Одно угнетало его: одиночество. Он привык общаться с людьми, привык к разговору и шуму. А тут беспросветная тишина была ему невтерпеж. Попытался перестукиваться с соседними узниками, но ничего у него не получилось: азбуки он не знал и никак не мог ее уразуметь. А может быть, учителя способного не оказалось. У него у самого терпения не хватило: попробовал постучать дня три-четыре и бросил.
Некоторым развлечением для него был вызов на заседание Следственного комитета. Здесь он хоть живых людей увидал, правда, в достаточной мере отвратительных. Прежде знал он в лицо только одного Левашова. О Михаиле Павловиче догадался по широкому, как блин, лицу с пуговицей вместо носа. Зато Татищева принял за Чернышева, а Чернышева за Бенкендорфа. Нельзя было не приметить князя Голицына по субтильным манерам и перламутровой табакерке.
Опрос был крайне короткий — галопом: все торопились скорее окончить дела, всем они надоели. Когда он ответил на вопрос Бенкендорфа, раскаивается ли он в принадлежности к Тайному обществу и в буйственном своем поведении 14 декабря, он чистосердечно ответил, что «нет, ничуть не раскаивается», что было встречено всеобщими междометиями: «О!.. Аа!.. Ого!., о‑о, а‑оа!», и каждый что-то себе записал.
Он не думал о будущем. Что ж, смертной казни он, видимо, не заслужил. Ну, сошлют куда-нибудь — в Соловки, в Свеаборг иль Кенигсберг, в Сибирь, на Кавказ... Там везде люди живут. С заключенными удастся общаться. В Соловках побывать, пожалуй, даже забавно. Белые медведи, северное сияние... Когда-то приватной манерой удалось бы все сие повидать?.. А тут даже прогоны казенные... Вот только ежели опять запрут в одиночку едикульку, тогда будет скверно... как сейчас, например...
И в груди заныло от скуки...
Что-то сейчас батюшка делает?.. Писем от него не поступало, но продукты питания доходили... Лимоны прислал. Сразу, за один присест, Саня их подряд, один за другим, проглотил. С детства любил он лимоны. Даже без сахара.
Что-то сейчас делают младшие братья?.. Сестрицы в институте благородных девиц?.. Что-то сейчас Наденька делает?.. Больше года, как он женихается с Наденькой Мещеряковой... Вспоминает ли она несчастного узника или стыдится имя его вслух произнести?
Что-то сейчас делает Алексей?.. Велики ли его прегрешения?.. Как было бы хорошо с ним вдвоем в Соловки или же на Енисей, на Иртыш... Рыбу вместе ловили бы...
Как-то в минуту острой тоски, в сумерки, дверь его отперли. Курносенький часовой, приложив пальцы к губам, сделал знак быстро следовать за собой и повел его чуть не бегом по войлочным половикам коридоров в нижний этаж. Приоткрыл какую-то дверь, втолкнул в нее.
Боже мой, боже мой... Тимофей!.. Исхудавший и постаревший, но все такой же задорный и даже смеющийся. Он рассказал, что недавно его перевели из Васильевской куртины в Кронверкскую, в арестантский покой вместе с Плещеевым 1‑м. Теперь они вместе в одном каземате живут. Тимофей по официалу числится «вестовым» Плещеева 1‑го.
— Ну, покедова не до смеха.
А пришел Тимофей к младшему брату потому, что сумел к конвойным своим приласкаться. Они ребята все добрые, сочувствуют заключенным. Да за Тимофеем, дворовым, да к тому же еще «вестовым», присмотра особого нету. Что-то случилось там, в верховных судилищах... Какая-то перемена...
С этого дня Саня начал жить мечтой о свидании с братом. Получил вдруг посылку — шесть лимонов. Лимоны съел, конечно, в первый же день и чуть не поперхнулся: один был надрезан и под кожуру вложена записка с азбукой перестуков.
И тогда начались деятельные переговоры. Ни шахмат, ни шашек он не любил, но просиживал дни, изобретая систему, как бы научиться по стукам карты сдавать и тасовать, чтобы наладить игру «в три листика» или хотя бы в древнего «дурака». Санечка даже смеялся. Перестукивания он сравнивал с верещаньем сверчка, все-то он тарахтит да цвирикает. Зато пустельговое тарарыканье теперь превращается в слово.
Однажды в дождливый, сумрачный день Плещеев 1‑й был вызван на чрезвычайное собеседование в Зимний дворец. Накануне ему прислали новое обмундирование и сапоги — даже портной приходил приладить мундир. На заседании присутствовали: Сперанский, Бенкендорф, Анна Родионовна и отец, желтый, опухший, очень-очень грустный, тяжело, видимо, больной. Жаль его стало. Императора не было.
Лысый, словно молью тронутый, Сперанский монотонно и беспристрастно, нудным тоном подьячего, без повышений голоса, без ударений, без запятых, негромко огласил короткий документ — распоряжение Алексея нотариусам Лондона выслать ему причитающийся по завещанию некий секретный пакет. Плещеев подписал. Подлинность подписи скрепили: Анна Родионовна, Бенкендорф и Сперанский. Кроме того, Сперанский дал расписку в получении оного письма Анне Родионовне.
