Выздоровление протекало медленно-медленно. Наконец стал появляться интерес — к близким прежде всего и к природе! Настасья Ивановна, дряхлые тетушки, Александр Алексеевич — и Лиза более всех остальных — окружили Алексея беспредельным вниманием. Отец вслух читал ему книги, выбирая те, которые могли его заинтересовать, играл на виолончели, на фортепиано разнообразные пьесы. Внимание больного обострилось во время прослушивания отрывков из Девятой симфонии, в особенности после того, как батюшка ему рассказал о замысле Шиллера.
— Значит... не Freude, а Freiheit — свобода! — повторял больной и заставлял без конца играть ему и напевать хоры.
Больше всего полюбил Алексей строфу, не поддававшуюся переводу, как батюшка ни бился над нею. Она, по существу, означала: «Чудо соединит, что было жестоко разделено предрассудком; все люди станут братьями под нежными крыльями Промысла».
Алексей беспрестанно повторял эту строфу, когда оставался один.
Пришло наконец выздоровление, а вместе с ним ощущение жизни, кровной связи с землей и людьми. Он стал выходить на террасу и в сад, в валенках вместе с Лизой бродил по колено в снегу среди вековых тополей. Начал даже охотиться с ружьем в близлежащем лесу, забираясь с каждым днем в чащу все дальше и дальше. Ездил с отцом и Лизой в имение Чернь и прожил там несколько дней.
Как-то утром пришла весть о смерти императора Александра: он умер 19 ноября в Таганроге.
Это событие, естественно, перебудоражило всех. Взволновались даже древние тетки, еле волочившие ноги. Известие воспринято было по-разному. Отец и сын прежде всего задумывались над вопросом: кто будет царствовать?.. По старшинству — Константин?..
Однако Александр Алексеевич знал от Карамзина, что Константин давно отрекся от престола — после скандального развода с Анной Федоровной, то есть с принцессой Юлианой-Генриеттой-Ульрикой, дочерью герцога Кобургского, а главное, после сумасбродной женитьбы на польской графине Жанетте Грудзинской. Августейшее семейство принуждено было в то время поставить перед ним вопрос о добровольном отречении от прав наследования трона. Письма великого князя и секретный манифест императора Александра были в запечатанном конверте куда-то запрятаны, — кажется, в алтарь Успенского собора, в заветный ковчежец, где хранились также и другие особо секретные государственные акты. Только архиепископ Московский Филарет и два друга царя, Александр Николаевич Голицын да Аракчеев, точно знали об этом.
Плещеев черпал у орловского губернатора новые сведения — сейчас даже вдовствующая императрица Мария Федоровна и братья царя, великие князья Николай и Михаил, не могли предполагать, как дальше развернутся события. Константин почему-то молчал, даже когда начал получать рапорты с обращением к нему как к императору. Великий князь Николай сразу присягнул ему на верность, как законному царю. Вслед за ним — высшие чины двора. Но слухи, приходившие в Знаменское, стали все более и более путаться, и ничего уж нельзя было понять.
События взбудоражили Алексея. Он сразу почувствовал прилив новых сил. Почуял, что в государстве происходит нечто из ряда вон выходящее. Междуцарствие?.. Не ждать ли от друзей сигнала «к восстанию»?.. Минута весьма подходящая. Хотя поПлану действия Тайного общества восстание должно было начаться лишь через год...
Во время болезни, в деревне, Алексей до сих пор жил как во сне, чувствовал себя ирреальною тенью. Теперь он проснулся. Твердо решил, что надо повидаться с друзьями! Эта встреча свяжет его с окружающим миром. Но... как быть?.. Скакать в Петербург?.. Не лучше ли прежде повидаться снова с Федей Вадковским?.. Так будет быстрее, а в Курске, вероятно, все известно уже.
После долгих препирательств с отцом, с бабушкой, не хотевшими его отпускать и просто-напросто не дававшими ему лошадей, он дошел до открытой ссоры, бурной и безобразной. Пригрозил, что уедет верхом на первой попавшейся крестьянской кляче.
Тогда Александр Алексеевич принужден был уступить и, протянув еще два дня, отправил его. Однако обязал взять с собою сопровождающего, на которого можно было бы возложить обязанность наблюдения за здоровьем его. Сопровождающим и «надзирателем» за поведением Алексея поехал, разумеется, Тимофей. Лиза рвалась тоже с ними в дорогу, но ее уговорили остаться: еще неведомо, как сложится новое путешествие, в каких местах придется еще побывать. К Чернышевым в Тагино ведь тоже надо заехать. А время какое тревожное...
Наконец Алеша уехал.
Однако сам Александр Алексеевич на месте тоже не мог усидеть: промучившись в неведении сутки, наутро чуть свет он приказал закладывать лошадей и, наспех позавтракав, полетел в Петербург. Лиза поехала с ним.
Перед отбытием он дал распоряжение упаковать святую Цецилию и положить в кузов саней, чтобы опять не забыть ее в сутолоке отъезда.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Для Алексея события разворачивались стремительно. В день приезда в Орел он узнал об одном происшествии, которое своей неожиданностью его потрясло.
