Сколько раз, бывало, приходилось мне обращаться к таким вот высоким чинам с просьбами помочь поставить телефон инвалиду, устроить старуху в дом престарелых, отремонтировать вдове жилье-развалюху… и всегда думал, что обращаюсь к совестливому человеку. А если попадется вот такой?.. Утешало одно – что, к счастью, таких меньше. Но сыграй я похожего персонажа, как тут же бы прилепили ярлычок: «очернитель действительности», «дегтем по жизни»…
Самолет приземлился. Стюардесса попридержала пассажиров – первым пригласила на выход депутата. За ним пошел я. У трапа – «Волги» и челядь… А он этак небрежно пожал двум-трем встречавшим его руки – и кортеж в сопровождении машины с «мигалкой» укатил.
Что ж, я так и думал: он – больше чем обыкновенный депутат. Вон сколько шику! А вот та киевская официантка по положению, конечно, ниже, чем депутат, зато совести у нее больше…
Жаль, что тогда, в Киеве, я торопился на съемку. А ведь была такая возможность покалякать о жизни с добрым, открытым, бесхитростным человеком…
Разные люди встречались мне, разные типы, разные характеры. И все они были мне интересны. Следуя совету М. А. Шолохова, я «сгребал» свои впечатления от этих встреч в мою актерскую «копилку»… Далеко от Дона до Алтая, но и там, в сибирской глубинке, повстречался мне человек, чем-то напомнивший знаменитого шолоховского типа. И назвал я того сибирского деда «алтайский Щукарь»…
В начале января 1973 года вызвал меня к себе Филипп Тимофеевич Ермаш:
– Пришло письмо от первого секретаря крайкома Георгиевского с просьбой командировать для встреч с хлеборобами Алтая артистов Мордюкову и Матвеева.
– Я четыре года не отдыхал, – робко попытался я отвертеться.
– Ты пойми: алтайцы дали невиданный урожай. У них побывал сам Леонид Ильич…
Аргумент – удар «под дыхало».
– У меня только в феврале намечается просвет в работе… Надеюсь хоть выспаться, – ныл я.
– Вот в феврале и поедешь! Надо, Женя!
И так всю жизнь – надо!
Алтайские морозы всегда колючие, а тут, как на грех, выдались особенно трескучими. Узнал я это не по метеосводкам, а по тому, как немели щеки и нос краснел.
Первая творческая встреча была назначена недалеко от Барнаула, в районном доме культуры в 17–00. На розвальнях, запряженных парой выездных рысаков, въехали в город. Да в город ли? По всему видно, что село, правда, большое, со старыми деревянными избами. Зато на центральной площади красовались новые здания из стекла и бетона: райком. Дом быта, школа (в селе их было две – десятилетка и семилетка), магазины «Книги», «Промтовары» и ресторан.
Секретарь райкома, Анатолий Петрович, сорокалетний мужчина, сам из местных, агроном, за плечами которого сельскохозяйственная академия имени Тимирязева, улыбчивым ртом выдыхая густой морозный пар, подбадривал возницу:
– Давай, давай, дядя Митяй, порезвей, а то гостю может показаться, что везем его не на лошадях, а на ишаках каких-нибудь!
– Наших жеребцов в цирке казать можно! Сам Никулин гарцевал бы на таких! – сердито ответил Митяй и сплюнул жеваную-пережеваную папиросную гильзу.
– Никулин же не жокей, – возразил ему, смеясь, секретарь. А мне подмигнул: – Не обращайте внимания, что сердит он.
– Тпрр-р-р! – Натянув что есть мочи вожжи, дядя Митяй остановил лошадей. Он резко повернулся к нам и, выставив перед собой руку в овчинной рукавице, принялся резать правду-матку:
– Я вам тоже не Щукарь! Вот скажите, товарищ хороший, – обратился он ко мне, обнажив металлические зубы, – сколь мне годков дадите?
Глядя на заливавшегося хохотом секретаря, я решил смягчить наметившийся конфликт и польстить дяде Митяю:
– Думаю, что полтинник уже стукнул…
– Во! Слыхал, Толь Петрович?! Человек из Москвы – врать не будет. А ты меня к хвостам жеребячьим привязал!..
– Так тебе же семьдесят четыре…
– А ты не в паспорт гляди! Я ж не жениться прошусь, а на машину прошусь либо на трахтур. Должон же ты понять, что душа моя чисто ме-ха-ни-ческая!..
Он с болью, по-особенному трогательно произнес слово «механическая», растягивая его по слогам.
– Дядя Митяй, дорогой! Не порти гостю настроение нашими внутренними проблемами. Ты лучше расскажи, куда привез и что там есть, – миролюбиво уговаривал секретарь разошедшегося возницу.
– Там… – Дядя Митяй махнул кнутом в сторону салатового цвета новенького дома, где под бетонным навесом стояла уже румяная молодуха в парчовом платье. В одной руке она держала указку, другой поправляла сползавшее с плеч пальто с меховым воротником. – Там – одна надсмешка и ничего путьнего!.. – Сказал, словно огласил приговор, и ворча стал стряхивать с себя налипшую солому.
В сопровождении молодухи мы вошли в здание. Меня неприятно поразило, что там, кроме нас четверых, не было ни души.
– А где же мой зритель? – не скрыл я своего огорчения.
– Ой, такое творится… Все в Доме культуры. С утра места позанимали. А для вас у нас по плану – картинная галерея…
– ???
