— Здравия желаю, господин подполковник, — сказал, улыбаясь, Сергей Иванович. — Здравствуйте, Алексис. Как вы попали сюда?.. Познакомьтесь. Густав Иванович Гебель, командир Черниговского полка, мой начальник. Повсюду ищет меня, имея приказание арестовать. А это добрый друг моего старого друга Алексей Александрович Голубков.
Алексей, естественно, понял, что таким образом имя его зашифровано. «Ну что ж... Голубков?.. пусть буду временно Голубковым».
— Я ожидал вас, Сергей Иванович, в Фастове встретить. — Гебель говорил тоже очень любезно и тотчас спросил о Матвее Ивановиче. Узнав, что он спит в соседней комнате, просил ему передать просьбу одеться.
Сергей Иванович предложил чаю новоприбывшим. Подполковник Гебель с явным удовлетворением выразил благодарность. Он был, видимо, тоже голоден и утомлен. Этот упитанный немец лет сорока старался казаться любезным. Попросив прощения, что на минуту покинет приятное общество, вышел из дома.
— Алексис, откажитесь от чая, удирайте немедленно. Вы нам ничем помочь не сумеете. Тут сейчас потасовка начнется.
Из внутренней комнаты вышел Матвей Иванович, одетый в гражданское, и, наспех поздоровавшись с Алексеем, отозвал брата обратно в соседнюю комнату.
Плещеев вышел в прихожую и спросил денщика, вздувавшего самовар, где начальник его, поручик Кузьмин. Тот шепотом отвечал: «В Василькове». — «А Бестужев?» — «Не знаю, куда ускакал. На рассвете точь-в-точь должен вернуться».
Как на грех, это услышал возвращавшийся Гебель и явно обрадовался: «Ага!.. Нашлись заговорщики!» Не скрывая своего торжества, прошел в общую комнату.
Алексей выбежал вон. «Гебель задержится здесь, вероятно, до возвращения Бестужева-Рюмина, захочет взять под стражу сразу всех трех. Надо выиграть время и скакать к Кузьмину в Васильково за подкрепленьем. Сколько там верст? Эх, верховую лошадь достать бы!»
Дом был оцеплен жандармами. Но Плещеева, как гражданского, пропустили. Где Тимофей?
Тимофей стоял за углом с двумя оседланными лошадьми. Сам догадался. Где он их раздобыл?.. Оба вскочили в седла и помчались по направлению к Василькову. У развилки на мгновение задержались. Какой дальше дорогой? Где ближе?.. Тимофей предложил баричу избрать проселочный путь — там безопасней, — а сам решил ехать почтовым.
Миновав верст пять или шесть, Алексей увидел мчавшуюся навстречу полуроту черниговцев верхом на конях во главе с молодым офицером. Они поравнялись.
— Поручик Кузьмин?.. Я догадался. Какая удача! На вашей квартире Гебель засел. Муравьевы-Апостолы арестованы.
— Я так и предчувствовал. Ребята, скачи немедля освобождать Сергея Ивановича!
Алексей повернул и с полуротою Кузьмина помчался обратно в Трилесье. На развилке увидел еще одну полуроту черниговцев, торопившуюся тоже в Трилесье, с ними молоденького офицера и, слава богу, своего Тимофея.
Кузьмин в сопровождении Алексея вошел в дом и застал чаепитие.
— Что нам делать? — спросил он у Муравьевых-Апостолов.
Матвей пожал плечами, а Сергей Иванович с улыбкой ответил:
— Освободить нас, конечно...
Подполковник Гебель вскочил и набросился на поручика Кузьмина: как он посмел отлучиться от своей роты, а главное — разговаривать сейчас с арестованными? Потребовал немедленного возвращения в часть.
— Напоминаю, господин подполковник: я в своем доме, а вы только гость. Пьете мой чай и едите мою колбасу. Здесь может распоряжаться только хозяин.
— Поручик Ланг! — крикнул разъярившийся Гебель. — Узнайте, готовы ли лошади, чтобы отвезти арестованных.
Жандармский поручик вскочил и направился к двери. Но в сенях не выпускали его черниговцы Кузьмина. «Этого первого надо убить!» — проворчал старый сержант. Молоденький подпоручик черниговец обнажил свою саблю и бросился на поручика Ланга, но тот успел ретироваться, укрывшись створкою двери. Так они и держали эту дверь с обеих сторон, вырывая ее друг у друга. Алексей, изловчившись, подскочил к жандармскому поручику и ударами приклада по пальцам заставил его выпустить ручку. Тот бросился удирать через кухню по черному ходу.
Гебель расставил в это время в комнате Муравьевых-Апостолов четырех часовых и стал инструктировать их. Но через кухню ворвалось несколько офицеров с ружьями, отобранными у солдат. Один из них с криком: «Ты, варвар, хочешь погубить Муравьевых!» — ткнул штыком Гебеля в грудь. Тот, окровавленный, выбежал из избы. Но во дворе набросились на него три солдата и принялись его штыками колоть. Командир кричал на них, звал на помощь жандармов — напрасно.
Алексей, стремглав спустившись по ступенькам крыльца, подбежал к окнам комнаты, где под караулом находились братья Муравьевы, и прикладом пистолета разбил оконные стекла. Осколком поранил правую руку. Муравьевы-Апостолы один за другим выскочили из окон. Гебелевские постовые не стали задерживать их, наоборот, отдали им свои ружья, невзирая на грозные окрики Ланга. Потасовка стала всеобщей.
