А потом вдруг все кончилось. Будто потеряв к Шуту интерес, девушка отвернулась от него и вновь подставила лицо солнечному свету. Мне показалось, что она один раз вздохнула, а потом закрыла глаза и застыла в неподвижности. Сияющая Петушиная корона стала частью Девушки-на-драконе.
Но Шут, освобожденный от нежеланного поцелуя, начал соскальзывать со спины дракона. Почти в обмороке он рухнул вниз, и я лишь в самый последний миг успел его подхватить. Однако он закричал, когда мои руки обхватили его тело. Я ощутил, как он дрожит в лихорадке. Шут повернулся ко мне и жалобно прошептал:
– Это невозможно перенести. Ты слишком человек, Фитц. Я не создан для таких испытаний. Забери это у меня, забери, иначе я умру.
– Что забрать? – резко спросил я.
– Твою боль, – задыхаясь, ответил он. – Твою жизнь.
Я стоял разинув рот, не понимая, о чем он говорит, но Шут уже прижал свой рот к моим губам.
Наверное, он пытался быть осторожным. Тем не менее это было больше похоже на укус змеи, чем на нежный поцелуй, когда его рот слился с моим и поток ядовитой боли обрушился на меня. Если бы не его любовь и гнев, я бы умер на месте, несмотря на то что оставался человеком. То был едкий, обжигающий поцелуй, поток воспоминаний, и, как только они вошли в меня, противостоять им стало невозможно. Ни один человек, достигший зрелости, не должен вновь пережить страсть, на которую способен юноша. С возрастом наши сердца становятся хрупкими. И мое едва не разбилось.
То была настоящая буря. Я не забыл свою мать. Никогда ее не забывал, но мне удалось отодвинуть ее в дальний уголок своего сердца, чтобы никогда больше не открывать ведущую туда дверцу. Однако она оставалась там, и ее длинные золотые волосы пахли цветами. Я вспомнил свою бабушку, которая, как и мать, родилась в Горном Королевстве, и деда, простого стражника, слишком долго прослужившего на границе и перенявшего их обычаи. И все это проникло в мое сознание ослепительной вспышкой, я вспомнил, как моя мать звала меня с пастбища, где я уже в пять лет пас овец. «Кеппет, Кеппет!» – раздавался ее чистый голос, и я бежал к ней босиком по мокрой траве.
И Молли… как я сумел изгнать ее аромат и вкус, запах меда и трав, и ее смех, звеневший, точно колокольчики, когда я бежал за ней по песчаному берегу, и ее красную юбку, метавшуюся вокруг обнаженных икр, и шелк ее густых волос в моих руках? Ее глаза были темными, но в них таилось сияние свечей, когда я смотрел на них сверху вниз и мы занимались любовью в ее каморке в Оленьем замке. И тогда я думал, что горящий в них свет принадлежит только мне.
И Баррич. Он был мне достойным отцом. А когда я вырос и смог встать рядом с ним, он стал мне другом. Какая-то часть моего сознания понимала, что он влюбился в Молли после того, как узнал о моей смерти, но другая часть возмущалась и ярилась – как он мог взять в жены мать моей дочери? Неведение позволило ему отнять у меня женщину и дочь.
На меня обрушивался один удар за другим. Я превратился в железо на наковальне памяти. Вновь я томился в темнице Регала. Ощущал запах гниющей соломы и холод каменного пола на разбитых губах, когда я лежал и пытался умереть, чтобы они больше не могли меня мучить. Болезненным эхом эти ощущения повторяли издевательства и побои Галена на верхней площадке каменной башни в так называемом Саду Королевы. Он не только избивал меня, но и атаковал Силой, а закончил тем, что изуродовал мою магию, прочно внедрив в мое сознание мысль о том, что мои способности ничтожны и мне лучше умереть, чем позорить свою семью.
Вся моя боль нахлынула на меня в мгновение ока, разрывая душу, открытую соленому ветру.
Я вернулся в лето, к слабеющим лучам солнца. Под деревьями легли длинные тени. Я опустился на лесную траву и закрыл руками лицо. Я даже не мог плакать. Шут сидел рядом, похлопывая меня по спине, словно я был маленьким ребенком, и напевая нежную глупую песенку на своем древнем языке. Постепенно мое дыхание стало успокаиваться. Когда я сумел убрать руки от лица, он сказал:
– Теперь все в порядке, Фитц. Ты вновь обрел цельность. На этот раз, когда ты вернешься назад, ты сможешь вспомнить свою прежнюю жизнь. Полностью.
Прошло еще некоторое время, и я понял, что вновь способен глубоко дышать. Затем я поднялся на ноги. Я двигался с такой осторожностью, что Шут подошел ко мне и взял за руку. Но мои шаги замедлялись не от слабости, а от удивления. Я был подобен человеку, к которому вернулось зрение. Каждый листок казался мне удивительно ярким, у нас над головами пели птицы, и мой Дар был таким острым, что я не мог сосредоточиться на вопросах, которые негромко задавал мне Шут. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь густую листву, золотыми стрелами озаряли вечерний лес. В них медленно кружилась и блестела пыльца.
