Сзади бригада артиллеристов возилась у пушек. Орудия торопливо заряжали картечью. Два эскадрона Конного полка, стоящие вдоль Сената, быстро покидали позицию. Скрылись теперь.
Николай каким-то жестким, до невероятия противным голосом дал команду:
— Пальба орудиями по порядку. Правый фланг, начинай. Первая...
Поручик лейб-гвардии Первой артиллерийской бригады, известный щеголь Илья Модестович Бакунин, повторил команду — слово в слово, тоже отвратительным голосом. Старый пальник, солдат-артиллерист, что-то замешкался. Бакунин подбежал к фейерверкеру:
— Почему запала не вложил?
— Ведь свои, ваше благородие, — ответил тот робко, вполголоса.
Бакунин выхватил из рук его фитиль. Сам подпалил. Прогрохотал первый выстрел. Плещеев все это видел, все слышал.
В ответ на пушечный залп раздались неистовые крики, звон стекол. Видно было, как с крыш Сената и соседних домов падают люди, — картечь на таком расстоянии поражает жестоко, а наводка орудий была, видимо, взята чересчур высоко. Из военных рядов донеслись нестройные возгласы: «Ура! Конституция!» Затем несколько ружейных залпов восставшего Гвардейского экипажа. Народ разбегался. Конная гвардия помчалась по Аглинской набережной влево, вдогонку скрывавшимся.
— Второе орудие... пли! — скомандовал Николай.
А вскоре, следом, и — третье!..
Бегство было повальное... врассыпную. Плашкоутный мост по приказанию императора был уже разведен. Бежали главным образом влево, по набережной, хотя там начала орудовать роскошная Конная гвардия, возглавляемая Орловым, рубила, колола спасавшихся. У великолепного дома графа Лаваля валялось множество трупов. В другую, правую сторону от моста вдоль Невы — не податься, ибо набережная Адмиралтейства завалена грудами мраморных плит, приготовленных для стройки Исаакия. Поэтому люди были принуждены перелезать через гранитный парапет реки и прыгать на лед.
Плещеев видел отсюда, как ближе, в другой стороне, Бестужевы, Александр с Николаем, собрали солдат и построили взвод в устье Галерной, меж Сенатом и Священным Синодом, прикрывая отступление и задерживая кавалерийские части Орлова. Но теперь уже слева, из-за угла, меж забором Исаакия и Святейшим Синодом, раздались еще два пушечных выстрела — это старался великий князь Михаил. Его артиллерия поливала картечью вдоль узкой Галерной вслед убегающим.
Генерал-адъютант барон Толь по приказу царя двинулся от Адмиралтейства с двумя орудиями через опустевшую площадь. Меж Сенатом и монументом Петра пушки были сняты с передков, и артиллеристы втащили их к гранитному парапету для наводки на Неву. Конница спустилась прямо на лед, преследуя убегающих. Лошади скользили и падали, верховые вели их большею частью за повод, но падали сами. Вдоль реки было дано еще несколько пушечных выстрелов. Лед трещал от залпов картечи, люди проваливались. Считанные единицы добрались до противоположного берега. Эх, если бы Петропавловская крепость была в наших руках!..
Плещеевы не уходили. Они решили дождаться, когда разойдется начальство.
Вдруг перед ними выросла статная фигура артиллериста Бакунина. Он сиял.
— А-а!.. Александр Алексеевич!.. — радостно окликнул Плещеева. — И вы тоже здесь, дорогой «Адвокат Пателен»? Вы видели, как я отличился? Я нынче почти именинник. Еще бы!.. Сам государь-император одобрил мой пушечный залп... Я — первый. Можете поздравить меня.
Вместо ответа Александр Алексеевич собрал всю слюну и плюнул прямо в лицо самодовольного щеголя. Тот вздрогнул, быстро осмотрелся вокруг, видел ли кто-нибудь нанесенное ему оскорбление, успокоился, вытерся и зловеще прошептал:
— Ну, я с вами за это еще рассчитаюсь, — и скрылся.
Плещеевы решили отправиться на поиски Сани. Войска возвращались в казармы, но местность вся была оцеплена пикетами.
Если Санечка успел уйти невредимым, значит, вернется домой. Поэтому Гриша отправился на квартиру Плещеевых. Пешком. А ведь Коломна — не близко! «Ну, я, может, извозчика где-нибудь да найду!»
Петуте удалось купить в каком-то домике фонарь со свечой. Вдвоем начали обход.
На поле битвы полыхали костры. Везде шныряли полицейские, с ними — военные, снаряженные в помощь по розыскам злоумышленников. Плещеевых то и дело спрашивали. Но они упорно продолжали искать... по мундиру... среди раненых и убитых...
Полыхали костры. Подъезжали фургоны, увозили тела. Многих бросали просто за деревянный забор, окружавший Исаакия, запихивали в проруби на Неве. Дворники начали скрести мостовую, засыпали свежим снегом окровавленную панель. Высоко на стенах Сената так и остались сплошные потоки, брызги и пятна человеческой крови.
Вернулся Гришутка на своих лошадях. С ним — боже мой! — Лиза приехала. Саня дома не появлялся. Гриша привез еще два фонаря. Они помогали Плещееву продолжать поиски сына. Лиза плакала, хоть и крепилась. Мимо то и дело проходили отряды конвойных, сопровождавшие арестованных.
