Путем подкупов, траты огромных денежных сумм удалось ей добиться нелегальной переписки с Никитой. Какой-то майор, прощелыга и пьяница, «дядя Фома», доставлял в тюрьму письма и книги. Съестные припасы под видом снабжения стражников раздавались как взятки.
Но всех этих возможностей был лишен Александр Алексеевич. Угнетало полное неведение об Алексее: из тюрьмы ни одного письмеца, в то время как другие заключенные все-таки присылали украдкою на дом родным такие записки. Плещеев вспоминал свой собственный первый арест — юношей, в Тайной экспедиции, в девяностых годах. Вспоминал допрос. Истязания в застенке Шешковского. Был он в то время упорным, смелым и дерзким. Никого не выдал в те страшные дни. Алексей — о, этот такой же! Отпираться будет во всем до конца, и никакие угрозы и пытки не сломят его. Начальный допрос снимает сам император. Как-то прошла эта первая встреча с глазу на глаз с Николаем? Он не знал, а порой сомневался, жив ли его Алексей.
Тревогу разделяли с ним младшие сыновья. Ежедневно приходила Лиза, справлялась, нет ли вестей от Алеши.
Но тут 25 января Плещеева постиг новый страшный удар. Рано утром, еще в темноте, на дому Санечка был арестован. Во всех документах числился как корнет Александр Александрович Плещеев 2‑й.
I
Дежурство Главного Штаба Его императорского Величества по канцелярии дежурного генерала в С. Петербурге 25 генваря 1826 года № 208
Секретно
Господину Военному Министру Дежурного генерала Главного Штаба Его императорского Величества
РАПОРТ
Имею честь донести Вашему Высокопревосходительству, что сего числа присланы: Старший адъютант Штаба Гвардейского Корпуса лейб-гвардии Егерского полка штабс-капитан Кутузов, лейб-гвардии Конного полка корнет Плещеев 2-ой, которые и отправлены к генерал-адъютанту Башуцкому для содержания под арестом на Главной Гауптвахте...
Генерал-адъютант Потапов
II
ЕГО ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ
АЛЕКСАНДРУ ЯКОВЛЕВИЧУ СУКИНУ
Присылаемого Плещеева 2-го... посадить по усмотрению и содержать порознь.
С. П.
25-го генваря 1826 г. Николай
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В четверг, 1826, генваря 28 дня, в 6 часов пополудни на XLIII (сорок третье) заседание высочайше учрежденного Комитета по изысканию злоумышленников (теперь уже не «Тайного», как пожелать соизволил государь-император) прибыли члены оного в полном составе из десяти человек.
Слушали: журнал прошлого заседания; ответы четырех братьев Бестужевых; ответы графа Спиридона Булгари; ответы трех братьев Красносельских, Назимова, других, других и других, положили Батенькову учинить еще один допрос.
Голенищев-Кутузов громко вздохнул, Татищев вытер пот с затылка, великий князь Михаил Павлович расстегнул воротник, Голицын достал перламутровую табакерку и начал усиленно нюхать.
— Кто будет первым? — спросил генерал-адъютант Чернышев.
— Корнет Уланского Украинского Тит Владиславович, граф Комар, — ответил секретарь.
Вызвали Комара. С ним расправились быстро — дело пустяковое было: явный оговор, ничем не подтвержденный.
Сложнее оказалось со статским советником Грабля-Горским, именовавшим себя «князем Иосифом-Юлианом Викентьевым Друцким-Горским, графом на Межи и Преславле». Видимо, просто авантюрист.
Потом приводили одного после другого: фон дер Бригген, Миклашевский, князь Антоний Яблоновский, полковник Левенталь, князь Броглио-Ревель. Требовали ответов мгновенных и обстоятельных. Обещали именем государя помилование за откровенность. Отвергали всякие оправдания, подсказывали. Измышляли лживые свидетельства. Прибегали к угрозам, издевательствам и поношениям, вынуждая дать обвинительные показания на других заключенных. Уклонялись от назначения очных ставок. Левашов, Чернышев, Бенкендорф были самыми изобретательными и ретивыми. Голенищев-Кутузов откровенно дремал. Татищев пот вытирал и позевывал. Голицын устало, но старательно улыбался. Стрелка часов приближалась к полуночи.
— Поручик лейб-гвардии Конного полка Плещеев-первый, Алексей.
— Ах, это тот великий молчальник...
— По обету безмолвника, святого Онуфрия, что шестьдесят лет подвизался в Фиваидской пустыне, — промурлыкал Голицын.
Кое-кто посмеялся чуть-чуть.
Алексея ввели, сняли с головы его капор. Он щурился от света. До чего непривычно после сального каганца! Был удивлен, что попал в такое блестящее общество: графы, князья, генерал-адъютанты... Догадался, что он в Комитете. Встретился глазами с Голицыным — тот сокрушенно, чуть-чуть, еле заметно, покачал головой. Слава богу, хоть сесть предложили. Ныла рана. Кандалы нажимали, наваливаясь всею тяжестью, тянули книзу. Эх, растянуться бы здесь во весь рост, на паркете! Вместо короткого топчана.