Мы подошли к ручью, я опустился на колени и напился холодной сладкой воды. Но когда я наклонился, мое внимание привлекло дно ручья. Прозрачный мир движущейся воды, разноцветные гладкие камушки, мягкие колышущиеся пальцы водорослей. Серебристая рыбешка промелькнула между листьями и исчезла. Я попытался поймать другую, но она легко ускользнула из моих неловких пальцев, и я рассмеялся. Я поднял взгляд на Шута, чтобы проверить, видит ли он все это, он смотрел на меня – с любовью, но без улыбки. Он положил руку мне на голову, словно отец, благословляющий ребенка, и сказал:
– Если думать обо всем, что со мной произошло, как о звеньях одной цепи, которая привела меня сюда, где ты стоишь на коленях возле воды, живой и обретший целостность, что ж… тогда уплаченная цена не слишком велика. Когда я вижу тебя таким, я исцеляюсь сам.
Он не ошибся. Я вновь обрел себя.
В этот вечер мы не стали покидать окруженную лесом площадь. Я развел новый костер и почти всю ночь просидел, глядя в огонь. Как если бы я приводил в порядок свитки или сортировал лекарственные растения для Чейда, я вспоминал годы, прожитые мной после того, как я отдал половину своей жизни. Полустрасти. Отношения, в которые я ничего не вкладывал и ничего не получал в ответ. Отступления и увертки. Уход. Шут лежал между мной и костром, делая вид, что спит. Я знал, что он стоит на страже. Ближе к рассвету он спросил:
– Я сделал что-нибудь не так?
– Нет, – спокойно ответил я. – Это я много лет назад совершил ошибку. А ты вернул меня на путь истинный, чтобы я мог все исправить. – Я еще не знал, как это сделать, но не сомневался, что попытаюсь.
Утром я затоптал костер на площади. Мы оставили шатер Элдерлингов трепетать на ветру и сбежали от летней грозы. Потом мы разделили мою зимнюю одежду. Шут приложил свои пальцы к моему запястью, и мы шагнули в черный монолит, соединенные Силой.
Мы вышли из колонны в ледяном дворце Бледной Женщины. Шут простонал, сделал два неуверенных шага и опустился на колени. Путешествие далось мне легко, хотя на миг у меня закружилась голова. Потом почти сразу же на меня обрушился холод. Я помог Шуту подняться на ноги. Он с удивлением озирался по сторонам, обхватив себя руками, чтобы хоть как-то согреться. Я дал ему немного времени, чтобы прийти в себя и выглянуть из покрытых изморозью окон на снежный ландшафт. Потом он с благоговением осмотрел колонну.
– Пойдем, – сказал я.
Мы спустились по лестнице и задержались в комнате с картой. Мой друг с интересом взглянул на изображенный на ней мир. Длинные тонкие пальцы Шута пробежались по неровной поверхности моря и повисли над Бакком. Не касаясь карты, он указал на четыре самоцвета возле Баккипа.
– Эти самоцветы… ими обозначены монолиты Силы?
– Наверное, – ответил я. – А это Камни-Свидетели.
Он легко коснулся побережья к юго-востоку от Оленьего замка и Баккипа. Здесь не было ни одного самоцвета. Шут покачал головой.
– Никто из живущих здесь меня не знает. Глупо даже думать об этом.
– Думать о возвращении домой не глупо, – заверил его я. – Если я попрошу Кетриккен, она…
– Нет, нет, нет, – прервал меня он. – То была лишь глупая фантазия, Фитц. Я не могу туда вернуться.
Закончив изучать карту, мы спустились по лестнице и попали в лабиринт, залитый бледно-голубым светом. Мне показалось, что мы вернулись в старый кошмар. Мы шли, и я чувствовал, как нарастает беспокойство Шута. Он побледнел – и не только от холода. Следы синяков на его лице напоминали о власти, которую имела над нами Бледная Женщина. Я пытался держаться каменных туннелей и безуспешно искал выход. Так мы переходили из одной комнаты в другую, и красота дворца тронула мое сердце, хотя я продолжал тревожиться из-за Шута, который не проронил ни слова. Возможно, мы ошиблись и он еще не был готов вернуться в те места, где его жестоко пытали.
Многие из помещений дворца остались нетронутыми – сюда не добрались «перекованные» воины Бледной Женщины. Каменные притолоки украшали резные деревья, птицы, рыбы и цветы – все эти мотивы повторялись на фризах внутри комнат. Впрочем, слишком мягкие оттенки цветов были чужды искусству Шести Герцогств. Удлиненные фигуры людей с глазами причудливого цвета и странными отметинами на лицах напомнили мне Сельдена, торговца Удачного, лицо которого покрывала чешуя. Я сказал об этом Шуту, и он кивнул. Позднее, когда мы шагали по другому каменному туннелю, он спросил у меня:
– Ты когда-нибудь видел белую розу, которая с годами постепенно стала красной?
– Вполне возможно, – ответил я, думая о садах Оленьего замка. – А почему ты спрашиваешь?
Уголок его рта дрогнул.
– Мне кажется, ты смотрел на них, но не видел. После стольких лет происходит изменение. Особенно наглядно это можно увидеть на примере белых роз, когда они приобретают розовый оттенок или когда на белоснежных лепестках появляются красные прожилки. Это происходит из-за того, что меняется их сущность.
Я с легким беспокойством посмотрел на Шута – неужели его разум не выдержал испытаний? Он лишь покачал головой.
– Потерпи еще немного. Позволь мне объяснить. Драконы и люди могут жить бок о бок. Но когда это происходит в течение долгих лет, они начинают влиять друг на друга. Элдерлинги подвергались т