— Святостью исторических предпосылок, прообразов и преданий перевороты исключены, — заговорил опять Карамзин, но чувствовалось, каждое слово ему давалось с трудом. — В государственном порядке всякая насильственная новость есть зло, к которому надо прибегать лишь по необходимости. Кто дерзает поднять оружие на настоящее, на верное зло ради будущего неверного блага, тот — злодей.
Плещеев передернулся: вспомнил Алешу и Саню. Однако можно ли было сейчас вступать в спор с Карамзиным?
— Преступно разрушать существующее и жертвовать настоящим, — продолжал Карамзин, постепенно разгорячаясь. — Время возьмет свое, и новая жизнь начнется, увы, на развалинах. Но это дело исцеляющего и воссоздающего времени, а не наше.
Карамзин снова закашлялся, и Екатерина Андреевна потребовала прекратить разговор. Он послушался, лег в постель. Спросил у Плещеева, как его сыновья, порадовался, что уцелели, — теперь ведь все молодые люди замешаны в заговоре, жалел Никиту, которого всегда любил, уважал, несмотря на разные взгляды. И, кроме того, он все-таки сын его покойного друга...
Но тут Екатерина Андреевна опять прервала больного супруга и вежливо выпроводила гостей в столовую чай пить.
Как выяснилось, за столом, князь Петр Андреевич был в роковой день 14‑го в Петербурге и пошел было на площадь, но, услышав перестрелку, повернул обратно — он тоже был принципиальным врагом насильственных мер.
— Когда мы воображаем русский мятеж, то только вооруженный топором, воспаляемый пьянством и грабежом. То есть чернью, разбивающей кабаки. Но вдруг пришлось увидеть мятеж, положивший намерение достигнуть цели твердостью и упорством. И в ком же видим мятежников?.. В просвещенных свободолюбцах, решивших просто и естественно свергнуть иго, которое сделалось уже нестерпимым. Но эти просвещенные головорезы окровавили дело российской свободности, как французские тигры окровавили некогда свое дело свободы. Последствия будут ужасны. Неужели все разрушится, все рассыплется бисером по белому свету? И виной тому нетерпеливые головы, молодые пламенные, молокососы и кровопийцы, с их молитвами, вооруженными топорами.
— Однако, князь, вы клевещете на себя, — сказала мягко улыбаясь, Екатерина Андреевна. — Мне известно, что поздно вечером четырнадцатого, после разгрома восстания, вы посетили одного из этих кровопийцев и предложили ему помощь свою.
Вяземский явно смутился. Он в самом деле виделся с Пущиным и взял у него запертый портфель с наиболее ценными, порочащими его документами, со стихотворениями Пушкина, Дельвига, Рылеева; с конституцией Никиты. Дал слово сохранить этот портфель впредь до освобождения Пущина.
— Какой же ты, князь, молодец! — Плещеев даже вспыхнул от радости. — Как благородно ты чувствуешь! Берешь участие в друзьях, стоишь грудью за них и не отходишь в несчастье от тех, которых в счастии любил!
— Не знаю. Я в глазах правительства отчаянный крамольник, друг многих заключенных, — и вдруг теперь, на первом суде, выиграл тяжбу решительно. Что будет дальше — посмотрим.
Поздно вечером, вернувшись домой, Плещеев один, в полумраке, сел к фортепиано. Стал наигрывать любимые страницы Девятой симфонии. Но сегодня они не звучали, а как-то гасли в пространстве. С горечью начал думать о друзьях и о близких. Кто же остался?
Вася Плавильщиков. Нет его больше.
Жуковский. Милый Жуковский!.. Чувствительнейший гуманист с хрустальною мечтою. Небесная душа, добрый, добрый, во всем неземной, близоруко считает, что для не верного возможного блага никто не вправе жертвовать настоящим.
В противоречиях запутался Вяземский... Вот кто поистине настоящий фрондер. От берега к берегу волны его прибивают, он все еще бродит, кипит... Хотя давно пора пришла откипеть — тридцать три года! Это еще сыновьям Плещеева позволительно.
Карамзин. Умирающий Карамзин с его былою гордою верой в правоту своего излюбленного изречения: «Мне гадки лакеи и низкие честолюбцы... Не требую ни конституции, ни представителей, но по чувствам остаюсь республиканцем и притом верным подданным царя русского. Вот противоречие, но только мнимое».
Два сына. Два сына отечества. В чем их вина? Сыны отечества мечтали о конституции. Ждали ее, просили ее. Разочаровавшись, отправились требовать. На площади думали взять ее, вырвать, отвоевать. Алексанечка на Сенатской жертвовал всем своим настоящим неверному, ничем не обеспеченному миражу свободы народной... Окончилось крахом. Однако принципы монархии тоже не торжествуют: уродство ее, несостоятельность налицо.
Что-то вот опять Алексей замолчал. Давно уже нет из Воронежа писем...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Местопребыванием поручика Алексея Плещеева интересовалось начальство, как военное, так и гражданское. При этом начальство самое высшее. Вплоть до императора Николая.
