Иван Сусанин. Юных Плещеевых Кавос выделял как самых способных учеников, и Александр Алексеевич часто встречался с ними в театре, иногда неожиданно.
Театр был местом широкого общения петербуржцев и провинциалов. Здесь происходили знакомства, завязывались отношения, назначались свидания, деловые, любовные, возникали легкие флирты, разыгрывались серьезные драмы. Среди «золотой молодежи» принято было слишком громкими криками «фора» вызывать на поклоны актрис, обожаемых порой незаслуженно. Проказники увлекали за собою партер, иногда парадиз, ссорились между собою, мешали слушать спектакль благопристойным зрителям кресел, но и те не оставались в долгу, в ответ шикали и свистели. Происходили скандалы, скандальчики, ссоры и драки, вызовы на дуэль, — в зрительном зале жизнь кипела вовсю.
Плещеев любил наблюдать эти горячие сцены, проявление буйного темперамента юности. Так, однажды он видел, как некий гусар с лихими усами безудержно расшумелся; достаточно энергично к нему присоединился приятель, худощавый чиновник в очках, в мундире Иностранной коллегии, которого Плещеев встретил недавно на проводах кавалергардов. Полицмейстер с квартальным в антракте подошли к вертопрахам с вопросом, как их имя, фамилия.
— Грибоедов, — ответил чиновник в очках.
— Угу. Кравченко, запиши! — приказал полицмейстер квартальному.
Тогда Грибоедов спросил полицмейстера:
— А как ваша фамилия?
— Это что еще за вопрос?.. Я полицмейстер Кондратьев.
— Угу. Алябьев, запиши.
Ах, так неужели это Алябьев?!.. Плещеев не верил глазам. Как можно было его не узнать?! Ну конечно, Алябьев. Мундир Ахтырского гусарского полка, усы, бакенбарды, копна курчавых волос, иная осанка, новая манера поведения так его изменили!..
Произошла сердечная встреча... После спектакля пошли к Плещееву, благо рядом почти, проболтали полночи, без конца музицировали. У фортепиано Алябьев преобразился. Гусарского ухарства как не бывало.
За истекшее время он сочинял много музыки и теперь сыграл свой новый струнный квартет, два вальса, романсы Один еще день, Они прошли и много набросков. Притом признался, что никак не может освободиться из плена напевов Плещеева, чьи романсы и песни преследуют его уже многие годы — с тех пор, как они познакомились еще в ранней юности в Петербурге. Но ведь оно и понятно: Плещеев сам возрос на музыке ближайших предшественников — Козловского, Дубянского, — а теперь на его музыке подрастают другие. А если его перепевы слышатся в музыкальных интонациях подражателей, а вернее, последователей, то это должно только радовать.
В ответ Александр сыграл все строфы Певца в русском стане и рассказал историю кантаты Бортнянского. Алябьев расхохотался:
— Какой же ты молодец! В самую точку попал. О таком распространении музыкальных мыслей твоих можно только мечтать. Кроме того, подготовься: у тебя найдется еще много последователей — в сочинении вокальных баллад. Ты начал, другие их разовьют. Таково поступательное движение музыки. Это общий закон. Одной твоей баллады Светлана нам недостаточно. И можешь гордиться — ты первый в России сочинил монолог музыкальный. Целый рассказ. Думаешь, так и останется в русской музыке одна только Светлана? Да и сам ты еще не одну балладу напишешь, и другие тоже напишут, а придет время, будут писать лучше тебя.
— Я музыку для баллады Ночь в чухонской избе на слова блаженной памяти Львова давно уже сочинил. Но, как видишь, забыта она. Я сам даже забыл.
— И Светлану забудут. А все же начало положено.
Встречи с Алябьевым встряхнули Плещеева. А тут еще один неожиданный музыкальный успех его окрылил. Давно, еще во время войны, Анна Ивановна приютила у себя бедную, несчастную девочку, потерявшую мать во время сутолочного бегства населения перед вступлением Наполеона в Москву. Эту девочку воспитывали Плещеевы наравне с их собственными дочерьми. Сейчас она в Дерпте у Маши. Ее судьбу Жуковский изобразил в трогательных, чувствительных стихах, и Плещеев положил их на музыку. Одна из фрейлин Марии Федоровны этот романс исполняла. А при дворе любили сентиментальные темы. Романс без конца повторялся, и Плещеев не позабыл сообщить о том другу в Москву:
...Твой романс «Сиротка» (так мне сказывал Тургенев) много при Дворе шуму наделал; прибавь к нему еще два куплета!..
Как раз в это время из Москвы Лунин приехал. Был он мрачен и зол. На все вопросы отвечал односложно. Сел было за инструмент, блистательно заиграл...
— Знаешь, что я играю?.. Бетховена твоего. Его музыку к свободолюбивой трагедии Эгмонт. Сочинитель этот очень мало в России известен, и, как ты знаешь, многие его не понимают еще. Я давно у Виельгорского слышал его. Вот поистине настоящая музыка! Едва лишь она прозвучит, то не знаешь, на земле ли мы или на небе. Послушай, какое разнообразие. Богатство замысла фантастическое. Вдохновение неисчерпаемое. Он опутывает нас колдовством.
Лунин разом бросил играть, оборвав на немыслимом диссонансе. Заговорил жестко, язвительно:
— В Москве на Богоявленском параде государь лично приказал за незначительную фрунтовую оплошность арестовать Александра Муравьева.
