Он берет меня под руку и ведет к выходу. Я пригибаюсь, чтобы не казаться на его фоне слишком высокой. В два шага адвокат преодолевает половину пути, мне приходится семенить следом. Зажимаю коленями полы плаща, чтобы не выставить на обозрение голые ноги, и валюсь назад.
— Бабушка! — подскакивает сзади секретарша. — Вам плохо?
— Ой! — кряхчу я, хватаясь за сердце. — Ой, ой, ой!
— Надо «скорую» вызывать, — подхватывает меня под руки она и тащит к дивану.
— Может, обойдется? — склоняется надо мной искаженное страхом лицо адвоката.
— Воды… — выдыхаю в его сторону.
Адвокат отшатывается и идет к кулеру.
— Мои документы… — вздыхаю я, указывая рукой в сторону стола. — Где мои документы?
— Вот они, бабуля, — протягивает мне бумаги секретарша. — Видите? Ничего с ними не случилось. И паспорт ваш найдется.
Делая вид, будто хочу убедиться в подлинности документов, забираю у секретарши бумаги и отталкиваю предложенный адвокатом пластиковый стаканчик. У меня в руках оказывается всего два листка. Я быстро пробегаю взглядом из-под полуопущенных век страницы, выхватывая куски текста: «Исковое заявление о расторжении брака и взыскании алиментов на содержание ребенка. Истец: Пауков Олег Борисович. Ответчик: Паукова Дина Александровна. Наша семья с первого апреля этого года фактически распалась. Восстановление отношений невозможно. Споров о разделе совместно нажитого имущества нет. Судебные издержки прошу возложить на Паукову Дину Александровну. Предоставление срока на примирение нецелесообразно. Прошу наш брак между мной и ответчиком расторгнуть. Взыскать в мою пользу алименты на содержание Пауковой Екатерины Олеговны».
Теперь мне на самом деле становится нехорошо. Неделю назад я бы посчитала такой документ запоздалой первоапрельской шуткой. После Катиной смерти я готова поверить во что угодно, но заявление на развод все равно бьет под дых.
— Ну что, убедились?
Я киваю и с трудом приподнимаюсь на мягком диване. Секретарша убирает бумаги в стол. Адвокат помогает мне встать на ноги. Скрючившись, я шаркаю к выходу.
— Найдете паспорт — приходите, мы сделаем вам копию!
Секретарша что-то еще кричит мне вслед, но ее голос обрывает хлопок двери. В нос ударяет запах сырости. Я выбираюсь из смрадного коридора на улицу, но воздуха все равно не хватает.
— Что с тобой? — подхватывает меня под руки Игорь. — Тебе плохо?
Я качаю головой и окончательно теряю почву под ногами. Он усаживает меня на куртку и машет перед лицом ладонями, стараясь нагнать воздуха. Отвернувшись, я фокусирую взгляд на грязной двери.
— Бумаги достать не получилось?
— С пустой обложкой от паспорта? Кстати, я забыла ее в конторе.
— Ничего, я давно хотел новую.
— Меня больше волнует адвокат и его секретарша. Пошли отсюда, пока они не заметили обложку. Чего доброго, решат догнать старушку.
Мы идем, и каждый раз, как Игорь пытается со мной заговорить, я ускоряю шаг. Идти в туфлях без каблуков, пусть даже на пять размеров больше моей ступни, получается гораздо быстрее, чем на Ириных шпильках. Возле дома Игорь так сильно отстает, что мне приходится ждать его на крыльце.
— Ну так что? — открывает он дверь и пропускает меня вперед. — Адвокат отказался дать тебе бумаги без паспорта, и ты ушла?
— Нет, я забилась в припадке и потребовала мне их показать.
— Я серьезно.
— Я тоже. Мне даже удалось прочитать документ по диагонали. Это заявление на развод.
— Ольга Семеновна замужем?!
— Она вдова, а я, как оказалось, без пяти минут разведенная женщина.
— Да ладно! Олег что, не мог сам сходить к адвокату?