СЕКРЕТНО
Управление Начальника
Главного штаба
1-й Армии
Главная квартира
в Могилеве
НАЧАЛЬНИКУ ГЛАВНОГО ШТАБА ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА
ГОСПОДИНУ ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТУ И КАВАЛЕРУ БАРОНУ ДИБИЧУ
НАЧАЛЬНИКА ГЛАВНОГО ШТАБА 1‑Й АРМИИ ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТА БАРОНА ТОЛЯ
Имею честь представить при сем Вашему Превосходительству полученные мною от старшего адъютанта Сотникова четыре письма:
1) . . . . . . . . . . . . . . .
2) Копию письма к подпорутчику 17‑го егерского полка к Александру Вадковскому 2‑му, как кажется, от самого старшего брата его Павла, бывшего адъютантом у Генерала Сипягина и состоящего ныне камер-юнкером.
3). . . . . . . . . . . . . . .
4) Доставленное мне от генерал-лейтенанта Рота письмо вышеупомянутому же подпорутчику Александру Вадковскому 2‑му от сестры его Безобразовой, в коем она тоже уведомляет об аресте брата их, Нежинского конноегерского полка прапорщика Федора Вадковского 1‑го. Из оного видно, что фельдъегерь который его вез, слабо смотрел за ним и позволил ему видеться и говорить с Алексеем Плещеевым, кто таков сей последний, я по сие время узнать не мог.
Генерал-адъютант,
барон Толь
№ 292
Могилев
СЕКРЕТНО
ЕГО ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ, ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТУ, ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТУ, КАВАЛЕРУ ОРДЕНОВ АЛЕКСАНДРУ ИВАНОВИЧУ ЧЕРНЫШЕВУ
ОТ ГУБЕРНАТОРА КУРСКОЙ ГУБЕРНИИ АЛЕКСЕЯ КОЖУХОВА
Милостивый Государь Александр Иванович!
Вследствие предписания Вашего Высокопревосходительства за № 70 честь имею донести, что по учиненным секретным розыскам лейбгвардии Конного полка порутчика Плещеева открылось только, что офицер сей из Орла приезжал в Курск и останавливался в трактире, куда по приглашению его был у него Нежинского конноегерского полка прапорщик Десанглен, у коего остались в заведывании вещи прапорщика Федора Вадковского, взятого по Высочайшему повелению полковником Николаевым. Причем, Плещеев сказывал Десанглену, что виделся в Орле на почте с арестованным Вадковским, препроводившимся фельдъегерем в Архангельск, и дал ему 500 руб. И так как он двоюродный брат Вадковскому, то нарочно приехал в Курск сделать распоряжение об оставшихся вещах. Просил отдать ему письма, в скрыпичном ящике, оставшиеся, но узнав, что оные взяты уже полковником Николаевым, то Плещеев, пробывши после того в Курске часа два, уехал в Орловскую Губернию, к отцу своему на наемных лошадях.
С совершенным почтением и таковой же преданностью пребыть честь имею
Вашего Высокопревосходительства,
Милостивый Государь, покорный слуга
Алексей Кожухов
№ 2826
Курск.
По предписанию начальника Главного штаба барона Дибича прапорщик Федор Федорович Вадковский был арестован полковником лейб-гвардии Казачьего полка Николаевым в Курске 13 декабря 1825 года и отправлен, как пояснил фельдъегерь, в Архангельск.
Неожиданная встреча арестованного Вадковского с Алексеем Плещеевым во время проезда через Орел состоялась в тот же день, к вечеру.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Алексанечка с трудом оторвал голову от казарменной жесткой подушки: в пять утра настырно загрохотала труба. Проклятая зоря! Дали бы поспать еще хоть полчасика. Черт бы побрал эту вчерашнюю вечерницу! Не так уже много выпито было, да разные вина — «медвежатина»!.. А все Андрюша Кожевников и Панов, разлюбезные, милые гренадеры... «опрокинем», да «тяпнем», да «ляпнем»... и тосты такие, что отказаться — ни-ни. Вот голова и трещит.
Бог ты мой!.. Ведь сегодня четырнадцатое декабря!.. День знаменательный, ибо назначен для долгожданного выступления...
В шесть присяга. И сон мигом слетел.
ЧЕРНЫШЕВ ЗАХАР ГРИГОРЬЕВИЧ
(1796—1862)
Декабрист.
Портрет работы художника Маньяни (1817)
Но опять уныние овладело душой: полк не подготовлен. Но кому, кому было его подготовить?.. В составе конных гвардейцев сегодня никого из офицеров подходящего нет. Саша Одоевский нынче в Зимнем дворце дежурным внутреннего караула и сменится в восемь. Из членов Северного общества в лейб-гвардии Конном остался один только Ринкевич, рохля, желторотый, слюнявый корнет... да корнет Федя Барыков, с которым при встрече кузен Теодор в Курске с такою страстью беседовал... Эх, был бы здесь Алексей!.. Он за десятерых один бы управился. Ну, еще подходящие, понимающие суть нашего дела — внучек прославленного полководца, князь Суворов, прибывший год назад прямо со скамьи Геттингенского университе