В тот день в Малом театре мы посмотрели «За тех, кто в море», на следующий – «Варваров». Я и прежде знал, что «Варвары» – значительное создание театра. Но то, что увидел, меня ошеломило. Спектакль (в постановке И. Судакова) вызывал во мне… головокружение. Совершенны были все компоненты – мысли, чувства, характеры персонажей, динамизм их поступков, напряжение диалогов, костюмы, грим… А актеры – Зубов, Гоголева, Анненков, Ликсо, Головин, Велихов!..
Я себя несколько раз ущипнул, дабы убедиться, что не брежу. Зрительный зал долго аплодировал. Я – ни хлопка. Оцепеневший, все не мог подняться со своего места… Так оцепеневшим и провел бессонную ночь. Утром признался Лидочке:
– Сейчас откровенно скажу Михаилу Ивановичу (встреча была назначена на десять утра), что не гожусь я в их «калашный ряд» со своим… И сразу легче станет.
– Не станет, Женечка. Ты же еще не испытал себя. Соглашайся на дебют!..
Импозантный, с изысканными манерами, Царев встретил меня, приветливо улыбаясь:
– Пожалуйста, вкратце, каково ваше впечатление о спектаклях?
– Мне страшно…
Михаил Иванович вдруг рассмеялся, да так заразительно, что и я почувствовал на своем лице улыбку.
– Ну, вот… А нам все говорят, что вы – герой!
– Не созрел я для Академии, – сказал искренне, не лукавя.
– Созревать будете в труппе театра, – серьезно ответил Михаил Иванович и доверительно рассказал о решении, принятом на художественном совете.
О том, что первый выход на сцене Малого состоится в роли Незнамова в «Без вины виноватых»… (Ужас! В партнерстве с Зубовым и Гоголевой!)
О том, что первое время с семьей пожить придется в гостинице и что зарплата поначалу будет 1700 рублей (на 500 больше, чем в «Факеле»).
О том, что руководство предполагает занять меня в спектаклях «Доходное место» (Жадов), «Привидения» (Освальд), «Любовь Яровая» (Яровой)…
– Вы же меня не видели…
– Но вас смотрели некоторые критики и наши работники… Курите? – вдруг спросил Царев. Я кивнул головой, мол, есть такой грех. Вместе молча попыхтели сигаретками. – Когда возможен ваш приезд?
– Надо доиграть репертуар в «Факеле»… Да и с Верой Павловной Редлих… Я ей многим обязан… – бормотал я.
– С Редлих я могу поговорить. Как вы думаете, надо?
– Надо… Михаил Иванович, пожалуйста, поговорите…
На том и расстались. Расстался я на время с директором Малого, но не с Москвой. На деньги, полученные в театре, решили мы с Лидочкой «с шиком» отметить 3 сентября 1951 года день ее рождения. И отправились в самый модный тогда ресторан «Арагви»…
Пойти в «Арагви» – это было для меня, провинциального актера, почти приобщением к жизни на театральном Олимпе…
Крещение
Кто из актеров не знает, что входить в старый спектакль – дело неблагодарное и даже рискованное. Да просто – одно мучение.
Итак, мой первый выход на сцену Малого театра руководство назначило в роли Незнамова в «Без вины виноватых». В той роли, в которой я много раз выступал в Тюменском драматическом театре. Но как я тогда «играл»?! Я испепелял себя, «грыз кулисы». А публика буквально с ума сходила от восторга, кричала: «Браво!» Думаю, что возбуждала ее моя искренность, потому зал благодарно и отзывался на эмоциональную силу артиста… Но так было тогда…
А теперь? Играть в спектакле прославленного Малого! В спектакле-реликвии, устоявшемся чуть ли не со времен Островского. Вот если бы я начинал работу над ролью в Малом с «чистого листа» и надо мною не висел бы «тюменский» опыт…
А партнеры! Константин Александрович Зубов, Елена Николаевна Гоголева, Варвара Николаевна Рыжова, Николай Афанасьевич Светловидов, Елена Митрофановна Шатрова… К тому же многие в театре вспоминали о том, какими были в ролях Кручининой и Незнамова великие Мария Николаевна Ермолова и Александр Алексеевич Остужев…
Было от чего потерять покой и сон.
На протяжении двух месяцев репетиции вела милая Наташа Залка – дочь известного венгерского писателя Мате Залки, он же прославленный генерал Лукач. Пожалуй, это было самое трепетное существо, оставшееся в моей памяти от того дебюта: ей очень хотелось органично втиснуть меня в довольно замшелый спектакль. Да и самой надо было утвердиться в режиссерской карьере, а я как раз был той глиной, из которой предстояло лепить что-то соответствующее столичной сцене.
В мае 1952 года на подмостках филиала Малого театра, что на Большой Ордынке, состоялся мой дебют. За кулисами благоговейная тишина: все говорят вполголоса, ходят на цыпочках.
– Женя… Пришел Александр Алексеевич… Пожалуйста, не форсируй, но и не шепчи – он плохо слышит, – сказала раскрасневшаяся от волнения Наташа и выпорхнула из гримерной.