— Брата Никиты?!
— Да нет. Эти даже не родственники. Муравьевых множество в армии. Полковника Муравьева, начальника штаба кавалергардов, сына Николая Николаевича, основателя Училища колонновожатых. При этом заметь: распоряжение августейшего об аресте, да еще на параде, — случай, из ряда вон выходящий. Причину иную тут надо искать.
Лунин резко поднялся.
— В казармах Хамовнических, где расположились гвардейцы, на квартире Александра Муравьева собирались свободомыслящие офицеры. Многое обсуждалось. Пришли вести дурные из Новгородской губернии. Там ужасы сплошные творятся. Не удивительно: военные поселения вводятся. Собрания офицерства в Москве были сумбурные... Кричали, перебивали друг друга. Марсельезу пели не раз, курили, шатались по комнатам, снова курили, сокрушались о бедственном положении нашей отчизны, снова и снова курили. Но главное: теперь всем становится ясно — государь не-на-ви-дит Рос-си‑ю.
В это мгновение в кабинет вошел Алексей, вернувшийся из корпуса, с вечерних занятий. Он слышал последнюю фразу. Лунин посмотрел на него и прямо в лицо спокойно, ясно, тихо, раздельно сказал:
— Да. Государь ненавидит Россию и русских. — И обратился к Плещееву: — Я твоему сыну доверяю так же, как и тебе. Я насквозь вижу его: он еще более надежен и крепок, чем ты. Рано или поздно в эту чертову чехарду ему тоже придется втянуться. Честному человеку от нее не уйти. Итак, я говорил, Алексей, у Муравьева все пришли к заключению, что впереди ничего доброго не предвидится. Кроме срама, гнуси и рабства. Засилия Аракчеевых и Голицыных. Договорились о необходимости немедленных действий. Александр Муравьев предложил бросить жребий, кому суждено нанести первый удар. Прямо скажу: убить императора. Якушкин вскочил, запротестовал, утверждая, что он и без жребия уже заявлял о готовности покарать государя, и где? — на паперти Успенского собора, и этой чести он никому уступить не согласен. — Лунин усмехнулся, вспомнив, вероятно, о собственных замыслах. — Ну, бурно сие обсуждали. Конечно, нашлись другие смельчаки, вызывавшиеся на этот же акт. Среди них — Никита, мой кузен дорогой и любезный. Еще Федор Шаховской, прозванный «тигром» за выказанную им кровожадность. Артамон Муравьев. Вишь, сколько?.. Четыре! Меня прибавь. Пятый. Совещания продолжались несколько дней. Но наконец предел был положен Муравьевым-Апостолом Сергеем Ивановичем. Вернее, письмом от него. А ведь он ав-то-ри-тет! Сергей доказал скудость средств для достижения цели. Обособленный акт цареубийства не может якобы обеспечить конечной победы. Борьба за ограничение, а тем более за уничтожение строя монархии этим не кончится. Ликвидации рабства крестьян мы тем не добьемся. Вот сызнова, снова-здорово, все начинается. Устав, недавно составленный, взят теперь большинством под сомнение. Члены общества вдруг увидели его несовершенства. В конечном счете решение приняли: перестроить все тайное общество в корне. Я говорю: перпетуум мобиле.
Лунин поднялся опять — теперь уже тяжело, словно под бременем тягостной ноши. Начал мрачно и нервно ходить вдоль по комнате, из одного угла бросаясь в другой.
— Доколе?.. доколе же?.. Тысячи дьяволов, до чего же я зол!
— А Якушкин? — спросил Алексей. — И Шаховской, прозванный тигром?.. Никита, кузен ваш? Их крайние замыслы так никогда и не сбудутся?..
Сразу наступило молчание. Лунин резко остановился. Встал посреди комнаты, словно затравленный бык на арене. Глаза его постепенно стали краснеть... Наконец проговорил как-то сдавленно:
— Ну... сие... еще неизвестно... Наши крайние замыслы...
И покосился на кинжал Ламбро Качони, висевший на стене.
КНИГА ТРЕТЬЯ«ПОЧЕТНЫЙ ГРАЖДАНИН КУЛИС...»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
— Это дом вице-адмирала Клокачева?
— А вам на што? Вы к кому? Надо быть, к Пушкину молодому? Так болеет. И нечего ему докучать. Конца-края нет, шатаются к нему всяко-всяченские... Лестницу вдрызг затоптали... Нонче недавнышко к нему офицер какой-то прошел. Вот засел и сидит. Так больному же нужен спокой! Понятия никто не имеет. Э‑эх!.. образованные...
Алексей прошел немного вдоль по Фонтанке, делая вид, что удаляется, дождался, когда дворник уйдет, быстро вернулся и мгновенно скрылся в подъезде. Дом был один из лучших в Коломне, но зашарканный, неухоженный. В вестибюле какая-то несуразная изразцовая печка, вероятно никогда не топившаяся. Поднялся на второй этаж, постучал. Открыла ему пожилая добродушная женщина, нянька, наверное, и указала на дверь в комнату, откуда доносились возбужденные, молодые голоса, горячий спор на какую-то, видимо, очень близкую, принципиальную тему.
И верно, у Пушкина был уже гость — Пущин Жано, один из самых близких лицейских товарищей. Они-то и спорили.