Недавний опрос в письменной форме, посланный дня три назад в каземат, Алексей перемарал жирной чертою — крест-накрест. Там задавались вопросы общего, трафаретного образца: где воспитывался, где слушал особые лекции, откуда заимствовал свободный образ мышления — от сообщества или из чтения, и какого рода книг или рукописей.
Теперь эти вопросы были заданы вслух. Алексей отвечал обычным молчанием. «Но почему меня называют Плещеевым 1‑м?.. Значит, есть еще один злоумышленник: Плещеев 2‑й?.. Неужто, Саня?.. Тоже взят?.. Ах, как ужасно!..» Еще больнее рана заныла.
Пытались заговорить с Плещеевым 1‑м на более высокие темы: что за идеи побудили его вступить в Тайное общество, какова была его первостепенная особливая цель; требовали рассказа о замыслах на истребление царской фамилии... при этом вопросе Алексей чуть-чуть усмехнулся.
Из-за этой усмешки взорвался генерал-адъютант Чернышев. Как он грохотал и гремел! Встал во весь свой осанистый рост, заметно красуясь. Статная, упругая фигура, привыкшая к лихим мазуркам на великосветских балах, сдавалось, будто и здесь вот-вот пустится в темпераментный пляс с бешеным притопыванием каблуков и звяканьем шпор. Усики, закрученные кверху тонкими, изящными стрелками, кажется, еще больше обострились.
Он говорил, что его величеству известно преступное попустительство Плещеева 1-го («опять Плещеева 1-го»), попустительство своему кузену Вадковскому, известны 500 рублей, врученные арестованному при встрече в Орле. Известны связи с закоренелыми злоумышленниками. Ибо родственники его: Захар Чернышев, Никита Муравьев, Сергей Кривцов, кроме Федора еще два брата Вадковских — Иван и Александр. Известно пристрастие Плещеева 1‑го к самым крайним воззрениям Пестеля с конечною целью уничтожить весь царствующий дом. Наконец, известно деятельное участие Плещеева 1‑го в мятеже Черниговского полка и в помощи главным подстрекателям — братьям Муравьевым-Апостолам и Бестужеву-Рюмину...
Чуть раскосые, монгольские глаза Чернышева перекосились, образовав узкие щелки снизу вверх — от носа к вискам; плоские, широкие скулы выпятились.
Однако главная вина поручика Плещеева 1‑го («но кто же 2‑й?.. кто же 2-й?..») — это закоренелое упрямство подстражного. Тем он настойчиво утверждает свою правоту. Как же иначе понять такое молчание? Оно оскорбительно. Для членов следствия, для суда, но более всего для августейшего монарха. Вместо того чтобы признать ошибки свои, раскаяться и умолять государя о милости, прощении, Плещеев 1‑й продолжает упорствовать. О-о, его ждет ужасное наказание! Такой страшной кары заслужил только он, ибо среди всех заключенных ни один не позволил себе подобной мерзости, пренебрежения к власти монарха. Это выводит вину его в самый первый, самый высший разряд.
Алексей сидел, кусая губы от бешенства. С каким наслаждением он надавал бы сейчас оплеух распоясавшемуся потомку монголов Золотой Орды! Он словно бы воскресил времена татарского ига!
Увлекшись своей эффектною речью, Чернышев при всей изящности выправки позволял себе время от времени грубые, непристойные выражения. И затем, переходя мгновенно на французскую речь и попросив мимоходом прощения у коллег, снова сыпал площадными ругательствами, которых не позволял себе даже во фрунте во время учения.
Лицо Чернышева так и просит пощечины. Но — кандалы!.. Пока узник поднимется, подбежит к этому православному янычару, Плещеева успеют схватить...
После Чернышева заговорил Бенкендорф. Полная противоположность. С улыбкой, неподвижно-любезной, с добрым взглядом и ласковой речью он заявил, что поручик Плещеев 1‑й может снять с себя всю вину, все тягчайшие свои прегрешения — одним только признанием. Вчера вечером Следственному Комитету стало известно, что Плещеев 1‑й знает о местонахождении важнейших бумаг Южного общества. Среди них бесстыдная и злонамеренная рукопись полковника Пестеля с присвоенным названием славянского свода исконных древних законов: Русская Правда. Его императорское величество придает большое значение извлечению сих документов, и ежели Плещеев 1-й доставит их государю, то одним лишь этим актом...
— Да ведь они сожжены! — вдруг непроизвольно вырвалось у Алексея заветное слово. Однако шепот его прозвучал в зале, наподобие грохота разорвавшейся бомбы. Все разом заговорили. Упрямец наконец нарушил молчание. У следователей исчезла сонливость, усталость. Слышались возмущенные фразы: сожжены?.. Никто не верил Плещееву.
Но никому в то же время не захотелось жертвовать минутами положенного по регламенту отдыха. Посовещавшись, решили на сегодня преступника отпустить — время позднее. Левашов посоветовал заключенному: обретя чувство раскаяния, обдумать ответ. Единственный свой ответ.
Когда Плещеева 1‑го уводили, на башне собора Петропавловской крепости заиграли куранты, возвещая двенадцать часов.
Полночь... мертвая полночь нависла над Петербургом.