Даже родителям наврал, что их дочери живется хорошо.
Стыдно
В детстве мы собирались группками в сумерки в каком-нибудь укромном местечке – на чердаке, под скирдой соломы, в овраге, за оградой разрушенной церкви, а то и на кладбище – и по очереди рассказывали истории из пережитого, прочитанного или во сне увиденного. Но обязательно что-то страшное, смешное, печальное, стыдное… Одним словом, для разгула ребячьей фантазии создавался неоглядный простор.
От страшного мы даже прижимались друг к другу от смешного хохотали, прикрывая рты ладошкой, чтобы никто нас не услышал и не обнаружил, а от печального, случалось, и всхлипывали…
То было в детстве. Случись мне сейчас поведать без преувеличений и домыслов про стыдное, пережитое мной, я рассказал бы следующее…
Однажды, будучи руководителем секции кинематографии в Комиссии по Государственным премиям при Совете министров РСФСР, я был приглашен вместе с председателем Госкино РСФСР А. Г. Филипповым в отдел культуры ЦК КПСС. Это было мое первое посещение заведения в «ранге» руководителя.
Заведующий сектором кино принял нас радушно, но и подчеркнуто по-деловому: очевидно, он куда-то торопился. Попросил рассказать о работе нашей секции, о том, кто, как он выразился, выходит «на бровку» к финишу, то есть кто реально, по моему мнению, может стать лауреатом Государственной премии.
Разложив бумаги и газетные публикации на столе, я сказал:
– В этом году урожай на истинно художественные произведения, достойные наград, крайне беден. Но из более двадцати представленных работ явно выделяются документалисты, мультипликаторы и одна художественная лента – «Звездопад» режиссера Игоря Таланкина.
– А телевизионных фильмов разве нет? – спросил заведующий сектором, не поднимая головы от списка претендентов.
– Достойных нет.
– А фильм по повести Маркова? – Он спросил не меня, а А. Г. Филиппова. В его взгляде на председателя Госкино я прочел укор: «Что же ты, мол, не подготовил Матвеева?»
Во мне уже стало что-то закипать. Дух сопротивления тому, что мне будут что-то навязывать, потихоньку распирал мою грудь, но я старался держаться ровно и корректно.
– На мой взгляд, в этом сериале сценарная и режиссерская работа невысокого класса. Да и актеры не украсили фильм. Чего не скажешь о «Звездопаде», где все компоненты выполнены мастерски и на достаточно высоком художественном уровне.
Заведующий сектором, выстукивая пальцами по столу какую-то мелодию, думал. Потом решительно заявил:
– В фильме по Маркову есть новизна темы – борьба с японскими самураями на Дальнем Востоке, темы напрасно забытой… А с «Звездопадом» вас зритель не поймет. Картина-то в прокате провалилась. И вдруг – премия…
Я перевел взгляд на Александра Гавриловича в надежде получить поддержку. Увы, он чертил на клочке бумаги какие-то загогулины и всем видом давал мне понять, что он абсолютно нейтрален. Мне стало совершенно ясно, что партийный и государственный чиновники еще накануне обо всем договорились. Им оставалось для проформы поставить меня в известность – кто получит премии.
Мое самолюбие взыграло. Я – председатель секции кинематографии, у меня есть свое мнение о том, кто премии достоин. Если же мое мнение не принимается во внимание, то зачем вы меня вызвали?
Я понял, что дискутировать здесь, в ЦК, было занятием бессмысленным, тем более что в интонациях моего оппонента явно слышался «приказ в вежливой форме». Но и уйти, пока мне не скажут, почему оба чиновника настаивают на своем и что на самом деле кроется за этим нажимом на меня, я не мог – унизительно.
– Если я выскажусь в пользу телесериала, меня не поймут члены кинокомиссии, среди которых крупные и уважаемые сценаристы, режиссеры, операторы и актеры. Да вся художественная интеллигенция меня на смех подымет…
Осторожно пытался я понять истинную причину несогласия начальников со мной.
Заведующий сектором почти по-дружески, доверительно поведал:
– Поймите. Тут есть деликатный нюанс: один из авторов сценария и автор повести – Георгий Мокеевич Марков… Он лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР, а российской премии не удостоен. Не кажется ли вам, что это нелепость?
Я понимал, что, кажется, мало-помалу приближаюсь к причине чиновничьего упрямства. Но…
– Но все-таки, почему не дать премии «Звездопаду»?
– Фильм не имел успеха у зрителей! – повысил голос мой собеседник.
– Очень часто выдающиеся произведения искусства не бывают поняты широким зрителем!..
Заведующий сектором нервно сбил пепел с сигареты и выразительно взглянул на председателя Госкино, дескать, как с ним говорить?.. То есть со мной.
Александр Гаврилович решился:
– Надо сказать Евгению Семеновичу все как есть. Чего от него скрывать?
Хозяин кабинета погасил сигарету в пепельнице и тяжело вздохнул:
– Ладно. Это, как говорится, для служебного пользования. «Звездопад» создан по повести Астафьева, так?.. – почти заговорщицки начал он.
