Я не из тех, кто умилялся, когда меня узнавали на улицах. Но в конце 80-х годов, признаюсь, нередко ловил себя на мысли: «Хоть бы узнали». Это когда, переборов себя, зажав в кулак гордость, стыдливость, заходил в магазин через служебный вход с надеждой отовариться… Случался и бартерный обмен на какой-нибудь свиноферме, птицефабрике, в колхозе или совхозе: я – полуторачасовой сольный концерт, мне – картошку, капусту, морковь…
Да, так было…
Поневоле приходилось ковыряться в мозгах, чтобы понять необъяснимое, несовместимое… Ну, например, как было не поразиться, не удивиться тому, что бросалось в глаза, когда я побывал в то наше застойно-непристойное время в ГДР и в ФРГ. Глухому было слышно, слепому было видно, что эти два германских государства живут хоть и рядом, но словно на разных планетах. Уровень жизни в ФРГ был намного выше, чем у немцев, живших в ГДР. Может, потому, несмотря на опасность попасть под пули, лезли восточные немцы через Берлинскую стену к своим западным братьям?
И снова вопрос – почему? Я не политик, не социолог, не экономист. Я не мог, не брался давать глубокий анализ этому. Но ведь нельзя было не видеть, что у немцев – одна история, одна родина – Германия, один язык, одна культура, наконец, общее для всех поражение в войне, общие разрушения… Но одна часть немцев после войны пошла развиваться через свободный рынок, другая (ГДР) пошла нашим путем, социалистическим…
Не мог я обосновать все это экономически, политически, но для меня становилось ясно, что путь наш неверен. И жизнь каждый день подбрасывала мне пищу для сомнений…
Почему СЭВ (Совет Экономической Взаимопомощи) при первой же возможности распался с такой легкостью? И ни одна из стран социалистического содружества не пошла прежним путем, не сказала: «Социализм – это прекрасно». Все радостно разбежались, кинулись в объятия западного мира.
А с какой легкостью, словно карточный домик, после встречи в Беловежской Пуще лидеров трех республик развалился «великий, могучий Советский Союз», «созданный волей народов», как пелось в нашем гимне!..
Кто сейчас осмелится утверждать, что народы бывшего СССР, получившие суверенитет, обрели все блага жизни? Суверенитет – вещь очень дорогостоящая… Но лихо разрушали старое (я не говорю – лучшее, потому немногие испытывают ностальгию), а вот как строить новое, «прорабы перестройки», реформаторы понятия не имели… Сначала сделали, потом стали думать… А народы окунули в омут. Кто догреб до берега – «новым русским» зовется… Кто-то еще барахтается что есть мочи… Но больше тех, кто уже выбился из последних сил…
Вот и скажет мой герой Мухин (из фильма «Любить по-русски»): «Так, как жили, – жить нельзя! Но так, как живем сегодня, – невозможно!»
Горькие мысли мучили меня. Я понимал, что жили мы неладно, то страшное, что было в истории нашего государства, вызывало у меня боль. Мне становилось ясно, что шли мы не тем путем. Хотя я и остаюсь при убеждении, что коммунизм – это прекрасная идея. Это самая, на мой взгляд, совершенная форма общественного бытия. Нет, она не утопична, хотя и говорят, что она неосуществима. Просто мы до нее не доросли. Это идея не завтрашнего дня, а далекого будущего, может, отделенного от нашего времени тысячелетием. Ведь священные книги самых разных религий призывают к одному и тому же – к братству. Мы же дети одной планеты, одного Бога – Высшего Разума… И не должно быть между жителями одного дома распрей.
Так что не идея, которую предложили нам, виновата. Виноваты те, кто ее использовал для своих целей. Может, сознательно, а может, и по незнанию интерпретируя ее по-своему, и весьма просто. Вот нам и обещали рай еще при нашей жизни, обещали потому, что ни один из наших руководителей не прочитал (уверен в этом) до конца и с должным вниманием книги идеологов коммунизма. Хотя и те во многом ошибались…
Да разве только эти мысли не давали мне покоя? Однако высказывать их я не решался – не был уверен, что гляжу в корень проблем. Но прежние пафос, энергия борьбы, искреннее желание приблизить лучшую жизнь стали во мне заметно угасать. В ту пору я презирал, даже ненавидел себя. Меня мучила совесть оттого, что мне в свое время не хватило мужества защитить хорошие картины, которые «казнили» на парткоме. Когда на экранах появились фильмы Р. Быкова «Чучело», В. Абдрашитова «Парад планет», ряд других прекрасных картин, их сочли «странными» и назначили идеологическую проверку деятельности киностудий. А я промолчал, когда надо было встать и защитить их – пусть и одному среди всех членов парткома. Ведь я понимал, где, как и кем готовилась эта «казнь» талантливых работ талантливых режиссеров…
Вот почему я не возвращаюсь в партию коммунистов, и когда мне сказали, что начинаются выборы и мне надо участвовать в этой кампании, я ответил отказом: сказал, что теперь не с ними, хотя я и был членом компартии с 1946 года. Вы сначала покайтесь: и за расстрел царской семьи, и за то, что Россия устлана костями миллионов погубленных ни за что людей, лучших людей России. Докажите, что вы теперь другие коммунисты… Но нет, молчат…
И, отвечая одному очень приставучему журналисту, я сказал: «Партбилета я не порвал. Он слишком дорог мне, я с ним прожил пятьдесят лет. В нем такая сила любви к своей Родине, к народу… И мечта… Теперь, когда все рухнуло, я создал свою партию. И я – единственный ее член и генеральный секретарь. Называется она ЖПСС!»