— Видно, мама не дала. Побоялась огласки.
— По крайней мере это объясняет, почему она обратилась в шарашкину контору. Какие они выдвинули условия? Может, стоило подписать бумагу, пока не поздно?
— Без раздела совместно нажитого имущества, с взысканием алиментов на Катю.
— Я ж говорил, дочка так достала Олега, что он готов был на все, лишь бы от нее избавиться. Сначала попытался сплавить ее тебе, а когда не получилось…
— Ты не понял. Катя должна была остаться с Олегом, а от меня требовались только деньги.
— Олег хотел получать с тебя алименты?! Вот уж точно, наглость — не порок, а способ выживания.
— Я бы платила, только бы Катя оставалась жива…
— Ты хоть представляешь, сколько потребовалось бы денег, чтобы ее прокормить? Ты бы всю жизнь ей на сало работала! Кстати, а раньше про заявление на развод ты ничего не знала?
Я закрываю лицо ладонями и опускаюсь на диван. Игорь садится рядом и поглаживает меня по спине.
— Дин, ты что, расстроилась?
Я качаю головой.
— Не плачь, — Игорь обнимает меня за плечи и целует в макушку. — Твой Олег — козел, его мамаша — волкодав, а ты в этой ситуации — невинная овечка. Смирись и живи дальше.
Он убирает ладони и заглядывает мне в глаза. Лицо Игоря оказывается так близко, что я чувствую на губах его дыхание. По коже пробегают мурашки, и я отворачиваюсь.
— Включи телевизор, — вытираю слезы рукавом плаща. — Скоро начнутся местные новости.
Продолжая меня обнимать, Игорь нажимает кнопку на пульте.
— Я больше не хочу быть овечкой.
— Вот это правильно. Ты уже изменилась. Разве овечка смогла бы переодеться в волчью шкуру?
— В волкодавью, — улыбаюсь я. — Ты сказал, моя свекровь — волкодав. Знаешь, чего я не пойму?
Игорь качает головой.
— Почему Олег так и не подал на развод в апреле? Зачем понадобилось ждать целых два месяца?
— Загадка, — еще крепче прижимает меня к себе Игорь. — Может, передумал?
— Раз уж Олег обратился к матери, значит, решил наверняка.
— Тогда постарайся вспомнить, что должно было произойти в ближайшие месяцы. Кто-нибудь из родственников мог оставить тебе наследство?
— Нет, я совсем одна.
— Должна быть какая-то материальная выгода: банковские проценты, денежная компенсация, выигрыш в лотерею…
Я толкаю Игоря локтем в бок и киваю на телевизор. Он увеличивает громкость, чтобы расслышать голос диктора местных теленовостей.
— Завтра в одиннадцать утра состоятся похороны пятилетней Кати Пауковой, зверски убитой в прошлую субботу. Подозреваемая, двадцатичетырехлетняя Дина Паукова, мачеха убитой, до сих пор скрывается от следственных органов. В интервью нашему корреспонденту следователь заявляет: «Нам известно предположительное местонахождение подозреваемой. В ближайшее время будет проведена процедура задержания. Виновная в смерти ребенка будет поймана и наказана по всей строгости». Конец цитаты.
Я отодвигаюсь от Игоря.
— Не волнуйся, — он гладит меня по завернутому в плащ колену. — Следователь врет, успокаивает общественность. Ему тебя не найти. Полицейские не справились, даже имея на руках ордер на обыск. Второго шанса они не получат.
— Я знаю.
— Тогда почему ты так напряглась? — Игорь озабоченно всматривается в мое лицо. — Только не говори, что собралась на похороны!
— Я должна там быть.
— Кому должна? Олегу? Или ментам? Они будут рады тебя видеть.
— Кате. Я ее мачеха и должна с ней проститься. В конце концов, именно я виновата в ее смерти.
— Решать тебе, но я считаю посещение похорон неоправданным риском.
