– Извини, – тихо сказал я и осторожно опустил его на плащ. Ветки елей, приготовленные для погребального костра, стали его постелью. – У тебя не осталось резервов, чтобы я мог сразу завершить исцеление. Быть может, через пару дней…
Но он уже спал. Я приподнял уголок плаща и прикрыл его лицо, чтобы защитить от лучей восходящего солнца. Потянув носом, я решил, что пришло время охоты.
Почти все утро я потратил на охоту и вернулся со связкой кроликов и кое-какой зеленью. Шут лежал в той же позе. Я выпотрошил кроликов и подвесил тушки, чтобы стекла кровь. Потом я нашел одеяло Элдерлингов, которое он мне однажды одолжил, и разложил его внутри шатра. Шут продолжал спать. Я внимательно его осмотрел. Над ним вились насекомые. Да и солнце может повредить его коже. Я решил перенести Шута в шатер.
– Любимый, – сказал я тихо.
Он ничего не ответил. Я продолжал говорить с ним, зная, что иногда мы слышим даже во сне:
– Я собираюсь перенести тебя. Быть может, тебе будет больно.
Он ничего не ответил. Я осторожно поднял его вместе с плащом и перенес в шатер. Он застонал, извиваясь в моих руках, словно пытался отстраниться от боли. Глаза Шута открылись, когда я нес его через древнюю площадь к шатру, стоящему в тени деревьев. Он смотрел сквозь меня, не узнавая, так и не проснувшись по-настоящему.
– Пожалуйста, – отчаянно взмолился он. – Пожалуйста, прекратите. Не нужно больше боли. Пожалуйста.
– Тебе нечего бояться, – попытался я его успокоить. – Все позади. Мы вдвоем.
– Пожалуйста! – громко закричал он.
Мне пришлось опуститься на одно колено, чтобы внести его в шатер. Он застонал, когда ткань коснулась обнаженной спины. Я постарался как можно осторожнее опустить его на пол.
– Теперь тебя не будет тревожить солнце и перестанут кусать насекомые, – сказал я.
Но он меня не слышал.
– Пожалуйста, не надо! Все, что хотите, все, что угодно! Только прекратите. Прекратите!
– Все позади, – заверил его я. – Ты в безопасности.
– Пожалуйста… – пролепетал он.
Его глаза закрылись. Он погрузился в забытье, так и не проснувшись.
Я вышел из шатра. Мне хотелось побыть одному. Мое сердце обливалось кровью из-за страданий Шута, к тому же на меня накатили собственные воспоминания. Я и сам когда-то перенес пытки. Регал умел добиться своего, пусть и грубо. Однако в отличие от Шута у меня имелся маленький щит. Я знал, что до тех пор, пока буду держаться, пока не дам доказательств, что владею Даром, он не сможет меня убить. Поэтому я молча терпел побои и голод; я не дал Регалу того, что он хотел. В противном случае он бы хладнокровно казнил меня с согласия герцогов. А в самом конце, когда я знал, что больше не выдержу пыток, мне удалось принять яд, прежде чем Регал успел меня сломить.
Но у Шута не было никакой надежды. Ему нечего было дать Бледной Женщине, чтобы задобрить ее, если не считать собственных мук. О чем она заставила Шута молить, что вынудила обещать, чтобы рассмеяться в ответ и возобновить пытки? Я не хотел этого знать. Я не хотел знать, и мне было стыдно, что я сбежал, чтобы не видеть его страданий. Мог ли я сделать вид, что ничего этого не произошло, отказываясь думать о его мучениях?
Запросто – ведь именно так я всегда прятался от собственных мыслей. И я наполнил флягу холодной чистой водой из ручья. Перенес ветки из погребального костра и развел огонь. Когда пламя стало достаточно жарким, я подвесил тушку одного кролика жариться на вертеле, а другого положил в котелок, залил водой и поставил вариться. Собрал сброшенную на землю зимнюю одежду, почистил ее от грязи и развесил на кустах. Во время уборки я нашел Петушиную корону, которую Шут отбросил в сторону. Я принес ее и положил у входа в шатер. Потом спустился к ручью и тщательно вымылся при помощи хвоща, а затем завязал волосы в воинский хвост. Впрочем, я не чувствовал себя воином. Быть может, мне было бы легче, если бы я убил Бледную Женщину. И принес ее голову Шуту.
Не думаю, что это помогло бы, да и едва ли я был на такое способен.
Я поставил похлебку из кролика остывать, а сам поел жареного мяса. Ничто не может сравниться со свежим мясом на очень голодный желудок. Оно было сочным и придавало сил. Я ел, как волк, наслаждаясь моментом и ощущением насыщения. Наконец я бросил последнюю обглоданную кость в огонь и принялся размышлять о предстоящем вечере.
Взяв котелок с супом, я вернулся в шатер. Шут проснулся. Он лежал на животе и смотрел в угол. Длинная полоса солнечного света проникла внутрь шатра, осветив его. Я знал, что Шут не спит. Наша возобновленная связь Силы сразу же сообщила мне об этом. Мне удалось изолировать бóльшую часть боли, которую он ощущал. Однако закрыться от его гнева было труднее.
– Я принес тебе поесть, – сказал я.
После долгой паузы я стал настаивать:
– Любимый, тебе необходимо поесть. И напиться. Я принес свежей воды.
Я ждал.
– Если хочешь, могу заварить для тебя чай.
