Ведь есть еще и ответственность – гражданская, художническая ответственность актера перед зрителем. Разве это не в наших силах?! Все ли мы делаем для подготовки своего душевного аппарата к выходу на сцену или на съемочную площадку? Всегда ли мы готовы с полной отдачей погрузиться в мир исполняемого героя? Признаемся – далеко, к сожалению, не всегда…
Оскорбительно низкая оплата нашего труда вынуждает актеров мотаться между радио, телевидением, эстрадой и кинематографом в надежде заработать на элементарное житье. Но порой беготня эта не от жадности, не от необходимости удовлетворить потребности, а чтобы не растерять появившийся к нам интерес… Причин много, чтобы распылить свою творческую энергию по частям, по каплям.
Беда еще и в том, что чаще всего мы тратим себя, свои физические и эмоциональные силы, на пустяки. Что взять с актера, который измочалил, опустошил себя до открытия занавеса или до команды: «Мотор»? Да, он сыграет – человек он способный – правильно, органично, профессионально, но не произойдет чувственного зажигания. Значит, не состоится Искусство… Так мы постепенно и теряем доверие зрителя…
Вот почему я вспомнил сеанс Кашпировского, концерт Аксенова и роль Калягина в «Так победим!» – там были способность и умение вызвать у публики это доверие!..
Одна мысль давно не давала мне покоя – что же такое актер, что это за явление? И вот однажды мне довелось познакомиться с ученым-физиологом. Я спросил у него: «А вам не кажется, что есть предмет для исследований, к которому еще никто не обращался? Ведь он стоит того, чтобы им всерьез занялись ученые! Я говорю об актере. Какие механизмы работают в нем в момент перевоплощения, в момент творческого возбуждения на сцене? Что происходит с ним в это время?»
Я напомнил своему собеседнику, что когда-то прочитал поразившее меня высказывание знаменитого ученого-физиолога академика И. П. Павлова о том, что его в определенный момент жизни интересовали собаки, потом он хотел заняться изучением обезьян, а потом… актерами!.. Значит, Павлова тоже занимала эта проблема! Чем актер талантливее, тем его чувства на сцене проявляются глубже, горячее, страстнее. Но сам он не знает, почему с ним происходит то или иное, он не знает механику того, что он делает, находясь в роли. Артист просто идет за своей природой, за тем, что ему дано от Бога. Но что лежит в основе его поступков?..
Мой новый знакомый ответил, что ему известно высказывание Павлова, что он, возможно, займется этой проблемой…
Но, видимо, эта идея уже витала в «научном воздухе». Совсем недавно на юбилейном концерте в Большом театре я сидел в зрительном зале рядом с одной дамой. Из нашего разговора я понял, что она ученый-физиолог, доктор наук. Когда мы коснулись темы природы актера, моя соседка порекомендовала мне прочитать ее книгу, посвященную именно этому. Оказывается, то, о чем я сам давно задумывался, интересовало и специалистов-исследователей. Странно, тут же у меня мелькнула мысль: а может, и не надо это изучать? Не надо «поверять алгеброй гармонию»? Не надо вторгаться в тайну воздействия искусства на людей?
Не знаю…
«Застойник»
Жарким летним днем 1988 года, возвращаясь домой, проходил я мимо магазина с неоправданно горделивым для тогдашнего времени тотального дефицита названием «Продукты»… Дай, думаю, зайду – может, что-нибудь «выбросили»…
Зашел. Даже не зашел, а еле-еле протиснулся: магазин был набит жаждущими отовариться хоть чем-нибудь. Оказалось, что «выбросили» сосиски. Что делать? Спросить, кто последний, стать за ним в очередь и тем самым вычеркнуть из жизни еще час-два? Сколько нашими людьми было бездарно погублено времени и истрачено впустую нервов в этих очередях – в ущерб созидательному труду, учебе, да и досугу!
Магазин был заполнен главным образом пенсионерами. Пожилые, немощные уже люди, преодолевая духоту и вонь, что неслась от грязных, гниющих овощей, в тесноте молча двигались к прилавку в мясном отделе. Вместе со всеми шаркал по замусоренному полу и я.
Через минут двадцать-тридцать своего томления я услышал в толпе почти истерические возгласы:
– Да помогите же!..
– На воздух, на воздух ее надо вынести!..
– Вызовите кто-нибудь «скорую»!..
Я кинулся в подсобные помещения магазина – там обязательно должен быть телефон. Резко открыл дверь в «служебку» и понял, что нарушил, судя по всему, веселое «чаепитие» женщины в несвежем белом халате и милиционера. Не сказав им ни слова, снял телефонную трубку…
– Володя! Так это же артист! – пропищала хозяйка кабинета и, прикрыв газетой коробку с шоколадными конфетами, уронила недопитую бутылку «Пшеничной».
Милиционер поднялся со стула и, вытерев тыльной стороной ладони сальные губы, улыбаясь, изрек:
– Что ж, разве мы телевизор не смотрим?.. – И хихикнул.
Меня колотило от возмущения. Я едва попадал пальцем в «03» на диске. Вернувшись на свое место в очереди, услышал пересуды о той женщине, которую вынесли из магазина на свежий воздух:
– Дуреха старая! С ее сердцем да еще по очередям шлендрать, – ворчала морщинистая старуха.