I
СЕКРЕТНО
Министерство Военное
по части Секретной
ГОСПОДИНУ ОРЛОВСКОМУ
ВОЕННОМУ ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРУ
Лейб-гвардии Конного полка поручик Плещеев Алексей Александрович в октябре месяце прошлого года отпущен в отпуск в вверенную Вашему Превосходительству Орловскую губернию. Почему по воле Государя Императора покорнейше прошу Вас ...немедленно арестовать его со всеми принадлежащими ему бумагами и прислать как его, так и бумаги в С. Петербурге прямо к Его Императорскому Величеству.
Военный министр Татищев
II
ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ
ОРЛОВСКОГО ГРАЖДАНСКОГО
ГУБЕРНАТОРА СОНЦОВА
Всеподданнейший Рапорт
В исполнение Высочайшего Вашего Императорского Величества повеления... для отыскания лейб-гвардии Конного полка порутчика Плещеева командирован был от меня в Болховский уезд начальник Орловской губернской полиции, по разведованию коего открылось, что Плещеев, пробыв в имении своем село Чернь не более двух недель, отправился в город Воронеж; найденные бумаги представил ко мне.
Будучи известен, что Плещеев сей есть родственник Воронежскому гражданскому губернатору Кривцову, я командировал для отыскания его и доставления ко мне со всеми бумагами, какие только оказаться при нем могут, помощника начальника Орловской губернской полиции Коллежского асессора Клюкина. О таковых распоряжениях моих имею щастие Вашему Императорскому Величеству донести...
Гражданский Губернатор Сонцов
Генваря 13 дня, 1826 года
III
ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ
ОРЛОВСКОГО ГРАЖДАНСКОГО ГУБЕРНАТОРА
СОНЦОВА
Всеподданнейший Рапорт
№ 345
...Ныне коллежский асессор Клюкин, возвратясь из Воронежа, представил ко мне порутчика Плещеева, взятого им в доме тамошнего Губернатора Кривцова, — где он имел квартиру. Со всеми найденными при нем бумагами, которые, равно и самого его Плещеева, имею щастье всеподданнейше представить при сем арестованного с частным приставом Орловской гражданской полиции.
Гражданский губернатор Сонцов
Генваря 14 дня, 1826 года.
19 января Алексей под усердным надзором фельдъегеря въезжал в Петербург. Где-то сзади тащился Тимофей в крестьянских санях, тоже под надзором жандармов.
Ныла рука. За несколько дней, прожитых в воронежском доме Кривцовых, рана, нанесенная в последнем сражении 3 января, зажить еще не успела. Он вспоминал картечный огонь в Ковалевке, вспоминал, как сник на землю тяжело раненный в голову Сергей Иванович Муравьев-Апостол, как младший брат его Ипполит, девятнадцатилетний красавец, тоже раненый, увидя сраженного брата и поняв, что восстание безнадежно разгромлено, с трудом поднял свой пистолет и застрелился тут же, на глазах Алексея. Сергей Иванович очнулся и под обстрелом картечью, истекая потоками крови, шатаясь от слабости, направился к обозу в поисках Ипполита: «Где брат мой? Где брат мой?» Но тут на него набежали, он хотел вскочить на подведенного Алексеем коня, однако артиллеристы генерал-майора Гейсмара сдернули его из седла и окружили.
А сейчас Алексей проезжал мимо бывших семеновских казарм. Припомнилось начало знакомства и дружбы в этих казармах с Бестужевым-Рюминым, Муравьевыми, Иваном Вадковским... Какие пламенные упования их тогда вдохновляли!.. Бестужев-Рюмин тоже взят в Ковалевке, на поле восстания, с оружием в руках. Алексею бежать помог Тимофей.
Вот здесь, если направо пойти и еще разок повернуть, в переулке будет тот дом, где последнее время Лиза жила. Бедная Лиза! А братья, отец... Эх, лучше не думать об этом. Зимний дворец. Плещеева привели в помещение Главного штаба, но сразу через площадь в Зимний дворец, на Главную гауптвахту. Как было положено, принял его комендант Петербурга Башуцкий, явно утомленный бессонницей, взял у фельдъегеря документы, личный портфель арестованного, отобрал у него все наличные деньги. Заинтересовался в бумажнике клочком черной клеенки, в которую была завернута Русская Правда... Алексею она показалась похожей на траурную фату с надгробия погибших надежд и мечтаний... Комендант велел отвести его в общую комнату, где он поступил в подчинение начальника стражи гауптвахты Жуковского. «Еще один однофамилец Василия Андреевича».
В прихожей гауптвахты дежурили два смешливых безусых солдатика из Учебного карабинерского полка, без оружия, без амуниции, по-домашнему, — один из них даже на табуретке сидел. В стеклянную дверь видна длинная зала, в недавнем прошлом приемная комната начальника штаба барона Толя.
Посредине — овальный стол, на нем самовар, бутылки вина и закуска. Вокруг сидела группа арестованных офицеров; в сторонке двое перекидывались в карты. Слышался хохот. Когда Плещеев вошел, его встретили возгласами: «Ага, еще появился один!.. Добро пожаловать!.. Что с вашей рукою?.. Садитесь к столу, угощайтесь!.. Вы голодны, вероятно?»