Немного погодя я налил в чашку бульон.
– Выпей это, и я больше не буду тебя тревожить. Но только в том случае, если ты выпьешь бульон.
В сумерках запели цикады.
– Любимый, я не шучу. Я не оставлю тебя в покое до тех пор, пока ты не выпьешь это.
Он заговорил. Его голос был холодным, и он не смотрел на меня.
– Ты мог бы так меня не называть?
– Любимый? – удивленно спросил я.
Он поморщился.
– Да. Так.
Я сидел на корточках, держа в руках котелок с остывшим бульоном.
– Как хочешь, Шут, – холодно ответил я после долгого молчания. – Но я оставлю тебя в покое только после того, как ты все выпьешь.
Он повернул голову в сумраке палатки и едва заметно кивнул, протягивая руку к чашке.
– Она насмехалась надо мной, называя этим именем, – тихо сказал он.
– Ах вот оно что!
Он неловко взял чашку, стараясь уберечь изувеченные пальцы. Ему пришлось опереться на локти, и он задрожал от боли и напряжения. Мне хотелось ему помочь, но я знал, что не должен этого делать. Он выпил бульон двумя большими глотками, а потом протянул мне чашку дрожащей рукой. Я взял ее, а Шут вновь опустился на живот. Когда он увидел, что я все еще сижу рядом, то устало заметил:
– Я выпил бульон.
Я взял котелок и чашку и вышел из шатра в темноту. Добавив воды в котелок, я вновь поставил его на огонь. Пусть покипит до утра. Я сидел и смотрел в огонь, думая о том, о чем давно старался не вспоминать. Думал и грыз ногти. Увлекшись, я сделал себе больно. Состроив гримасу, я тряхнул головой и посмотрел в темноту ночи. И мне удалось на время превратиться в волка. Став волком, я не чувствовал себя униженным и оскорбленным. Став волком, я сохранил достоинство и способность управлять своей жизнью. А Шуту было некуда деваться.
У меня был Баррич и его спокойная уверенность в себе, так хорошо мне знакомая. Я имел возможность побыть в одиночестве – и у меня был волк. Я подумал о Ночном Волке, встал и отправился на охоту.
Но на сей раз мне не сопутствовала удача. Я вернулся в лагерь после восхода, без мяса, но с рубашкой, полной спелых слив. Шут исчез. На костре стоял котелок, в котором кипятилась вода для чая. Я не стал звать его, а просто сидел и ждал возле огня, пока не увидел, как он поднимается по тропинке от ручья. На Шуте был балахон Элдерлингов, мокрые волосы падали на плечи. Он шел неловкой, неуверенной походкой, опустив плечи. Я заставил себя оставаться на месте. Наконец он подошел к костру, и я сказал:
– Мне удалось найти сливы.
Он взял одну и надкусил.
– Сладкая, – сказал Шут, словно это его удивило.
А потом осторожно, точно старик, он присел на землю. Я видел, как он провел языком по щеке, и поморщился вместе с ним, когда язык наткнулся на дырку от выбитого зуба.
– Расскажи мне обо всем, что произошло, – попросил он.
Я так и сделал. Начал я с того, как стражники Бледной Женщины выбросили меня в снег, и продолжал рассказ так подробно, словно рядом сидел Чейд и, кивая, слушал мой доклад. Когда я заговорил о драконах, на лице Шута появилось новое выражение, а плечи выпрямились. Я ощутил, как упрочняется наша связь Силы, когда он потянулся к моему сердцу, чтобы получить подтверждение истинности того, что слышит, словно одних слов ему было недостаточно. Я охотно открылся перед ним, позволив пережить вместе со мной тот день. Когда я рассказал ему, что Айсфир и Тинталья совокупились в полете, а потом исчезли, из его груди вырвалось глухое рыдание. Однако его глаза оставались сухими, когда он недоуменно спросил:
– Значит… мы победили? Она потерпела поражение. И в небесах нашего мира вновь появятся драконы.
– Конечно, – сказал я и тут только сообразил, что он не мог этого знать. – Мы живем в нашем будущем. И движемся по той дороге, которую выбрал ты.
Едва сдержав рыдание, он с трудом встал и сделал несколько медленных шагов. Затем повернулся ко мне, и в его глазах сверкнули слезы.
– Но… я здесь слеп. Я никогда не видел такого варианта будущего. Всегда, в каждом видении, если мы побеждали, ценой победы была моя смерть. Я всякий раз умирал.
Он склонил голову и спросил:
– Я ведь умер?
– Умер, – спокойно подтвердил я, но мне не удалось сдержать улыбку. – Но я ведь говорил тебе в Оленьем замке: я Изменяющий. Я могу изменить будущее.
Он стоял совершенно неподвижно, а потом на его лице появилось понимание – нечто похожее происходило с каменным драконом, когда тот пробудился. Жизнь наполняла Шута. Он задрожал, и на сей раз я без колебаний протянул руку и помог ему сесть.
– Остальное, – потребовал он. – Расскажи мне остальное.
И я рассказывал. Мы ели сливы, пили чай, а потом принялись за вареного кролика. Я поведал ему все, что знал о Черном Человеке, и Шут слушал меня, вытаращив от удивления глаза. Потом я стал говорить о том, как искал его тело и где я его нашел. Он отвернулся от меня, и я ощутил, как слабеет наша связь, словно он хотел спрятаться от меня. Тем не менее я не стал скрывать подро