— Я уже решила, — сама удивляюсь уверенности, звучащей в моем голосе. — Я пойду на похороны, с тобой или без тебя.
— Думаешь, я отпущу тебя одну?! Забудь об этом, мы идем вместе.
Игорь снова придвигается, а я не удерживаюсь и кладу голову ему на грудь. Твердые с виду мышцы под ухом оказываются теплыми и мягкими, как пуховая подушка. Размеренное движение вверх-вниз при дыхании меня убаюкивает. Как же приятно ощущать его поддержку…
Открываю глаза и оглядываю спальню Игоря. Не могу понять, какое сейчас время суток. Шторы раздвинуты, в комнате не темно, но мрачно. В первый раз со дня смерти Кати я встаю без боли. Спать совсем не хочется, а значит, уже утро. В доме тишина. Я на всякий случай зову Игоря — ответа нет. Наверно, он пошел на работу за новым мотоциклом. Вчера я заснула у него на плече. Должно быть, он перенес меня в спальню, а сам лег на диване. Эта догадка успокаивает.
Быстро умываюсь. В доме так холодно, что я не могу заставить себя лечь в ванну, поэтому наскоро споласкиваюсь под душем. Волосы примяты и трудно расчесываются, но мыть голову выше моих сил. Влажной ладонью приглаживаю торчащие пряди. Теперь прическа выглядит прилично. В любом случае лучше, чтобы сегодня меня никто не видел. Игорь прав, я сильно рискую, отправляясь на похороны. Это может выйти мне боком, но хочется верить, что после похорон на душе станет легче. Я должна проститься с Катей, попросить у нее прощения за пощечину и, самое главное, за слабость. Если бы тогда у меня была хотя бы половина той силы, которую я обрела сейчас, мне удалось бы сдержать эмоции и отвести падчерицу к бабушке. Но я была сломлена. Отчасти Игорь прав, Олег виноват в смерти дочери, была ли это месть за Артура или нет. Если бы Олег не довел меня до того жалкого состояния, в котором я оставила Катю, трагедии бы не произошло. Если бы…
Теперь не стоит об этом думать. Надо жить дальше, поэтому я должна проститься с Катей. Раскрыть преступление мне не удается. Не осталось зацепки, способной привести к убийце. Этого следовало ожидать. С чего я взяла, будто способна провести расследование? Три дня глупой игры. Нужно было послушаться Иру и уехать в Москву. Нет, я сама себе вру. Мне совсем не жалко последних трех дней, и в глубине души я рада, что осталась. Иначе я не смогла бы разобраться в себе. Лучше обрести себя и потерять свободу, чем наоборот. Бездумная жизнь хуже неволи. Что дальше? Мне придется уехать, других вариантов нет. Не буду думать об этом сейчас. Сначала надо пережить похороны.
Немного подкрасившись, я иду на кухню. На экране микроволновой печи высвечиваются цифры: девять сорок пять. Значит, полумрак за окном — плохая погода. Игоря до сих пор нет. Поскорее бы он вернулся, не хватало еще опоздать на похороны. Похороны и Катя. Несмотря на то, что в последние дни я только и думаю, что о ее убийстве, смерть Кати до сих пор кажется мне нереальной. Как такое возможно, чтобы здоровый, полный энергии ребенок умер раньше меня? После детского дома я ни разу не проходила обследование, и не потому, что не болела. Побои постоянно давали о себе знать: шла кровь из носа, случались сбои менструального цикла, по ночам ныла спина. Теперь я частенько замираю, когда боль пронзает левый бок — результат нашей с Олегом последней встречи. Я уже давно наплевала на свое здоровье. Неудивительно, если бы в один прекрасный день я свалилась замертво. Думаю об этом и прихожу в ужас. Раньше мне было все равно. Я заботилась об Олеге, водила Катю на прививки, жила чужими переживаниями и даже не могла подумать, что бывает по-другому. Моя жизнь была не бесценным даром, а расходным материалом. То, что так считал Олег, теперь меня не волнует. Главное — я сама к себе так относилась.