Флигель-адъютанты пропустили Плещеева 1‑го на личную половину монарха на этот раз без задержки.
В интимном императорском кабинете, уютно обставленном, было приватное совещание: у стола сидели только Бенкендорф и Сперанский. Они поздоровались с Плещеевым 1‑м легкими поклонами головы. Николай, пытливо взглянув в лицо Алексея, сразу всех отпустил. Всех, кроме него одного.
— Садись! — незлобиво сказал, подошел не торопясь к окну и стал смотреть на Неву. Потом вернулся, сел за письменный стол. Выдержал паузу, глядя Алексею в глаза острым, проницательным взглядом.
— Ты и сегодня будешь молчать? — Алеша не отвечал. — Я знаю, в чем ты виновен, — и Николай стал выпаливать со сдержанной ненавистью, однако безукоризненно вежливо: — Ты — член Тайного общества. Замышлял на жизнь священной особы императора и всей царской фамилии. Хотел ввести республиканский строй. Приверженец крайних, отъявленных негодяев. Первые из оных — Пестель и Федор Вадковский, твой двоюродный брат. Родные твои — Захар Чернышев, Александр Вадковский, Никита Муравьев, Сергей Кривцов — тоже бунтовщики первого ранга. Ты совратил, соблазнив, своего младшего брата, корнета Плещеева-второго, вовлек его в заговор и оказался причиной ареста его. Дружил с Николаем Тургеневым, Пущиным, Пушкиным, Одоевским, Кюхельбекером, Луниным, приятелем вашего дома. Глава твоей семьи камергер Александр Алексеевич Плещеев, в юности был вольнодумцем, близким Пассеку, Кречетову, Каховскому-старшему, Ермолову и другим. Четырнадцатого декабря на площади Сената я видел отца твоего: он дерзко оскорбил героя Бакунина. А на днях — лобызал в Зимнем дворце злейшего врага престола — гусарского подполковника Лунина. В Тагине ты, Алексей, принимал участие в заговоре с замыслом завести вольную типографию. Вадковскому в Орле помог деньгами после ареста его, на глазах у фельдъегеря. Ездил в Тульчин и Кирнасовку закапывать Русскую Правду. — Николай мало-помалу повышал голос. — Ты в Прилесье помог с оружием в руках освобождению из-под ареста злоумышленников и бунтовщиков братьев Муравьевых-Апостолов, участвовал в возмущении Черниговского полка, сражаясь с войсками правительства, и в Ковалевке получил во время бунта позорную рану. И, наконец, тягчайшее твое преступление, — император стал говорить размеренно, веско, — когда... я дал... тебе возможность... загладить свои прегрешения... и помочь мне найти... клеветническое сочинение Пестеля Русская Правда... — Николай сделал паузу и перешел на шепот, — ты обманным образом запутал следы, преднамеренно указав фальшивое место. А знаешь, что значит Русская Правда?.. знаешь ли, что ты заслужил за свои гнусные деяния?.. знаешь?
— Смертную казнь.
— Более, чем смертную казнь. Известно тебе, как был наказан полковник Риэго, предводитель бунта в Испании?
— Он был повешен, и палач прыгнул на плечи к нему, чтобы затянуть крепче петлю веревки.
— Неточно. Ему, живому, отсекли ноги и руки, разнесли по четырем заставам города и бросили на пожирание свиньям. Затем отрубили голову и воткнули на кол. Я и с тобой могу поступить по тому же закону. Чет-вер-то-вать.
— Есть еще один древний русский обычай казнить — на колесе... преступник присуждается к страшной, медленной смерти.
— Ты хочешь, чтобы я последовал примеру Петра, казнившего стрельцов подобным колесованием?
— Мне все равно, как умереть. Страдать я привык. Вся моя жизнь — сплошное терзание.
Император встал и снова подошел к окну. Долго смотрел на Неву, на крепость в дымке тумана. Наконец обернулся. И очень тихо сказал:
— Подойди сюда, Алексей. — Плещеев повиновался. Николай взял его за руку, пододвинул к окну.
Сумерки уже наступали. Монарх положил обе руки на плечи ему.
— Я же знаю. Твой старший, умерший брат — сын императора Павла. Значит... ты... ты тоже мне брат.
Бешеный порыв урагана взревел в ушах Алексея. Рот наполнился горечью. Вспыхнула жгучая, слепящая боль около сердца, острым клинком вонзилась под ребра.
Алексей очнулся на стуле, не понимая, где он находится. Рядом стоял Николай с синим стаканом в руке и брызгал ему в лицо струи холодной воды... Алексей вытерся, встал.
— Садись, Алексей. Садись. Ты ослаб.
— Не надо никаких снисхождений. Ни жалости, ни состраданья. Ведь это все — лицемерие. Вы ожидаете, ваше им-пе-ра-тор-ско‑е ве-ли-че-ст-во, что я паду сейчас в ваши объятия, как брат ваш, или встану на колени пред вами? Ни-чуть. Чувствительными театральными сценами не уничтожить пропасти между нами. Вы, ваше императорское величество, остаетесь для меня таким же извергом, древним Нероном, Тиберием, Калигулой... Каином... каким были и прежде. А я — в ваших глазах все тот же преступник, скрывший от вас Русскую Правду. Что вы сделали с ней?