– А может, она одинокая? – буркнул мужской голос.
– Да у нее внучка – двухметровая дылда! – почти криком убеждала говорившего старуха.
– Сами виноваты. Разве не говорили, что, мол, мы голодали-холодали, так пусть хоть дети поживут… Вот они и не знают, что, откуда и почем берется.
Выговорились… Замолчали… Все сочувственно смотрели в окно: там в машину с красным крестом санитары укладывали больную…
И вдруг! Тягостную тишину нарушили ввалившиеся в магазин изрядно охмелевшие мальчики лет по двадцати пяти, этакие гренадеры, косая сажень в плечах. В торговом зале сначала раздался их залихватский свист, а потом молодец с прилипшей ко лбу челкой прорычал:
– А ну-ка, бабуленьки-дедуленьки, посторонись! – И откровенно по-хамски расталкивая пожилых людей, стал пробиваться к прилавку.
Впереди меня стоял мужчина. Я видел только его седой затылок и промокшую в этой духоте старую гимнастерку с еще заметными следами от погон. Видимо, ветеран, отставник…
Он выкрикнул с болью:
– Что же вы делаете, паршивцы! Здесь же стоят ваши отцы и матери!..
«Весельчак», паясничая, изрек:
– А «молодым у нас дорога», папаша! С этим как быть?
У второго злобой загорелись глаза:
– А ты, застойник вонючий, закрой рупор! Постоишь, тебе не привыкать!..
Слово «застойник» будто током ударило по людям. Ошарашенные, они переглядывались и недоумевали: кого и за что так оскорбили?
«Застойник» сделал полшага в сторону, было слышно, как скрипнул его протез. Волнуясь, сказал:
– Спасибо, сынки!.. – И, пытаясь проглотить душивший его комок в горле, чуть поклонясь, прохрипел совсем тихо: – Спасибо… Спасибо!..
Опять чуть слышно скрипнул протез – «застойник» снова стал в очередь передо мной.
«Гренадеры», намотав длинные связки сосисок на руки, с гиканьем удалились…
У меня в голове больно отдалось: скрип протеза и… «застойник»… Невеселые мысли пролетали одна за другой… Я уже не понимал, где нахожусь, зачем оказался здесь…
Что с нами происходит? Неужто так цинично понимается то, о чем десятилетиями мечтали люди, – демократия, свобода, плюрализм? Не могли же учить этих негодяев такой распущенности их родители.
И потом, кто «застойники»? Те, кто, все отдав труду во имя развитого социализма, сегодня мучаются в очередях? Те, кто своими руками по кирпичику восстанавливали разрушенную войной страну? Те, кто поднимали целину? Строили новые города в Сибири? Кто…
Значит, «застойником» обозвали и меня? А за что?
В 1954 году партия призвала: «Деятели культуры – труженикам целины!» Каждый из нас, артистов, понимал, что это надо для общего дела. И бродили, кочевали, ездили мои коллеги и я по бездорожью, по степям Алтая, Казахстана от бригады к бригаде, от одного совхоза к другому. Выступал я и перед солдатами Советской армии – дал более трехсот шефских концертов. Так потом и пошло: все выходные дни и отпуска – в колхозах, на заводах, в воинских частях… За что и получил я медаль «За освоение целинных земель», значок «Отличнику культурного шефства над Вооруженными силами СССР», звания «Почетный колхозник», «Почетный рабочий».
А теперь за свой труд получили мы в награду ярлык «застойников»?! Нет уж, если и был застой, то в мозгах тех, кто призывы сочинял, а не у тех, кто вкалывал до седьмого пота…
Тогда, в магазине, в той духоте, в очереди, испытал я невыносимую боль от обиды за себя, за все мое поколение, которое не судить надо, не оскорблять, а сочувствовать ему… И благодарить за его невероятное терпение…
И родилось у меня желание поставить фильм о добром, счастливом и трудолюбивом человеке, на плечах которого держалась и держится страна. О человеке, которого незаслуженно вытеснили с экрана проститутки, наркоманы, рэкетиры и прочая чернь нашего общества. Я знал, чего хочу…
Вскоре попал мне в руки сценарий молодого драматурга Сергея Маркова «Свора» – одновременно и о том, что меня мучило, и не о том. Автор, увлекшись, что свойственно молодым, слишком уж «ударился» в описание негативных сторон жизни. Судьба героя для него была лишь поводом нагромождать сцены разврата, разгула. Конечно, это тоже правда жизни, но правда, тенденциозно сфокусированная.
Я не мог принять такую озлобленность и попросил Сергея вытянуть из этого клубка, ниточки человеческой доброты… В конце концов герои фильма – Медников и Лиза – получились, так сказать, положительными героями. Я знал, что за «положительного героя» мне придется выслушать упреки в приверженности к консерватизму, старомодности. Пусть судят! Главное для меня было – зародить в душе человека надежду, веру в свои силы, поддержать в нем желание бороться за лучшую жизнь. Сегодня, как никогда, в человеке надо поддерживать человеческое.
Картина вышла под названием «Чаша терпения». Принимая фильм в Госкино, члены редколлегии, высказываясь, говорили: «Как хорошо, что вы не изменили себе», «Наконец-то появилось в кино что-то доброе», «Спасибо за