Игорь помогает мне развернуть мотоцикл, и мы едем в обратную сторону. Я продолжаю наслаждаться только что приобретенной уверенностью, самостоятельно выбираю, в какой поворот свернуть на этот раз. Все выходит само собой, мотоцикл не просто слушается, он продолжает любое мое движение. Постепенно я привыкаю к управлению, получается одновременно вести мотоцикл и оглядываться по сторонам. Несмотря на большие расстояния, местность становится знакомой. Теперь я без труда ориентируюсь в поворотах и, когда вокруг угрожающе темнеет, направляюсь в сторону главной дороги.
— Останови! — кричит Игорь.
Тормозить я пока не умею, но он без труда руководит моими движениями. На секунду мне становится обидно. Я хорошо справилась с сельской дорогой и не подвела бы Игоря в городе. Но он, конечно, прав. Мне еще рано выезжать на оживленную трассу.
— Хочу кое-куда заглянуть, — оправдывается Игорь, садясь за руль.
Я пересаживаюсь назад и продолжаю наслаждаться поездкой. Быть пассажиром не так уж плохо. В этом есть свои плюсы. Например, я могу без риска для жизни упиваться малиновым послевкусием заката. Мы въезжаем в город, но вместо того, чтобы свернуть на повороте к нашей улице, направляемся в центр. Мотоцикл маневрирует между стоящими в пробке у сломанного светофора машинами и, сделав небольшой круг, оказывается во дворе жилой пятиэтажки.
— Зачем мы сюда приехали? — спрашиваю Игоря, не снимая шлем.
— Сказал же, хочу кое-куда заглянуть, — кивает он в сторону крайнего подъезда.
— Я туда не пойду!
— Брось, мы на минутку. Что тебе стоит?
— Ты знаешь!
— Тише! — шепчет он с таким видом, как будто это я веду себя неадекватно.
— Здесь живет моя свекровь. Может, ты забыл?
— Конечно, я помню. Иначе, зачем нам сюда приезжать?
— Понятия не имею, что тебе от нее надо, но я в этот подъезд не войду.
— Как хочешь, — пожимает плечами Игорь. — Можешь оставаться здесь и ждать, пока мимо не проедет полицейская машина.
Вряд ли они меня узнают. Но проверять это еще раз совсем не хочется, поэтому я снимаю шлем и плетусь за Игорем. В конце концов, что может угрожать мне в подъезде? Свекровь почти наверняка сидит дома и смотрит телевизор, а Игорь хоть и без тормозов, но не настолько отмороженный, чтобы звонить в дверь. По крайней мере я на это надеюсь.
— Стой здесь, — говорит он, когда мы поднимаемся на пятый этаж.
Я замираю на верхней ступеньке, в шаге от двери свекрови. Нога зависает над ее ковриком. Коричневый лоскут из ковровой дорожки, которую я подарила ей в первый год брака с Олегом. Удивительно, как она вообще сохранила это напоминание обо мне. Наверное, ей доставляет удовольствие каждый день представлять на месте коврика мое лицо и вытирать об него ноги. В груди холодеет, когда я поднимаю глаза на Игоря. Он открыл электрический щит и голыми руками берется за провода.
— Что ты делаешь?!
— Не знаешь, где ее пробки? — спрашивает он и, не дожидаясь ответа, вырубает ближние. — Надеюсь, это они.
Захлопнув щит, Игорь отпрыгивает ко мне на ступеньку. За дверью раздаются торопливые шаги и недовольный голос свекрови. Я закрываю лицо ладонями, но он берет меня за запястья и опускает руки. Щелчок замка, дверь открывается. Игорь прижимает меня к стене и впивается губами в мой приоткрытый от изумления рот. От прикосновения его языка перехватывает дыхание.
Глава 6Ничего и кое-что
— Молодежь! — выходит на лестничную площадку свекровь. — Совсем стыд потеряли!
Она захлопывает дверь. Краем глаза я вижу, как Игорь успевает просунуть в щель руку. Его зубы впиваются мне в нижнюю губу, из груди доносится тихий стон. Боль сквозь опухоль в губе пронзает передние зубы. Свекровь стучит в соседнюю дверь и, вталкивая опешившую хозяйку в глубь прихожей, заявляет:
— Я досмотрю у тебя сериал. В моей квартире отключилось электричество.
— Твою свекровь! — вытаскивает прижатую руку Игорь, когда за соседкой закрывается дверь.
— Так тебе и надо, — облизываю ноющие то ли от поцелуя, то ли от зубов Игоря губы.
— Зато замок не захлопнулся, — открывает он дверь в квартиру. — Пошли.
— Нет! — упираюсь в дверной косяк. — Вдруг она вернется?
— Не вернется. Сериал начинается сразу после выпуска новостей. У нас есть минимум полчаса.
— Для чего?
— Для поиска улик.
Поднимаю глаза к потолку, но захожу в квартиру. Какой смысл отступать? Пусть лучше Игорь раз и навсегда убедится, что моя свекровь не убивала Катю, и больше не пристает ко мне со своей дурацкой теорией.
В квартире свекрови я была всего пару раз. Заходила в прихожую, когда приводила Катю в гости к бабушке. Мне знакомы красные с золотом обои и декоративный электрический камин советского образца, который свекровь использует вместо тумбочки. Следующая комната, одновременно гостиная и спальня, кажется чужеродной этой квартире. Обстановка здесь напоминает скорее салон светской дамы восемнадцатого века, чем комнатку семидесятилетней старушки. Но, стоит присмотреться, все вещи оказываются лишь дешевой стилизацией под старину, как и камин из советских времен.
