здесь. В бельведере учителя русской словесности Кюхельбекера. Хотите, я вас проведу?
Вошли в дом. По конференц-зале, столовой прошагали до лестницы, затем, во втором этаже, по обширному рекреационному залу. Еще один веселый воспитанник Павлик Нащокин присоединился к компании.
В зале во всю стену в золоченой раме висел портрет императора Александра, копия с известного изображения Дау; только лишь копиист, не без издевки, конечно, подчеркнул толстый зад Благословенного, что, впрочем, вполне соответствовало натуре.
— Слава богу, здесь государь в русском мундире написан, — сказал Павлик Нащокин. — А то он предпочитает на конференциях Союза спасения щеголять то в австрийском, то в прусском мундире.
В полуэтаже над вторым этажом размещались библиотека и несколько кабинетов, а в конце коридора узкая лестничка вела в бельведер, где жил Кюхельбекер. В нем — четыре низеньких комнатки, очень уютные. В окнах раскрывался вид на взморье. Вправо вдали виднелся Кронштадт.
В бельведере было шумно. У Кюхельбекера сидел Пушкин и его брат Левик. Маленький и умный горбун по фамилии Тютчев привел двух сы