Весь в крови, без головного убора, Гебель, вырвавшись из окружения солдат Кузьмина, тоже успел вооружиться ружьем. Замахнувшись прикладом, бросился на Сергея Ивановича. Алексей, выпустив в подполковника единственный заряд своего пистолета, угодил ему в плечо. Тот только встряхнулся, точно собака, укушенная мухой, и, опять подняв ружье, продолжал наступление.
— Живуч, бешеный аред! — послышался голос старика солдата, видно семеновца.
Алеша ударил стволом ружья по правой руке разъяренного Гебеля, и она мигом повисла. Одновременно Сергей Муравьев нанес ему сильную рану штыком. Тот крякнул и выругался. Но не упал.
В этот момент кто-то сзади дернул Алексея за руку: это был Тимофей — он принес ему его офицерскую саблю. Но в ней теперь уже не было надобности: Ланг давно уже скрылся с места побоища, а Гебель, который только что выбил ружье из рук Муравьева-Апостола, повернулся и побежал, весь израненный, по направлению к корчме. За ним бросился Алексей, однако подполковник успел вскочить в порожние крестьянские сани, запряженные парой, и погнал их, управляя одной лишь левой рукой. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. За розвальнями по снегу тянулся длинный след крови.
Оседлывали, взнуздывали лошадей: собиралась погоня за Гебелем, но Сергей Иванович ее остановил: «Пусть его!.. теперь он нам не страшен уже».
Алексей обернулся: по проселочной дороге из Василькова на взмыленной лошади прискакал в Трилесье долгожданный Бестужев-Рюмин, возбужденный, весь раскрасневшийся. До чего же он возмужал за истекшее время, после семеновских дел! Он осмотрелся, все понял.
Сергей Иванович улыбнулся, крепко пожал ему руку.
— Ну что ж, Мишенька?.. Возмущение?.. С нами бог.
Так началось восстание Черниговского полка.
Тимофей достал из баульчика офицерский мундир Алексея, и тот опять превратился в военного. Мало было надежд на победу. Но он не мог, не считал себя вправе уклониться от участия в деле восстания.
Известно мне, погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа;
Судьба меня уж обрекла,
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Так писал Рылеев, томящийся сейчас в Алексеевском равелине Петропавловской крепости.
КНИГА ПЯТАЯ«КИНЖАЛ ЛАМБРО КАЧОНИ»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Никита Муравьев, состоявший под стражей в Москве, получил в заключении письмо от Александрин. Оно было отправлено ею из имения Тагино на второй день после ареста.
I
ЕГО СИЯТЕЛЬСТВУ МОСКОВСКОМУ ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРУ СВЕТЛЕЙШЕМУ КНЯЗЮ ДМИТРИЮ ВЛАДИМИРОВИЧУ ГОЛИЦЫНУ С ПОКОРНЕЙШЕЙ ПРОСЬБОЙ ВРУЧИТЬ НИКИТЕ МИХАЙЛОВИЧУ МУРАВЬЕВУ
(по-французски)
Дорогой друг Никита.
Было бы бессмысленно, мой милый, скрывать от тебя то отчаянье, которое я испытала вчера.
...Я была бы счастлива видеть тебя хоть минуту. Мое горе столь велико, что в моем сердце нет других чувств. ...Не знаю, как сможет жить моя мама без писем моего брата Захара — это убьет ее. ...тебя я не упрекаю, ведь счастье страдать за того, кого любишь. Я смотрю на твой портрет в кабинете. ...дети мои, это громадное облегчение для меня, они сейчас со мной. Обо мне не беспокойся — я здорова... Благословляю тебя, дорогой, верный мой друг. А. М.
II
ПИСЬМО НИКИТЫ МУРАВЬЕВА
ЕКАТЕРИНЕ ФЕДОРОВНЕ МУРАВЬЕВОЙ
Дорогая матушка,
я падаю ниц к вашим ногам, охваченный чувством самого искреннего раскаяния. Мои глаза раскрылись поздно, но окончательно. Являясь одним из руководителей несчастного общества, я несу всю ответственность за пролитую кровь и за горе такого огромного количества семей. Что касается вас, то я не принял во внимание ни вашей исключительной и незаслуженной любви ко мне, ни ваших несчастий. Поверьте, угрызения совести будут преследовать меня в течение всей жизни. ...Не откажите мне, матушка, в своем материнском благословении. Тысячу и тысячу раз целую ваши руки, дорогая матушка.
Падаю к вашим ногам, орошая их слезами,
ваш недостойный
Никита Муравьев
29 декабря 1825 г.
III
ПИСЬМО ЕКАТЕРИНЫ ФЕДОРОВНЫ МУРАВЬЕВОЙ
НИКИТЕ МУРАВЬЕВУ
В ПЕТРОПАВЛОВСКУЮ КРЕПОСТЬ
Только что мы, дорогой Никита, получили твое письмо, в котором так нуждались. Умоляю тебя именем бога, не предаваться отчаянию, дорогой и нежный друг, успокойся, мой милый. Никита, я заклинаю тебя всей моей нежностью, более сильной, чем когда бы то ни было. Я никогда не желала бы себе другого сына, чем тебя, люблю и ценю тебя бесконечно, разделяю твое горе, и единственная моя забота, это здоровье твое.
...без помощи Создателя нашего, невозможно нам нести бремя креста нашего. Он железный и такой тяжелый, что нет сил никак нести его.