На каждой плоской и твердой поверхности, включая журнальный столик и даже подлокотники дивана, стоят рамки с фотографиями. Это не привычная галерея бабушки с детьми и внуками или давно умершим мужем. На всех фотографиях только одно лицо — молодой Ольги Семеновны. Вот она в юности. Вот уже повзрослевшая, но все еще не утратившая юношеской миловидности. Вот и единственная групповая фотография, где она окружена десятками малышей. Наверное, ее первый выпуск. На этом снимке ее нос уже заострился, как и взгляд — посуровел. Несмотря на правильные черты лица, внешность молодой матери Олега кажется непривлекательной, даже отталкивающей. Наверно, наружу пробивается отвратительный характер. А может, это только мое, предвзятое, мнение? В любом случае Ольга Семеновна считает себя красавицей, раз каждый день продолжает любоваться безвозвратно утерянной молодостью.
— Только погляди! — сует мне в лицо целлофановый пакет Игорь. — Это же Катькин цвет волос!
— Да, это ее волосы, — нехотя беру в руки пакет с локонами.
— Она убила внучку и вырвала у нее клок волос. Чертова фетишистка! Вот и первая улика.
— Это волосы новорожденной. Их сохраняют как оберег. По ним снимают сглаз или что-то вроде того. Обычное суеверие. Знаешь, что странно?
— Ну?!
— В квартире нет ни одной семейной фотографии. Допустим, Ольга Семеновна не хочет видеть себя постаревшей, поэтому прячет снимки с сыном и внучкой, но где в таком случае свадебные фото?
— Откуда им взяться? — пожимает плечами Игорь. — Свадьбы-то не было.
— Разве папа Олега не умер во время медового месяца?
— И да и нет.
— Как это?
— Моя мама рассказывала, что перед свадьбой жених Ольги Семеновны заболел, поэтому свадьбу отменили. Они вроде как просто расписались и уехали на воды. Там ее мужу якобы стало еще хуже. Короче, домой она вернулась в черном и с животом.
— Бедная…
— Еще бы, в те времена это называли «принести в подоле».
— Неправда, она же вдова!
— При живом муже.
— Не понимаю.
— Точнее, вообще без мужа. Когда нам было лет по десять, покойный папа Олега вернулся в город за дедушкиным наследством, живой и невредимый.
— Ничего себе! Выходит, он не умер на водах?
— Выходит, его там и не было. Развел невесту перед свадьбой, заделал ребеночка и свалил. По тем временам — неслыханный позор. Представляю, как Олег расстроился, когда встретил мертвого папашку.
— Скорее обрадовался. Какой-никакой, а отец.
— Сомневаюсь. Дело даже не в отце. Олег так превозносил мать, разве что не молился на нее. Вряд ли он обрадовался, когда узнал про грехопадение. Ладно, — Игорь забирает у меня пакет с волосами, — пойду искать дальше. Ты, между прочим, тоже могла бы помочь.
— Чем? Порыться в грязном белье Ольги Семеновны?
— Корзина там, — показывает он пальцем на дверь.
Я качаю головой и нехотя иду в ванную. Теперь понятно, почему Ольга Семеновна не одобрила выбор Олега. После перенесенного позора стерильная репутация важнее счастья сына. Что может быть хуже, чем невестка из детдома? Развод. Страшно представить, с какими противоречиями Ольга Семеновна жила последние два года, одновременно мечтая избавиться от меня и боясь скандала из-за развода. Теперь ей в каком-то смысле должно полегчать. После смерти Кати для окружающих я больше не член семьи Пауковых, а авантюристка, которая втерлась в доверие и убила ребенка.
Ванная комната с первого взгляда производит впечатление не старинной, а старой. Если бы не ряды кремов на полке над умывальником, она соответствовала бы возрасту свекрови. Я поднимаю плетеную крышку пластмассовой корзины, пальцы прилипают к подъеденной временем поверхности. В нос ударяет кисловатый запах нестираного белья. Меньше всего мне хочется прикасаться к одежде свекрови. Хитрец Игорь спихнул на меня самую грязную работу. Заматываю руку в подол Ириного платья и бесцельно ворошу корзину. Сверху лежит серая вязаная кофта, под ней — юбка того же цвета, но на тон темнее. Меня начинает подташнивать, когда я добираюсь до слоя с нижним бельем. Первой замечаю сорочку, а из-под нее высовывается лямка бюстгальтера. Наверно, это одежда, которую она надевала в день смерти Кати. Будь у меня возможность, я бы тоже скинула с себя платье, в котором провела последние дни, но не оставила бы его в корзине, а сожгла.
В глаза бросаются бурые пятна на бледно-розовой, выцветшей от частых стирок сорочке. Отдергиваю руку и всем телом отстраняюсь от корзины с бельем. Непонятно, откуда у меня появляется такая уверенность, но я не сомневаюсь — это пятна Катиной крови. Перебарываю отвращение и, подцепив мизинцем лямку, вытаскиваю сорочку из корзины. Кровь подчеркивает текстуру шелка и узор кружева, окантовывающего лиф. Если бы пятна остались на подоле, этому можно было бы найти логическое объяснение. Например, свекровь могла встать на колени рядом с телом Кати и запачкаться. Но как кровь добралась до лифа сорочки? Я кладу находку на пол и вытаскиваю из корзины вязаную кофту. Она совершенно чистая. Получается, Ольга Семеновна сняла ее и прижала мертвую Катю к груди?