– Но Виктор Петрович не является автором сценария. Его и в списке претендентов нет, – ответил я и напрягся, ожидая неприятного продолжения «для служебного пользования».
– Так вот, на творческой встрече с читателями Виктор Петрович на вопрос «Кто сегодня лучший писатель России?» ответил… – Мой собеседник закурил новую сигарету и повторил слово «ответил» уже с нажимом. При этом он остро посмотрел мне в глаза. – «Солженицын»! Вот так, Евгений Семенович!..
Это «вот так» вертелось в мой голове всю ночь…
Перед заседанием президиума Комиссии по премиям я спросил у руководителя секции литературы М. Н. Алексеева:
– Что случилось с Астафьевым?
– Виктор – дурень! Ляпнул, не подумав, какую-то чертовщину про Солженицына… Теперь нам расхлебывать. Да и вам, кинематографистам, несладко будет…
Несладко было прежде всего мне – ведь я должен вести заседание секции… Это я должен убедить ее членов проголосовать за картину про инцидент с японцами. Значит, я должен найти убедительную аргументацию в пользу несправедливости. Значит – растоптать свое собственное мнение… Значит – лгать…
Не мог я согласиться с такого рода закулисной игрой, но выступить против указания ЦК тоже не мог. Пусть решают члены секции, подумал я.
На заседании кинематографисты не проявляли особой горячности в обсуждении работ претендентов, кроме, конечно, лиц заинтересованных. Поскольку фильм о пограничниках был телевизионный, то первым в бой с пламенной речью кинулся представитель Гостелерадио. Он красноречиво говорил о военно-патриотической теме, на которой-де воспитывается молодое поколение советских людей…
Выступил и председатель Госкино РСФСР А. Г. Филиппов.
В осторожных формулировках говорил о «Звездопаде», но поддержал телевизионщиков. Ну и… Государственную премию РСФСР имени братьев Васильевых получил творческий коллектив, создавший сериал о победе советских пограничников над самураями.
Было стыдно мне? Было! Ведь смалодушничал!..
Но вскоре случилось еще более стыдное. На секретариате правления Союза кинематографистов СССР в числе многих других стоял и вопрос о приеме в члены Союза режиссера этой ленты, теперь уже лауреата Государственной премии РСФСР.
Вел заседание секретарь правления А. В. Караганов. Во вступительном слове он напомнил, что в Союз принимаются лица, внесшие в дело развития кинематографии значительный вклад, создавшие заметные произведения искусства. Обсуждение было недолгим, а его результат весьма красноречивым: претенденту в приеме отказать – до будущих достойных работ. Стыдно было – дальше некуда: режиссер-лауреат не дорос, чтобы быть членом Союза кинематографистов…
Постыдились ли в отделе культуры ЦК – не знаю. Вряд ли. А мне стыдно до сих пор…
В прессе началась кампания осуждения действий, высказываний академика А. Д. Сахарова. Газета «Правда» опубликовала гневное письмо ведущих ученых страны, под которым жирным шрифтом были напечатаны десятки фамилий знаменитых академиков. В подобном роде выступили и не менее маститые писатели, художники и композиторы. Развернулось прямо-таки массированное наступление на отъявленного антисоветчика (трижды Героя Социалистического Труда, выдающегося ученого с мировым именем!).
Кто-то верил тому, что писалось в газетах, повторял вслед за ними: «Иуда!» Кто-то был на стороне ученого. Кто-то угрюмо молчал…
И вот в моей квартире раздался звонок. Звонили из Союза кинематографистов.
– Евгений Семенович, работники кино написали письмо-протест против предательской деятельности Сахарова. Не поставите ли и вы свою подпись?
– Я ни черта не знаю про него и его внезаконную деятельность. Никаких его писем и статей не читал. Как же подписывать столь ответственный документ?..
– Ну, как хотите. Это сугубо личное дело, Евгений Семенович. – В трубке прозвучали недовольные интонации, потом раздались частые гудки.
Минут через 10–15 снова звонок.
– Евгению Семеновичу привет!
– Привет.
– Ты что, не доверяешь ЦК? – дружелюбно прозвучал в трубке приятный баритон.
Я повторил то, что уже сказал «трубке» из Союза, но спросил:
– А кто уже подписал? – Десятка полтора названных фамилий не могли не впечатлять: это были уважаемые люди отечественного кинематографа. – Ну, ставьте и мою!.. – брякнул я в трубку.
На душе было скверно. Ведь чувствовал же я, что совершил что-то непорядочное, даже мерзкое. Но внутренний голос утешал: «Значит, так надо! Ты поступил как коммунист!»
И когда генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев снял с опального Сахарова обвинения, вернул его из ссылки, из города Горького, в Москву, потом даже дал ему выступить на Первом съезде народных депутатов СССР – я испытал стыд за невольное участие в травле этого человека. Я чувствовал к себе самому отвращение…
Душевные терзания тех дней сделали мою жизнь невыносимой: одолевали бессонница, сердцебиение, обострялись давние, ставшие уже хроническими, заболевания.