Анна Родионовна тоже была вся поникшая. Внимательным взглядом осмотрела Алексея с головы до ног, но даже слова не промолвила.
Потекли нудные, ничем не отмеченные дни. Приходили из дома посылки и краткие деловые записки. Отец сообщал, что будто он здоров — Алексей не верил тому, — передавал приветы от братьев, от сестриц и от Лизы.
Было сообщение о болезни Жуковского и об отъезде его на лечение в Эмс, о том, как события последнего времени расшатали здоровье его.
Доставляли несказанную радость переговоры стуками через стенки с соседями. В мае узнал Алексей от узников, что монарх ретиво подгоняет окончание дел Следственным комитетом, чтобы поскорей закрепить свое кровавое царствование законным коронованием. Уже поручено Сперанскому составить проект для Верховного уголовного суда в составе судей, избранных из членов трех сословий: от совета, Сената и Синода с присоединением наиболее уважаемых высших военных и гражданских чиновников.
Всем узникам было ясно, что участь каждого зависит, конечно, не от суда, а только лишь от пожеланий и намерений од-но-го.
Потом дошли через стенку смутные вести, будто арестован поэт и дипломат Грибоедов. С 11 февраля содержится он на Главной гауптвахте, пользуясь, однако, относительною свободой, то есть прогуливается до кондитерской чтобы там упражняться в игре на фортепиано.
Время шло медленно, убийственно медленно.
Двадцать третьего мая перестукивание перенесло по всей тюрьме новую весть: накануне скончался Карамзин в Таврическом дворце, куда он удалился, чтобы немного окрепнуть на свежем воздухе перед поездкой в Италию. Свежий воздух ему не помог: чахотка развивалась с беспощадной стремительностью. Вся Россия скорбит об утрате ученого.
Кончину историографа Алексей долго обсуждал в разговорах через стенку с соседом — Ванечкой Пущиным. Их беседы затягивались иногда до зари. А рассветы начинались все раньше и раньше. В эти ясные белые ночи Жано стучал Алексею беспрерывно — он вспоминал, вспоминал... вспоминал строфы «Онегина», стихи своего друга, ему посвященные, и мог повторять их без устали и ночью и днем — о юности, о дружбе, о любви к человечеству...
...с первыми друзьями
Не резвою мечтой союз твой заключен;
Пред грозным временем, пред грозными судьбами,
О милый, вечен он!
Приватная комиссия по делу Плещеева вторично собралась в Зимнем дворце в том же составе.
Алексею Плещееву 1‑му Сперанский торжественно вручил большой синий конверт, запечатанный сургучами. Тот принял его, расписался и... не знал, что с ним делать. Он адресован был ему, Алексею Плещееву, в личные руки. Тогда он сорвал все печати. В конверте оказалось четыре письма, вернее, записки императора Павла к Анне Ивановне. Перехватило дыхание. Рождение первенца в каждом из них подтверждалось. Алексей убрал их снова в синий конверт — он чувствовал приступ головокружения.
Ни служителя, ни флигель-адъютанта в комнате не было. Но поднялся Бенкендорф и молча ушел. Немного погодя он вернулся. Следом, после краткой паузы, вошел Николай. Все встали, кроме старой графини, и поклонились, как было положено по этикету.
Сперанский огласил секретный акт оправдания братьев Плещеевых, и монарх его подписал.
Без единого слова Николай принял у Алексея пакет, вынул бумаги — прочел с мрачным лицом и тут же, при всех, сжег все документы, подпалив от свечи. Бенкендорф стоял рядом с подносом, на котором трепетали догоравшие листы, превратившиеся под конец в трепещущие черные хлопья. Бенкендорф их сдунул в камин, потом передал акт оправдания старой графине, предупредив, что он будет ратифицирован Верховным судом.
Ни слова не проронив, император поднялся и вышел, даже не кивнув головой. Вслед за ним, так же молча, стали расходиться члены приватной комиссии. Алексей заметил, как потемнело лицо его батюшки, — оно стало похоже на пепел, только что трепетавший на углях в камине. Разговаривать Плещееву ни с кем не позволили.
ПИСЬМО КАМЕРГЕРА ПЛЕЩЕЕВА
ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТУ, ГЕНЕРАЛ-МАЙОРУ
ЛЕВАШОВУ
Милостивый Государь Василий Васильевич!
Руководствуясь почтеннейшим отзывом Вашего Превосходительства, имею честь препроводить при сем письмо незапечатанное к старшему сыну моему Алексею, и небольшую записку к младшему Александру, от которого я получил несколько слов, делающих мне надежду скорого оправдания его.
Для доставления же им нужной одежды считаю за нужное, если возможно, подождать их ответа, дабы точно знать, что послать им?
С глубоким почтением и искренней благодарностью имею быть
Милостивый Государь
Вашего Превосходительства
покорный слуга
Александр Плещеев
Сего 1826-го
Адрес мой — у Аларчина моста, в доме Энгельгардта
Вечером 3 июня в просторной, но какой-то уж чересчур старомодной квартире Плещеева сидел в обществе двух младших его сыновей друг детства и юности Николенька — ныне Николай Михайлович Бороздин, командир 4‑го Кавалерийского корпуса, генерал-лейтенант, генерал-адъютант, кавалер нескольких боевых орденов, личность достославная и почтенная.