— Русская Правда цела. Я сутки читал ее, всю ночь глаз не смыкая. С основным ознакомился. Я понял силу отравы, дурмана, скрытую в ней. Больше никто, ни один человек ее не прочтет. Она мной опечатана и сдана в сугубо секретный архив, в секретное Дело под номером десять: Собрание правил и законов, составленных членами тайных обществ. Там она пролежит в царском хранилище под надежной охраной замков и особого военного караула — годы, десятилетия и века. Чтобы ни один человек не мог заразиться гнусными мыслями — либо слабый, либо закоренелый преступник в настоящем и будущем. А у меня будут в руках верные доказательства и улики, если они понадобятся мне, одному, императору.
Алексей опять почувствовал дурноту.
Теплая волна зелено-бурой болотной воды застлала глаза. И словно под водою он слышал шепот императора Николая:
— Я хочу тебя... освободить. Хочу снять с тебя все обвинения. Простить тебя.
— Прощать? У меня нету вины. Я прав пред судьбою отечества.
— Оставим теорию. Я тебя вызвал не для спора со мною. Я хочу проявить милосердие.
— Милосердие?.. Где оно было, ваше величество, милосердие ваше, на площади четырнадцатого декабря?..
— Повторяю: оставим теорию. Ты будешь свободен. Восстановлен в правах. Ты доволен? Я твоего брата тоже прощу. Освобожу. Тебе... тебе надо будет лишь подписать... подписать один документ... — Алексей насторожился. — Не требую никаких отречений от твоих несбыточных революционных идей и намерений. Никаких доносов на злоумышленников. Незначительнейший документ. Просто-напросто юридическое распоряжение нотариусу Лондона о возвращении тебе бумаг Павла Первого. Этот полученный из Англии конверт ты передашь в мои руки.
Алексей сразу понял, что это значит. Он сел в удобное кресло.
— Не подпишу.
— Даже расплатившись за подобный отказ ценой своей жизни?
— Да. Даже расплатившись жизнью.
Николай долго молчал. Видимо, был озадачен. Длительное время не находил аргументов. Алексей продолжал не торопясь:
— Я знаю царей. Испанский король Фердинанд, изменивший статьям конституции и арестованный за это революционерами в Кадиксе, народом был осужден, смертная казнь ему предстояла. Он вызвал в тюрьму полковника Риэго и поклялся, что отныне будет вечно верным народу и конституции. Обещал, кроме того... многое обещал. Просил лишь о сохранении жизни. Честные люди доверчивы, и Риэго поручился за короля перед парламентом. Короля освободили. Каким же оказался первый шаг Фердинанда? По его приказу Риэго был арестован, отравлен, казнен.
— Все указы будут мною подписаны до получения документов из Лондона.
Стараясь проникнуть в замысловатость ловушки, негодуя на себя самого за то, что вот-вот может вступить в недостойные переговоры, в унизительный торг, Алексей размышлял, размышлял с нечеловеческим напряжением, с головокружительною быстротой. Делал вид, что спокоен. Соображения, неуловимые образы беспорядочным вихрем неслись перед ним. Ему хотелось броситься на Николая, в кровь избить это холеное, красивое, чисто выбритое, безусое, молодое лицо...
— Нет, я не согласен.
Николай вытянулся вперед всем своим тонким атлетическим станом, опершись о стол двумя кулаками, прошипел злобно, сурово:
— А... твой... брат?.. — Алексей не понял его. — Ежели ты откажешься от соглашения, младший твой брат, Плещеев-второй, Александр, будет заключен в отдаленную крепость. Навечно. В плавучую тюрьму. В Соловках. Ты этого хочешь?.. И твой отец... камергер... Вот что я сегодня узнал... Твой отец в юности состоял в заговоре лорда Витворта, Де-Рибаса и Долгорукого, замышлявших покушение на императора Павла. А потом был соучастником злейшего вероломства — убийства императора Павла в Михайловском замке. Эти сведения будут мною проверены. И если они подтвердятся... понимаешь, что твоего отца ожидает?.. Секретная жестокая и позорная смерть. Из-за те-бя.
Это было уже сверх человеческих сил. Все плыло, все качалось в желто-мутном мареве, в полусне. Какой все-таки умный, мерзавец!.. Нашел самое уязвимое место!.. Алексей не в силах был больше бороться. Подавленный, уничтоженный, прошептал:
— Я согласен... Я подпишу. — Шатаясь, еле держась на ногах, направился к выходу. Остановился: — Надо... Надо отпустить на волю еще одного человека. Он ни в чем не виновен. Тимофея Степанова... нашего крепостного. Он выполнял только приказания мои.
Дверей он уже не в силах был отворить. Николай подошел, распахнул обе створки и крикнул Бенкендорфу, чтобы Мантейфель препроводил поручика Плещеева 1‑го в крепость.
Лишь через несколько дней опомнился Алексей после беседы с монархом. И вдруг догадался: Николай просто-напросто страшно боится нового скандала в Европе. Алексей даже вслух рассмеялся. До чего же это смешно!..
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
После ночного ареста у батюшки на дому 25 января Санечка был сразу посажен в арестантский покой Невской куртины. Его «блошница» была довольно-таки сносной, а беззаботность характера Сани, умевшего с легкостью переносить невзгоды и неприятности жизни, заставила его очень скоро с ней примириться. С такою же легкостью он дал показания Левашову, бия себя в грудь, клялся, что говорит одну чистую правду, признаваясь только лишь в том, в чем уже было нельзя не признаться за наличием множества различных улик и показаний.