Журналист опешил…
Расшифровываю: Жить По Собственной Совести… Это название, конечно, шутка, но я живу по этому названию всерьез…
Новая жизнь, реформы даровали народу свободу. Ликовать бы! А меня терзало другое, в душу вползал страх: так ли мы ее понимаем? Умеем ли ею пользоваться? Тогда почему так напористо, даже агрессивно хлынули в нашу жизнь цинизм, хамство, неуважительное отношение к старикам, женщинам, жестокость по отношению к детям?.. Почему с экрана, со сцены вытолкнули любимых героев из народа – рабочих, крестьян, учителей, врачей?.. Как могло случиться, что в открытые шлюзы весьма своеобразно понятой «свободы» понеслась мутным потоком всякая гадость, нечисть, пошлость?..
Меня мучила и другая мысль: как после распада большой страны жить дальше? Я не мог, не хотел поддаваться этому дикому рынку, ставить картины, потакающие низменным страстям, убогим вкусам. Я не хотел делать такие картины, где герои только тем и занимались напоказ, что теперь называют «любовью». Любовью «занимаются» животные, а люди – любят! Любят сердцем. Только это и есть Любовь, достойная Человека! Только такая Любовь и держит мир…
Вообще-то я неразговорчив (особенно если трезв). Таю от удовольствия, слушая умных рассказчиков и… анекдотчиков, вралей… В Малом театре я заслушивался Иваном Любезновым. Свои фантазии он начинал обычно так: «Вот на днях со мной был такой случай…» И как изобретательно, ярко, образно, сочиняя на ходу, он врал!..
С началом реформ я и нетрезвый умолк! Если и пытался выложиться перед кем-то, то вскоре стал понимать – не о том и не с тем я говорю. Понимал: свобода слова – это когда и сам с собою, прежним, не согласен. Не согласен со своими прежними поступками, которые совершал, искренне веря, что делаю благородное, как мне тогда казалось, дело… Вот и спорил с собою…
Но спорил и с другими: меня возмущало, угнетало, как быстро и как много новоявленные «демократы» (я сознательно взял это слово в кавычки) выбросили за борт, лишили дела умных, талантливых, профессиональных людей. Выбросили этак походя, обозвав их «перевертышами», «красно-коричневыми», унизив тем, что очернили, перечеркнули все, что было прежде сделано ими хорошего. Этим они оскорбили множество знающих, опытных – настоящих мужиков…
Кстати, оскорбленным чувствовал себя и я: этих мужиков я нес на экран. Мне хотелось, чтобы их больше ходило по земле – честных, совестливых, бескорыстных, живущих для людей. К слову – кто из моих героев строил на наворованное, отнятое у доверчивого народа с помощью различных махинаций себе виллы? Кто плескался в личных бассейнах или в морях там, за «бугром», как они говорят? Не напрягайтесь – не вспомните! Таких я не играл! Я не мог их играть – они мне органически противны… Ненавижу я их и сейчас, как бы они ни пытались себя приукрасить, создавая этот самый «имидж»…
Для меня ценность человечья – в другом! Если народ тебе доверяет – оправдай это всей своей жизнью! И оставайся таким до конца. Ведь есть же эти люди на Руси! Есть! И какое же это счастье – если тебе верят!
Вот с таким персонажем – честным бессребреником – я хотел бы выйти на экран. Но кто напишет теперь о таком? Кто решится пойти против того бурного потока грязи, который забрызгивает белое полотно экрана?
Кто?
Я тогда не подозревал, что на эту же тему думает еще один человек. Он и оказался этим «Кто-то»… Тем, кто подтолкнул меня к новому фильму…
Невеселые мысли, о которых я рассказывал выше, стали еще более грустными во время очередной моей поездки в США. Я был тогда в составе большой группы деятелей культуры, науки, искусства – членов Комитета защиты мира. Это была миссия «народной дипломатии». Из актеров в группу входили Элина Быстрицкая, Василий Лановой, Сергей Бондарчук и я. Руководил большой делегацией – нас было около восьмидесяти человек – прекрасный публицист и драматург Генрих Боровик, который оказался и замечательным дипломатом.
На обратном пути из Америки самолет сделал промежуточную посадку в аэропорту Шеннон в Ирландии. Убранство, дизайн зала, удобства, предлагаемые услуги, невероятное количество самых разнообразных и прекрасных товаров не могли не поразить нас, живших тогда совсем в другом мире. Такого концентрированного изобилия я не видел даже в Америке. Естественно, все кинулись рассматривать, «лизать» витрины – только смотреть, так как денег не было ни у прославленных космонавтов, ни у известных писателей, ни у народных артистов… Разве что какая-нибудь мелочь – так, на мелкие сувенирчики…
Я не пошел смотреть – у меня не было сил видеть этот рай и сравнивать с тем, что ожидало нас через несколько часов дома. Весь во власти грустных мыслей, подавленный, я присел покурить у пепельницы, в которую даже неловко было сбрасывать пепел – так она была хороша.