Здесь, у Оленина, не раз речь заводилась о необходимости Плещееву в императорском театре служить. Со всех сторон ему прожужжали уши об этом. Он усмехался, отмалчивался.
Но зато Александр Иванович Тургенев последнее время усиленно стал хлопотать, прочит Плещееву должность в дирекцию. Жуковского хочет взять за бока, Карамзина завербовать как союзника. На днях, уезжая из дому к Марии Федоровне в камергерском мундире, Плещееву подмигнул: «Еду слезу проливать, елеем кропить, маслицем мазать — ради тебя. Вот этим ключом запоры хочу отворить», — и хлопнул себя по обширному заду, где камергерскому ключу положено красоваться.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Еще год назад, гуляя по Елагину острову, Алексей увидел на Средней Невке плывущую лодку. В ней перебирали веслами две стройные девицы в модных шляпках. За кормой их лодки неожиданно плеснулась крупная рыбина. Одна из девушек наклонилась, чтобы схватить ее, лодка сильно накренилась, и девушки, потеряв равновесие, с отчаянным визгом упали в воду. Одна из них вплавь достигла берега, а другая, захлебываясь, в испуге кричала: «Я не умею плавать! Я не умею плавать!» Алеша бросился на помощь и вытащил ее на берег. «Как вас зовут?» — «Алексей». — «А меня — Лиза».
Вот так они познакомились.
Вечером, в полусне, Лиза все время ему вспоминалась. Алешу вдруг с необузданной силой потянуло к этой очаровательной и беззаботной модисточке из театральной костюмерной. Он чувствовал, что она может пополнить его существование той стихийной жизнерадостностью, которой ему самому не хватало.
Оба искренне и самоотверженно отдавались новому чувству. Когда он заболел, Лиза пришла в дом его батюшки. Скромно и робко попросила ее допустить к уходу за больным. Оказала существенную помощь — лучше всякой сиделки. Отец Алеши догадался об их отношениях, но... не протестовал: подобный альянс для молодого человека вполне закономерен. Ведь не кончится же эта интрижка браком законным! Да и Лиза ни на что не претендовала. Сейчас ей было хорошо — и слава богу!
Они пылко любили друг друга. Правда, ссорились часто. И по-серьезному, и по пустякам. Но самые бурные сцены вызывали посещения Лизиной квартиры ее двоюродным братом, молодым столяром Николаем Севериным. Было ему двадцать два года. Сил в нем был непочатый край. Мастер был на все руки отличнейший. Все умел делать — второй Тимофей.
Сергей пришел наконец в дом Плещеевых. Прошмыгнул черным ходом, пройдя через двор и ворота, выходившие на Крюков канал, — чтобы его не заметили из окна барона Гернгросса. Сергей торопился — он шел по поручению барина к Филиппо, хозяину «Магазина изящных изделий», нес ему для продажи две малахитовых вазочки своего производства.
Он вкратце поведал, что поручик Синельников, которому капитан Касаткин проиграл своего дворового в бильбоке, был кутилой, развратником, мотом. Очень скоро он продал Сергея на ярмарке в Нижнем, а новый хозяин передал в собственность барону Гернгроссу в счет старого долга. Тот отдал его на кратковременный срок в обучение мастеру мраморных дел, чтобы там научиться обтачивать яшму, ляпис-лазурь, порфир, малахит, доставляемые хозяину из отдаленных поместий, где-то, кажется, на Урале. Сергей быстро постиг новое ремесло, сам придумывал и рисовал различные формы вазочек, блюд, браслеток, фигурок, обтачивал камни и шлифовал. Огромная ваза из яшмы магазином Филиппо была продана Блюму, посланнику Дании, за тридцать семь тысяч.
Барон заставлял Сергея работать все дни и вечера напролет в темном чулане под лестницей, холодном, сыром, со сводами и каменным полом. Не загружал никакими другими работами по хозяйству. Так недели, месяцы протекают, словно в темнице, однообразные, монотонные...
Алексей заговорил о необходимости выкупить друга, но тот лишь улыбнулся в ответ: барон ни за какие деньги его не продаст — какой ему смысл лишаться источника крупных доходов? Длинное, очень худое лицо Сергея с выдающимися скулами при улыбке сразу вдруг начинало светиться. Большие, умные, темные глаза хорошели.
Александр Алексеевич начал было с ним говорить по-латыни, но Сергей сконфузился — он латынь позабыл. При этом вздохнул. Но читать ему удается, и много, — при свете тусклого таганка, урывая время от сна. Попросил дать ему на время томик Плутарха.
Тимофей накрыл тем временем на стол, но есть Сергей отказался — надо домой, и без того его будут ругать за длительную отлучку. Алексей сунул в карман ему деньги и два свертка сластей, взял с него слово опять прийти при первой возможности. Ушел Сергей черным ходом, через ворота на Крюков канал.