Стены в большом зале были сплошь увешаны произведениями живописи. Очевидно, мое лицо выразило искреннее удивление и восхищение, потому что хозяева враз оживились, наперебой стали горячо, с гордостью рассказывать об истории создания районной «Третьяковки».
Алтайские и новосибирские художники дарили свои картины колхозникам… На стенах – пейзажи, натюрморты, графика, эстампы. Среди них я увидел этюд замечательного, влюбленного в Сибирь художника Ивана Васильевича Титкова… Почувствовал в горле сентиментальное щекотание – как это здорово, что искусство приходит в самую глубинку.
– Почему же дядя Митяй галерею «надсмешкой» обозвал? – спросил я, недоумевая.
– «Надсмешка» в том зале будет. – Анатолий Петрович указал на закрытую дверь.
Во втором зале одна из стен была увешана портретами, и среди них – «надсмешка»… Да, конечно же, я узнал – это был дядя Митяй.
Художник изобразил его с высоко поднятым подбородком, со сдвинутыми к переносице бровями и крепко сжатыми губами. В глазах – точь-в-точь, как сейчас в санях, – искрится огонь «правды-матки». Так и кажется, вот-вот он выпалит: «Я вам не Щукарь какой-нибудь!» Пиджак его оттягивался медалями «За оборону…», «За взятие…» – на одной стороне, а на другой – двумя орденами Красной Звезды и гвардейским значком. Подпись на раме: «Ветеран колхоза и Отечественной войны».
– Дядя Митяй – наша гордость… Любят его у нас все, особенно ребятня, – с удовольствием докладывала мне экскурсовод. Потом жалобно обратилась к секретарю с просьбой: – Поговорите с ним… Только по-хорошему. Понимаете, стал вдруг отказываться выступать в школах.
– Почему? – серьезно спросил я.
– Говорит: «Я стал уже подбрехивать. Всю войну ездил на грузовике, а надысь в барнаульском техникуме ляпнул, что на танке, – стыдно… А теперь чего? – хвосты подвязываю скотине…»
– Ладно, ладно, – ответил Анатолий Петрович. – Скоро его ревность пройдет. Это он, понимаете ли, прознал, что мы на район получаем три новых машины, ну и взбеленился: дескать, такую технику доверяют пацанам…
При выходе экскурсовод предложила мне книгу отзывов.
Что написать? Разве можно наспех описать то, как радостна была мне встреча с ветераном, знакомство с сельской «Третьяковкой»? Сколько новых сил влилось в душу от того, что видел, что узнал! И написал коротко: «Спасибо! Я – счастлив!» Только и всего.
Десять дней носило меня на газике, лошадях, даже вертолете по Алтайской земле. Не выспался я, но поздоровел!
Истории смешные и не очень
Хорошая была когда-то у нас традиция – шефские концерты в воинских частях. Святое это дело – облегчить солдату его службу. И многие мои коллеги с готовностью, без лишних слов кидались в любой конец страны. Тем энтузиастам, которые побывали в самых отдаленных точках – в песках Средней Азии, в снегах Крайнего Севера, в сибирской тайге или в самой южной точке СССР, в Кушке, – изредка давали возможность, в качестве поощрения, побывать с концертами в воинских частях, дислоцированных тогда на территории некоторых стран социалистического лагеря.
И вот как-то – это было в конце 50-х годов – Елена Николаевна Гоголева (ее любовно называли генералиссимусом военно-шефской работы) сформировала такую бригаду из артистов Малого театра – Виктора Хохрякова, Евгения Велихова, Никиты Подгорного, Лилии Юдиной, Музы Седовой, Бориса Горбатова и меня.
Загрузили мы свои чемоданы необходимыми вещами, в том числе и провизией – это чтобы сэкономить более чем скромные суточные: не тратить их на еду, а купить что-нибудь из закордонного барахлишка, поскольку у нас тогда с ним было, прямо скажем, негусто. Брали артисты с собой в такие поездки стандартный набор: кипятильник, консервы, галеты… Главное, чтобы было чем позавтракать, перекусить днем, то есть дожить до вечера, а там… А там командование части, в которую мы приезжали, после представления непременно устраивало артистам прием – ешь, пей не хочу…
Прибыли мы во главе с нашим «генералиссимусом» в Будапешт. Поселили нас в гостинице «Бёке». До отъезда в воинскую часть на концерт оставалось часа три. Смотреть на незнакомый город из окна гостиничного номера было выше моих сил. Желание подышать городской атмосферой, вглядеться в лица людей, почувствовать ритм их жизни вытолкнуло меня на улицу. Решил: пройдусь туда-сюда, не отрываясь далеко от «Бёке»…
И конечно же, увлекся – оторвался, понял, что заблудился! В памяти зримо, словно титры на экране, засветились слова из выданной нам инструкции: «По городу ходить только группками!» Взглянул на часы – до отъезда оставалось чуть больше часа. Кошмар! Удвоил, утроил темп поисков гостиницы. Чувствую, меня начинает лихорадить… Понимаю, времени – в обрез. Вижу – идет трамвай, кажется, тот, который проходит мимо «Бёке»… Торопливо вскакиваю на подножку, вхожу в вагон. Протягиваю кондуктору полную горсть форинтов.
– Пожалуйста, мне до гостиницы «Бёке»! – говорю ей по-русски.
Кондуктор с удивлением взглянула на меня и что-то проговорила на своем языке. А я ей на своем: