Владимир Михайлович посасывал ломтик лимона, думал.
Я нажимал:
– Почему бы нашим сотрудникам, их тут уйма в разных представительствах, фирмах, не выйти на субботник и не сняться в массовке? А? – Посол даже не взглянул на меня. – Одеты они у вас дай бог каждому, ухоженные. Фото– и видеокамер у каждого полно. Мы из них такой шикарный журналистский корпус соорудим!.. А? Помогите их уговорить!
– Уговорить? – смеясь, переспросил Соболев. – Да только свистните, все сразу побегут посмотреть на живых Миронова и Михайлова!..
Спасибо нашему послу – он помог «Победе»! Очень! Сделал все, о чем я попросил…
Обратно в город вез меня шофер.
– В каком радиусе работает этот радиотелефон?
– А вам куда надо позвонить?
– В Москву. – Я надеялся эту капиталистическую штуковину на лопатки положить.
– Диктуйте номер. – спокойно сказал шофер.
Я продиктовал телефон Сизова. Слышу в трубке:
– Кто?
– Женя Матвеев.
– Ты что, в Москве?
– Да нет, я под Хельсинки, в машине, на спидометре сто миль.
– Йо!.. Ты там хоть не делай рожу дикаря!
Было это в 1984 году. Мог ли я тогда предположить, что через десяток лет «сотовые», «пейджеры» нахально запищат во время спектаклей в наших театральных залах, за банкетными столами, во время лекций в студенческих аудиториях… Словом, умеем мы показать Западу «кузькину мать». Чай, и мы не лаптем щи хлебаем…
Картина на двух пленках – на одной изображение, на другой речь, шумы – была готова. Начались осторожные, пробные показы влиятельным лицам.
На первый такой просмотр Сизов пригласил кое-кого из ЦК, Московского горкома, КГБ… За «чаем» начался обмен мнениями: «очень ко времени», «смело», «смотрится с интересом». Но чувствовалась сдержанность – ни малейшего проявления эмоций. Это, как я понимал, оставлялось для тех, кто имел больше права на «казнить» или «миловать».
На втором просмотре были Ермаш и сам М. В. Зимянин! На пульте – Маша Карева.
Михаил Васильевич вызывал во мне наибольшую тревогу: он-то знал, как мы с немцами перетягивали туда-сюда канат. Два часа прошли при полной тишине. Если не считать нервных щелканий зажигалок – мы с министром смолили одну за другой сигареты…
До чего же противоестественно показывать кино (по своей природе созданное для массового восприятия), как в камере-одиночке! Режиссер рассчитывает на участие, сопереживание, сочувствие, даже на протест зала, а тут – как в склепе…
Но вот зажегся свет. Ждем, что скажет Он.
А Он маленькими глотками, не торопясь, отхлебывает из фужера «Байкал»…
– Картину как можно быстрее надо выносить на экран, – сказал наконец секретарь ЦК, потом добавил: – Покажите фильм на дачах (это значило – членам Политбюро)… Михаилу Сергеевичу (Горбачеву) отвезете в Крым…
Прощаясь с нами. Зимянин признался, что «в верхах» было опасение: не будут ли карикатурными главы государств, особенно Черчилль и Трумэн, не будет ли идеализирован Сталин. Но к счастью, как он сказал, «все обошлось. Спасибо артистам».
Все дальнейшее проходило без меня: я сломался. Бронхит, диабет, позвоночные дела – всё навалилось враз. При обследовании нашли в придачу еще и злокачественный полип в кишечнике. Полостная операция…
Дальше – как в тумане…
Звонил Александр Борисович Чаковский, сообщил, что новый генсек высоко оценил картину и велел показать городскому партийному активу. Всесоюзная премьера… Состоялись премьеры в Берлине и Хельсинки… Демонстрация на сессиях ЮНЕСКО в Париже…
Пресса откликнулась на «Победу» бурно. Центральные и периферийные газеты были почти единодушны: «Яркое, талантливое произведение. Оно никого не оставит равнодушным. Не должно оставить. Слишком важная, жизненно важная тема поднимается в нем. Поднимается страстно, правдиво, жизнеутверждающе и оптимистично…»
Я бы не приводил эту цитату, если бы не испытывал сегодня (спустя 15 лет) боль за происходящее в мире… Опять во́йны…
Свобода ли?
Летом 1984 года мы с оператором Леонидом Калашниковым и художником Семеном Валюшком долго носились по берегам Финского залива, в окрестностях Хельсинки, чтобы найти то место, где на рассвете посадим наших героев фильма «Победа» на финальную сцену. Нашли. Облюбовали.
Замысел эпизода был очень прост: главные персонажи, которых играли Александр Михайлов и Андрей Миронов, после весьма изнурительной журналистской работы на историческом Хельсинкском совещании в 1975 году выходят на берег встретить восход солнца, а заодно расслабиться, помолчать, подумать…
Нам очень хотелось снять эпизод так, чтобы в кадре и просматривалась столица Финляндии, с ее Дворцом «Финляндия», и был поднимающийся диск солнца – как символ надежды… Задумывалось, что в этой красоте зазвучит песня Роберта Рождественского и Евгения Птичкина «Земля такая маленькая» – призыв к ослаблению безумного напряжения в осточертевшей народам холодной войне. Песня, обращенная к людям всех стран и континентов, взывающая к человеческому благоразумию.