Батюшка тут же начал обдумывать планы, каким образом выкупить крепостного. У Плещеевых денег нет, конечно. Но можно заинтересовать Тургенева, Карамзина и Жуковского, когда тот вернется. Ресурсы удастся собрать. Не впервой в складчину выкупать талантливых крепостных. Но сумма Гернгросса будет, вероятно, чудовищной: о его скаредности ходят слухи не только в Коломне. Говорят, он даже на свечах экономит; пьет кофе только спитой, оставшийся после гостей, собаки некормленые; дворни всего три человека. Дочку торопится выдать за богатого жениха, чтобы сократить расходы по хозяйству. В обществе вывозят ее в платьях перекроенных, перешитых из старых матушкиных, а то, бывает, и бабушкиных туалетов.
Собрать деньги на выкуп Сергея как даровитого крепостного казалось сейчас не так уж и трудно. Плещеев обрел в Петербурге артистическую популярность. После успеха Сиротки еще больший успех выпал на долю Светланы — ее исполняли во многих домах. Повсюду вместе с царскосельским оркестром и тенором Сапьенци приглашали, конечно, и автора музыки. Он подвизался также со своей примечательной декламацией, всюду с огромным успехом.
Тургенев как-то сообщил, что в отставку собирается уходить князь Шаховской, член Конторы императорских театров по репертуарной части, поэтому он прочит это место Плещееву. Тот загорелся открывавшейся перспективой, — усадебный театр в Черни́ и постановки его опер в орловском театре давно ему самому показали, что накоплен серьезный, значительный опыт организатора театрального дела. Но... но его никто не знал при дворе, от которого, собственно, и зависели все назначения на должности в императорских учреждениях и министерствах. Но рекомендаций Жуковского, Карамзина было, пожалуй, пока еще недостаточно. Тургенев задался целью ввести постепенно Плещеева в круг литературных и театральных занятий двора.
С возвращением гвардии в августе в Петербург жизнь в столице сразу заметно оживилась. Снова расширился круг друзей и знакомых. Теодор всеми средствами старался разведать о судьбах Тайного общества, но его старания ни к чему не приводили.
Стоило сойтись трем-четырем офицерам — начинались горячие обсуждения, споры на злободневные темы общественной жизни. С азартом высказывались самые противоположные мнения, как, например, об Истории Карамзина, взволновавшей умы. Не мудрено: три тысячи экземпляров были распроданы в месяц — пример небывалый в книжной торговле. Широко читались ходившие по рукам рукописные копии статьи Никиты Муравьева, а также копии писем Михаила Орлова, с негодованием обрушившихся на идеализацию Карамзиным «азиатского» деспотизма и исконных крепостнических порядков. Подобные взгляды двух передовых офицеров никак не могли считаться «легальными», их было опасно в обществе высказывать вслух. Поэтому смелость Никиты импонировала подрастающим юношам, а у Вадковского и Плещеева вызывала нескрываемое восхищение.
У большинства создалось впечатление, будто Тайное общество прекратило всякое действие и даже мысли о «действиях», предоставив все времени. Алексей знал нечто большее, захороненное, но принужден был молчать.
Занимало его и Федю Вадковского литературное общество Никиты Всеволжского «Зеленая лампа», в которое входил кое-кто из знакомых, не достаточно близких, чтобы досконально проведать о заседаниях. Состояли в нем князь Трубецкой, Кавелин, Улыбышев, также Дельвиг, кажется, Пушкин, но при расспросах они отвечали уклончиво. Вступить в это общество стало заветной мечтой.
Кем-то в столицах принимались серьезные меры для распространения среди населения прогрессивных идей. То тут, то там собирались в складчину деньги для выкупа из крепостной зависимости какого-либо художника, музыканта, поэта, писателя. Или вдруг давался общественный отпор беззакониям в судопроизводстве. Или вкупе обличались взяточники. Освобождались несправедливо заключенные в тюрьмы или в сумасшедший дом — жертвы произвола дворян и помещиков.
Все это движение общественной мысли было на руку Алексею в его намерениях выкупить друга. Алеша не понимал, что, по существу, он просто-напросто сам захвачен этим движением и его замыслы на самом-то деле не что иное, как следствие общественных настроений.
Он начал подготавливать почву, рассказывал близким друзьям о судьбе своего подопечного, встречал повсюду сочувствие и готовность пойти на денежную складчину.
К барону Гернгроссу отправились делегацией — Тургенев и Плещеев с Алешей. Александр Иванович согласился потеть в камергерском мундире для импозантности. Об их посещении барон был предупрежден накануне письмом.
Однако цели они не добились. Барон с баронессой придумали много всяких уловок: будто они ценят Сергея как счетовода и кулинара-кондитера, — о подлинной ценности его, как мастера и художника по обработке камней, ни единого слова.
Во время беседы принесла кофе очаровательная барышня Сонюшка, дочь барона Гернгросса.
Сонюшка понравилась Алексею. Понравились повадки ее, скромные и одновременно исполненные чувством достоинства, строгая правильность черт, белокурые, почти льняные волосы, уложенные аккуратными волнами. Темные ресницы оттеняли бледную матовость кожи, светло-серые с большими зрачками глаза затаили выражение сосредоточенности и... отрешенности.
Кофе был жиденький, черный, конечно, печенье сухое, давнишнее, сахар мелко наколот, с расчетом, что гости будут пить кофе вприкуску.