Петута предложил зайти на Галерную, в дом купца Риттера, где они жили недавно. Стены вдоль улицы были во время расстрела толпы изрешечены пулями, отскакивавшими рикошетом, штукатурка отбита картечью. На мостовой, на панелях — множество покалеченных и убитых.
Долго стучали в ворота. Никто не откликался. Наконец, когда уже иссякло терпение и Плещеевы собрались уходить, за притвором послышался голос старого дворника: «Кто такие?» Он их узнал, пропустил. Повел в сад, в сторожку. Там прятался Саня. Отлеживался. Был невредим, но измучен. Появление братьев, отца ободрило его.
Батюшка находил, что теперь ему надо срочно спасать себя от кары за участие в мятеже. Может быть, отсутствие Сани в полку пройдет незамеченным?.. Пожалуй, если не будет особых доносов. Охочих на поклеп людей — хоть пруд пруди. Все равно надо сделать попытку незаметно вернуться в казармы. Мундир немедля привести в образцовый порядочек. Конь?.. Остался в конюшне Гренадерского полка. Туда немедленно за лошадью поехать Гришутке! Тем временем все вместе чистили, отскребывали, оттирали мундир, амуницию. Лиза чинила прорехи. Саня побрился, даже голову вымыл.
Гришутка вернулся — конь оказался в порядке. После прощания, после объятий и наставлений Саня сел в седло, приосанился. С бравым видом выехав из ворот, повернул по Галерной на полном скаку в сторону, противоположную площади и Сенату.
А там, на Сенатской, все еще вывозили увечных и мертвых. Полыхали костры.
В ночь с 14 на 15 декабря было арестовано и переправлено в Петропавловскую крепость 624 человека.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В Курске Алексей сразу понял: арест Феди Вадковского неспроста. Здесь не «шуточки», вроде песен в Красном Селе. Здесь нечто страшное... Предательство Шервуда! Забранные при аресте бумаги в скрипичном футляре были настолько серьезны и заключали в себе такой состав преступления, что тут не Архангельском пахло, а Петропавловской крепостью. Надо было бы посовещаться с кем-то из лиц, находящихся в кругу дел Общества. Необходимо ехать опять к Чернышевым, в их Тагино. А быть может... быть может, и к Пестелю.
Из Курска выехали на рассвете. Тимофей, сопровождавший Алешу, приставленный в «дядьки» к нему, отмалчивался. После встречи с Вадковским у кибитки фельдъегеря он понял все, разумеется, но раз барчук предпочитал о том с ним не говорить, так он со своею указкой лезть не хочет, тем более что никакой опасности пока еще не видать.
При втором, а теперь даже третьем проезде через Орел стали до них доходить сбивчивые, беспорядочные вести. Передавали о каком-то возмущении войск в Петербурге, о расстреле народа пушками на Сенатской... Близких знакомых в Орле никого. Поэтому не задерживаясь заторопились в имение Тагино.
Семью Чернышевых Алексей застал в благодушнейшем состоянии. Елизавета Петровна на глазах у всех поправлялась: к ней вернулся дар речи, рука и нога позволяли даже вставать — она начала передвигаться по комнатам. Пять сестер, задержавшиеся под кровлей родителей из-за болезни maman, все такие же: чуточку взбалмошные, чуточку сумасбродные, в батюшку, следовали примеру его и продолжали развлекать друг друга курьезными выдумками. Захарушка ежедневно ходил на охоту. В дни морозов и снежных метелей погружался в чтение испанских романов — про себя или вслух. Он уже многие годы страстно тянулся к изучению языков и многие из них одолел в совершенстве. В этой сфере он был явно талантлив. Сейчас ходил в темных очках: от мороза и ветра, от долгого чтения при свечах разболелись глаза, что было уж не раз и в прежнее время.
Никита целыми днями что-то писал, часов по шестнадцати в сутки. Ах, как он подкупал Алексея редкими многосторонними знаниями, широтой кругозора: подобно Захару, он владел восемью языками, в том числе древнегреческим, латинским, еврейским, изучил высшую математику, астрономию, был сведущ в ботанике и в сложных сельскохозяйственных и земельных вопросах, а помимо того постоянно проявлял себя первоклассным организатором. Писал портреты кистью, пером, умел великолепно ноты переплетать, книги, журналы и, что удивительно, всегда находил время для этого.
Александрин не чаяла в нем души, предупреждала всякие пожелания, чутко умея предугадывать, «сдувала пылинки». В этой беззаветной любви она нашла свое жизненное предназначение, вся растворившись в чувстве к нему, своему мужу и отцу двух детей. Ждали третьего.
Со смятенной душой приступил Алексей к трудному делу: нарушить спокойствие дорогой и близкой семьи известием о взятии под стражу и об отправлении по этапу Феди Вадковского, любимого всеми кузена. Первоначально он решил оповестить об этом только Захара с Никитой и выбрал момент, когда они остались втроем.
Никита, не подозревая о новостях Алексея, сразу начал было расспрашивать, верны ли слухи, что Сперанский дал согласие стать после восстания во главе временного верховного правления и остаться на этом посту, пока конституция или революционное правительство не утвердятся. В ответ Алексей рассказал... об аресте Вадковского. Захар и Никита, выслушав его, помрачнели. Значит, тайны Северного общества становятся явными. В предательстве не сомневались. Но когда Алексей сообщил о вооруженном восстании в Петербурге, это их потрясло. Впрочем, при сложившихся обстоятельствах, при затянувшемся междуцарствии, иначе и быть не могло. Оба сожалели, что в решительные, самые гор