[59]. Если бы не сороконожки, parbleu, клопы, тараканы, блохи и муравьи. Я в исподнем белье уношу домой целый зверинец. Зато имею возможность призвать академиков. Христиан Иванович Пандер мне приведет Эдуарда Менетриэ, знаменитого энтомолога, и вместе мы займемся изучением многообразнейших видов вашей тюремной коллекции. Au revoir mon petit[60]. Счастливой дороги. Когда вернетесь, выхлопочу вам свидание с батюшкой — ведь дозволение переписки и встреч Никите, а также Захару исходатайствовал я!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Военный министр граф Татищев 31 января 1826 года направил коменданту Петропавловской крепости генерал-адъютанту Сукину приказ: заключенного Плещеева 1‑го, снабдив теплой для дороги одеждой, сдать закованным в ножные железа фельдъегерю, штаб-ротмистру Мантейфелю. На ротмистра было возложено препровождение арестованного в Тульчин, Кирнасовку и обратно. Дано секретное поручение: отыскать зарытые бумаги в месте, которое будет указано заключенным, строжайше за ним наблюдать, не дозволяя ни с кем малейших сношений, не открывать его имени, никому не сообщать о целях поручения. Найденного свертка бумаг не читать. Для конвоирования назначались два надежных жандарма, отпускалось 1700 рублей на содержание в пути четырех направляемых лиц. Арестанта надлежало доставить с найденными документами обратно в Петропавловскую крепость, коменданту Сукину.
Флигель-адъютант Мантейфель был обозлен. Только что он вернулся из командировки в тот же Тульчин, куда его отправляли для доставления в Петербург капитана Майбороды, сообщившего важные сведения о Тайном обществе; в воздаяние точного исполнения данного поручения представлен Мантейфель к ордену Владимира 4‑й степени. Но вот его посылают опять по надоевшему тракту. Утешают тем, что дело еще более важное. Нет, адъютантом у Милорадовича служить было несравнимо вольготней.
Алексей знал Мантейфеля лично. Поэтому фельдъегерь, естественно, не вызывал никакого желания с ним разговаривать.
Алексей отдыхал. Нескольких дней, проведенных без кандалов, в терпимых условиях другого каземата, хотя и без «венецианского окна», блаженная баня, сносная пища — всего этого оказалось для отдыха недостаточно. Зато теперь свежий, живительный воздух, свет дневной, возможность видеть в оконце кибитки живых, передвигавшихся на свободе людей, слышать их голоса — боже, какое наслаждение! Цепи, в которые его опять заковали, уже не так обременяли — он начал к ним, увы, привыкать. Рука заживала. Казенная повозка на полозьях не отягощала его: в последние месяцы он отвык от удобств. Но флигель-адъютант Мантейфель без конца выражал недовольство, — что это, дескать, за арестант, который даже добротного возка не может купить? То ли дело капитан Аркадий Иванович Майборода! Но у Алексея в самом деле не было денег на приобретение новых саней.
Вначале он не обращал внимания на ворчание фельдъегеря. Но потом этот великосветский брюзга ему надоел, затем стал раздражать. Наконец, около Витебска, когда проехали верст уже около пятисот от столицы, нарушив молчание, он сказал Мантейфелю, что скоро-де Могилев, а там поблизости, чуть в сторонку, в Чечерске, его бабка графиня Анна Родионовна Чернышева безвыездно проживает. Можно заехать и выпросить у нее какую ни на есть самую комфортабельную колымагу — там, в каретниках, их целая уйма, и все без движенья стоят.
Мантейфель презрительно фыркнул: ему запрещено допускать разговоры с посторонними лицами, даже имя арестованного открывать не дозволено. Но когда возок у шлагбаума в самом Могилеве тряхнуло так, что ротмистр — он был очень высокого роста — стукнулся головою о кузов, то начал соблазняться мимолетным заездом к графине. Провести хотя бы ночку в удобной, мягкой постели, поужинать да позавтракать по-человечески... уж, конечно, стол у Чернышевой должен быть авантажный. Да и знакомство со знаменитой старухой, статс-дамой Екатерины, влиятельной, на милости щедрой, может ему сейчас весьма пригодиться. Надо только ее как-нибудь очаровать, он был мастером околдовывать женщин, особливо немолодых. Тут еще и аксельбанты помогут.
— Ну, так и быть, я согласен. Но только ответственность возлагаю на вас. Придется в Петербурге сказаться, что вы заболели.
— Никто не узнает о нашем заезде. Места там глухие. Только жандармов надо спрятать от глаз.
— Parfaitement. Мы их в зипуны переоденем. И головные уборы можно сменить. А проволочку во времени покроем последующей быстротой переезда.
Лишь только показались высокие курганы и древние земляные укрепления над рекою Чечерой, Мантейфель побрился, стал прихорашиваться, чиститься, пудриться. Проезжая медленно по городу, лежащему на возвышенном живописнейшем месте, заглядывал в окна, ибо узнал, что Чечерское староство было подарено Екатериной Великой первому наместнику края, покойному супругу Анны Родионовны, фельдмаршалу Чернышеву еще в 1774 году, а тот знатно отстроил его. Улицы прямые, обсаженные столетними липами. Огромная площадь с пятибашенной готической ратушей и пышным костелом по проекту Растрелли. В храм Рождества богородицы и храм Вознесения, который считается домашней молельной графини, Мантейфель даже зашел. О двух бесплатных больницах с аптекою, о женском пансионе для детей бедных дворян, состоящих на иждивении Чернышевой, он в книжечку записал: в предстоящем разговоре понадобится.