– Царев и Телегин здесь, – наклонившись к уху, доверительно шепнул гример. – Но вы не дрейфьте. Они на сцене своего Незнамова декламировали, а вы больше нутра покажите…
Ну зачем они мне об этом говорят?! Душа моя и без того изболелась… В горле першит… В висках стучит… Накануне – две бессонные ночи. В голове все вертелись услышанные ненароком фразы: «Провинция», «Жалкие потуги на Мамонта Дальского», «Не речь – сплошные сибиризмы», «Ну, есть рост, ну, есть дурак-темперамент»…
– Евгений Семенович! Пожалуйста, на выход! – услышал я голос помощника режиссера и, не чуя ног, поднялся на несколько ступенек к сцене.
За кулисами сидела легендарная Варвара Николаевна Рыжова…
Меня подтолкнули, и я оказался перед знаменитой «старухой».
– Это наш новый актер, – тихо отрекомендовала меня помреж.
– Из Сибири который?
Мне бы сказать «да» – не получилось. Я как-то нелепо кивнул головой.
Варвара Николаевна в поисках чего-то долго шарила рукой в кармане длиннющей юбки. Нашла и трижды перекрестила меня маленькой иконкой…
…Как и полагалось по роли, я дерзко, рывком открыл дверь и со Шмагой (Светловидовым) ворвался в гостиничный номер Кручининой. И… все поплыло, перевернулось… Чувствовал только, как нога дрожит, выстукивает дробь…
Мне требовалось сказать: «Ничего, чего вы боитесь? Я ваш собрат по искусству!» Но не могу произнести ни слова. В горле – песок, голоса – нет, губы – деревянные…
И помню: на величественно-красивом лице Елены Николаевны Гоголевой – испуг, смятение. Краем глаза видел, как в первом ряду А. А. Остужев приставил к уху слуховой рожок и наклонился вперед.
Гоголева-Кручинина уже второй раз (вместо одного по пьесе) сказала: «Прошу садиться, господа!»
Шмага сделал несколько лишних реверансов…
Суфлер уже почти в голос подавал мне мое: «Ничего, чего вы боитесь?..»
Позор! Позор! Я остолбенел. Я – мумия!..
Не знаю, то ли я обозлился на суфлера, нахально подсказывавшего мне текст, который я, конечно же, знал давно и отменно, то ли что-то еще, но меня прорвало!.. Понесло! И понесло по-тюменски… Сработали рефлексы! Подвел я Наташу, черт возьми!..
После первого действия зал проводил меня со сцены аплодисментами. Нет, это были не хлопки ради вежливости, это действительно были аплодисменты.
В антракте Константин Александрович Зубов (он играл Дудукина) сказал:
– Возьмите себя в руки. А про аплодисменты лучше забыть… А вообще-то – молодчина…
Ну, насчет «молодчина», подумалось мне, это он сказал, очевидно, потому, что в антракте. А вот после спектакля, наверное, пригвоздит. «Очень жаль, но вы нашему театру не подходите…»
Позже в моей уборной были поздравления, правда, сдержанные.
М. М. Царев: «Ну как, трудно быть актером Малого театра?»
Е. Н. Гоголева: «Хорошо, но всего многовато…»
К. А. Зубов: «Я сегодня понял, как играть финальный монолог. Завтра отдохнете, придете в себя, и начнем сначала».
Дня через два – репетиция.
– Что вы чувствовали, когда произносили монолог о матерях, которые бросают детей своих? – спросил Константин Александрович (и в интонации – ни капельки похвалы).
– Не помню, – честно признался я.
– Вы страдали, вы искренне обливались слезами – все по ремаркам Островского. Но, думаю, сегодня так играть Незнамова нельзя. В зале сидит народ, переживший тяжкую войну. У каждого кто-то погиб. А тут на сцене здоровый парень разводит истерику… Нет и нет! Надо не жаловаться на свою сиротскую судьбу – надо бороться! Надо клеймить позором своих преступных родителей! Но ни одной слезы, вы понимаете меня, ни одной!.. Давайте попробуем…
Мы репетировали много и долго.
Как я благодарен всем за этот старт на академической сцене!
Потом всякое было в святых стенах Малого. Но никогда не забуду, что крещен-то я самой Рыжовой!
«…Вспомни Михаила Жарова»
Жаров… И в моей памяти мгновенно, как блеск молнии, возникает огромного роста и невероятно, не по размерам комплекции, подвижный человек – Михаил Иванович!
Жаров – это обаяние, улыбка, смех, анекдот… На первый взгляд казалось, что этот фантастически популярный в народе артист вообще был лишен способности предаваться унынию, тоске, скуке… Что легко и беззаботно плыл себе человек на волнах славы и – никаких забот. Славой своей делился он легко и щедро. Довольно часто выступал я с ним в концертах – их было порой до пяти-шести в день. Потребность в Жарове у зрителей была так велика, что его приглашали нарасхват. Приезжали мы на концерт – нас сразу выпускали на сцену: нельзя же было заставлять популярного артиста ждать своей очереди за кулисами. Отыграли свой номер – садились в машину и ехали на следующий концерт, где Жарова уже ждали…
Часто играли мы с ним отрывок из спектакля «Деньги» по пьесе А. Софронова. Пребывать с Жаровым в дуэте на сцене было одно удовольствие: никогда нельзя было предугадать, что он скажет. Дело в том, что авторский текст Михаил Иванович всерьез никогда не учил и частенько нес такую отсебятину, что хоть стой хоть падай. Он даже Гоголя умудрялся «поправлять», играя Городничего в «Ревизоре». А уж Софронова корежил, как хотел. Главное для него было донести основную тему, а уж дальше шла импровизация… И если Михаил Иванович был в ударе, то