На другой день еще затемно киногруппа двинулась к месту съемки. Настроение у всех, несмотря на раннюю побудку, было приподнятым. Возбуждение подогревалось еще и тем, что все знали: сегодня последний съемочный день и… До дому, до хаты!
Андрюша Миронов задорно сыпал шутками, прибаутками…
Проворно расставили по местам камеры (их было две – не прикажешь же солнцу: «замри!»), осветительные приборы, звукоаппаратуру… Стоим, ждем выползания на небосвод Ярила.
Во мне уже закипало нетерпение: как только из-за горизонта появится долгожданный кусочек огромного огненного шара – снять дубль про запас.
– Умоляю, давай снимем и в этом режиме, – просил я оператора.
А он, дьявол, демонстрируя перед всеми нами свое самообладание, отвечал:
– Нет уж!.. Зачем нам огрызок? Дождемся, как вы сами изволили решить, светила во всем объеме!..
– Ну, прошу тебя, сними как вариант! – скулил я.
– На варианты, извините, пленки нет. У нас очень, – давил он особо на «очень», – большой перерасход… ее… любезной пленочки-то…
И пока Калашников через затемненное стекло вглядывался в солнце, перед камерой, как суслик из норы, вдруг появился длинный, тощий мужчина и – ноль внимания на нас – расстелил на огромном валуне (главной ценности в нашем кадре) махровое полотенце, начал раздеваться…
Поначалу мы обалдело смотрели на это диво, как на шутку, на чей-то розыгрыш. А он, «пришелец», не торопясь, почти вальяжно, улегся всем своим костлявым телом прямо перед объективом, поперек кадра…
Наблюдая столь эксцентричную, похожую на цирковое антре сцену, съемочная группа надрывалась от хохота и, забавляясь, выкрикивала:
– Эй, эй, дядя! Здесь не солярий!..
– Слушай, пляжник, ваше лежбище чуть правее, в Средиземном море!..
Тощий – ни гу-гу… Никакой реакции на наше веселье…
Потом не смешно стало и нам.
– Дедушка, дедушка, пожалуйста, уйдите – это наше рабочее место, – всерьез внушала незваному гостю актриса Наташа Вавилова.
«Гость» хоть бы бровью шевельнул – лежит бревно бревном… Словно глухонемой…
Бросились к нему те из нас, кто был с языками, кто на какой горазд: Андрюша Миронов английский предложил, второй режиссер Феликс Клейман – немецкий. А «тощий» молчит.
Солнце, как назло, к тому времени почти наполовину поднялось над землей. Еще минута-две, максимум три, и режим уйдет – съемка не состоится. Денег нет, времени нет, у актеров спектакли в Москве…
Это – катастрофа!..
Не выдержали нервы даже у самого спокойного человека в группе, оператора Калашникова:
– Да сбросьте к едрене-фене эти кости в воду, и баста!
«Кости» не шелохнулись…
Наступил предел и моему терпению.
– Яко!!! – с надрывом закричал я, обращаясь к представителю фирмы, которая оказывала нам услуги. – Поговори, наконец, ты с ним на вашем языке!
– Я кавариль… – трясется Яко.
– И что?!
– Он каварить… он свободный краштанин, шивёт свободной стране… Где шелает, там лешит. – Бедный финн от растерянности с трудом выговаривал русские слова.
– А ты свободный?!
– Да… Свободный…
– И можешь стоять, где хочешь?
– Да…
– Тогда закрой ему солнце!..
– Я не умею закрыть солнце, – смущенно пожал плечами Яко.
– Стань так, чтобы твоя тень легла на него, костлявого, – он же загорать разлегся!
Яко оживился, прыгнул на валун, нацелил свою тень на «незваного» и… застыл.
В нетерпеливом ожидании финала этого поединка застыли и мы.
Миронов сказал:
– Дуэль Горыныча и Кащея началась.
Не выдержал «Кащей»: вскочил как ужаленный. Его трясло от злости. Он прошипел:
– Пошли вы все к…! – И на чистейшем русском языке «Кащей» выпустил в нас очередь весьма колоритных слов. Потом вприпрыжку, по острым камням удалился прочь…
Проводив его не менее любимым в России свистом, приготовились к съемке. Сняли. Но… И солнце было не то, и город своей главной приметой вывалился из кадра – пришлось спешно менять точку съемки.
Последний съемочный день оставил на душе противное, смутное ощущение. Да если бы только этот и если бы только один… Утешался, пожалуй, тем, что вспоминал цитату из книги М. И. Ромма: «Если режиссеру удается воплотить сорок процентов того, что задумал, – он может считать себя счастливым».
Откровенно говоря, когда-то давно прочитав эти строки, я ухмыльнулся: «Во как?! “Ленин в Октябре”, “Тринадцать”, “Убийство на улице Данте”. И это всего лишь сорок процентов? Лукавит, конечно, мастер». Так, разумеется, я мог думать только тогда, когда режиссура была еще только в моих тайных мечтах. А тут вот она, явь!
В душе, конечно, было смятение не только от подсчета процентов: «удалось» – «не удалось». А еще и оттого, что крутилась в мозгах фраза человека, нежданно-негаданно появившегося перед нами и разрушившего самое дорогое в творчестве – настрой, ауру, атмосферу: «Я свободный… Где хочу, там лежу!»
Что все-таки такое свобода? Ведь свобода – это не своеволие, не свободоблудие, не беспредел… И, конечно же, не хамство…