Подъехали к высоким стенам усадьбы, похожей на крепость. «Все так же, как в детстве», — пронеслось в воспоминаниях Алексея. Стражи в воротах. Внутрь не допустили, долго пропадали с докладом. Флигель-адъютант чертыхался. Наконец обе створки раскрылись. Из первого двора через подъемный мост проехали во второй, с женскою стражей. Совсем как во время войны — только пушек не было у подъезда. Встретили представительные мажордомши. Македония не было. Умер, наверное. Увидя вылезающего арестанта, да еще в кандалах, ахнули, обмерли, побежали с докладом. Ввели в те же апартаменты во флигеле, где Алексей в детстве жил несколько дней. Немного погодя отвели в ванную комнату с горячей водой. Алексея в оковах мыли жандармы.
Долго ожидать графиня на этот раз не заставила. Первоначально к ней отправился сам Мантейфель один. Объяснил, кто, как, зачем, почему. Очень скоро вернулся, повел к ней в сопровождении жандармов Алешу, и сам придерживал руками оковы. Но все-таки они громыхали под гулкими потолками переходов и апартаментов. Двусветная парадная зала с высоким, выгнутым плафоном, с огромным портретом фельдмаршала графа Захара кисти Рослена наполнилась звоном. Весь дворец гудел негодующе.
Вошли, как было указано, в малую приемную залу. Анна Родионовна сидела в прежнем кресле на колесах, глубоко уйдя в подушки. Черное, как на иконах, лицо показалось Алексею несказанно постаревшим, — оно напоминало лицо мертвеца, — только серые глаза ее еще светились пригашенным, чуть заметным, но ясным мерцанием молодости.
Алексей поклонился. Стал перед креслом. Старуха долго смотрела на него. Взгляд был скорбный, страдающий. Вытерла слезу кружевным платком в дрожащей восковой руке. Потом, глядя в пространство, очень тихо, но внятно сказала:
— Снять кандалы.
Наступило молчанье. Мантейфель был так ошеломлен, что слов не находил.
— Кому я сказала?.. Снять кандалы.
Фельдъегерь, заикаясь, начал объяснять, ссылаться на императора... Она остановила его и дважды позвонила в колокольчик. Раскрылись разом все двери, и вошла толпа вооруженных дородных крестьян с ружьями, саблями, охотничьими ятаганами, иные просто с вилами и серпами. Жандармы, не дожидаясь команды начальника, обнажили свои тесаки. Мантейфелю пришлось их остановить.
— Здесь, — сказала графиня, — командую я. И тебя, фельдъегерь, и жандармов твоих засажу в такое глубокое подземелье, какого и в Петропавловке нет. Будешь сидеть в одиночке и ждать, пока-то государь-император тебя здесь найдет. А он не найдет. Немедля сними кандалы, третий раз говорю. Не могу звона их выносить — словно похоронные колокола над гробом моим.
Мантейфелю ничего другого не оставалось. Он отпер наручники и велел жандармам унести оковы в повозку. Отнюдь не громыхая!
— Ну, а теперь, Алексей, подойди ко мне. Ты все такой же. Чуток повзрослел. Поклонов не надо. Можешь руку мне поцеловать. Поди сними свой арестантский халат. Мариан, ты самый тут молодой, принеси ему свои штаны и рубаху, армячок почище какой, коли есть: пусть Алексей за нашей первовстречной трапезой в русской одёже предстанет. Ты, адъютант, хоть и не стоишь того, тоже, так и быть, к естве моей приходи. Авось помиримся. А жандармов отдельно кормить, наедине. Гляди, чтобы смерды мои их не убили, — серпы да косы вострее, чем их палаши.
Алексей отправился переодеться. Мантейфель был вне себя. Но в надежде на добротный возок и на другие заветные награждения старой карги он заставил себя успокоиться и к столу пришел элегантный, нафабренный, надушенный.
— Ишь, как расфуфлыжился, ровно на бал, — встретила его графиня. — А это что у тебя на плече? Аксельбанты?.. Жандармские?.. Ну, для меня все одно — фельдъегерь, полицья, флигель-адъютант или тюремщик: терпеть вашей братии не могу. Ешьте! Знаю, вы отощали в пути. Прогонные-то и харчевые ты небось прикарманиваешь?
Флигель-адъютант хотел сделать вид, что оскорблен замечанием, но Анна Родионовна его перебила:
— Привыкай, я эдак всегда разговариваю. Что думаю, то и скажу. Алексей, ешь поболе, выбирай, что вкусней: персики, абрикосы, лимоны — все из моих огородов, из южных оранжерей, а поварихи знают секрет, как их свежими зимой сохранять. Эх, жалко, что с нами нету отца твоего, Алексей, я ведь этого цыганенка крепко с его детского возраста полюбила, а также братца твоего Санечку. Моргает он только не в меру, аж у меня в глазах мельтешит. Тебе ведь известно, что он за мятеж на Сенатской тоже в Петропавловку сел?.. Ах, ты сам догадался! Значит, разумник. А мне о том твой отец написал. Ну, до чего же он, цыганенок мой бедненький, сейчас истерзался! И все из-за вас, из-за бунтовщиков.