Судьба, судьбою, о судьбе…
Знатная фамилия, полученная по наследству, — это не только подарок судьбы, но и большая ответственность.
I
Как всегда, в восемь вечера раздался телефонный звонок. Уже готовая услышать голос мужа и его обычные слова: «домываю кисти, одеваюсь и еду домой», (муж у меня художник) я, подняв трубку, вдруг услышала:
— Мадам Бреверн?
Акцент иностранца меня не удивил: мне часто звонят португальские корреспонденты: хотят узнать, что нового вышло в свет в моих переводах, какой роман или повесть у меня на столе и каковы мои планы на будущее. Правда, как правило, произнеся первые слова, они тут же переходят на португальский. Однако мужской голос продолжал по-русски:
— С вами говорит Жорж де… — И он назвал мою фамилию.
От неожиданности я онемела — и стала ждать, что последует дальше.
— Я гражданин Франции, но мои родители родом из России. И я очень хотел бы, если вы, конечно, сочтете возможным, поговорить с вами.
Обретя дар речи, я, по-моему даже с явным укором (у меня ведь в России даже тезок никогда не было и нет!), спросила:
— Уж не тот ли вы Жорж Бреверн, которому я десять лет назад, едучи в Париж в составе группы российских писателей, отправила письмо на улицу Сент-Оноре в надежде на встречу, но ответа не получила?
— Нет, нет! Тот Бреверн, который жил на Сент-Оноре, насколько я знаю, давно умер. Я живу на бульваре Перейр. И знаком с Владимиром, вашим братом, ну и с его семьей, конечно, которую всегда навещаю, когда бываю в Москве.
Услышанное поразило меня нисколько не меньше, чем фамилия звонившего. С Владимиром и его семьей мы с мужем общались редко, но в случаях, подобных этому, ему следовало бы позвонить мне.
— Владимир, — продолжал он, почувствовав мое смятение, — рассказал мне прискорбную историю вашего отца!
Эти слова я пропустила мимо ушей, стараясь осознать происходящее и понять, чего же от меня хотят.
— Ваш брат очень похож… вернее, очень напоминает мне моего деда Николая. И я хочу сказать, что мы с вами, вполне возможно, родственники.
— Ну, по большому счету, мы все братья и сестры во Христе, не так ли? — ответила я, стараясь держать оборону.
— Так, так, но мы, возможно, близкие, даже очень близкие родственники. — Слово близкие он произнес подчеркнуто. — И ваш отец Эдуард Николаевич…
— Мой отец — Иоганнес Эдуард Николаевич…
— Да, да, я это узнал совсем недавно…
«Интересно, — подумала я, — откуда? Знакомство с Владимиром таких знаний дать не могло: у него одно отчество — Эдуардович».
— Так вот… Иоганнес Эдуард Николаевич Бреверн, похоже, помогал в начале тридцатых годов моему отцу, вернее нашей семье, выехать из России.
«О боже! Что это? Уж не мистификация ли?» — подумала я.
— Простите, вы сказали, что родились в Париже, но вы так хорошо говорите по-русски!
— По-русски меня, моих сестер и брата обучала русская бабушка с материнской стороны. Она хотела, чтобы мы не забыли язык своих русских предков. К тому же в Париже я окончил Школу живых восточных языков.
— А как вы нашли семью Владимира?
— Нет, семью Владимира я не находил? а меня находил, нашел, — поправился он, — сын Владимира, ваш племянник Андрей. Нашел, будучи в Париже, по парижской телефонной книге, и позвонил, и попросил о встрече.
— А как вы нашли меня? Неужели Владимир дал мой телефон?
— Нет, Владимир не дал ваш телефон, он о вас вообще не говорил ни слова.
«Похоже, он действительно знает Владимира», — подумала я.
— А вот Андрей, когда я его спросил, есть ли еще кто-нибудь из Бревернов в Москве, — сказал, что есть родная тетка, но мы с ее семьей почти не общаемся.
— Ну и как же вы нашли меня? Мистификация какая-то! — вырвалось у меня.
— Почему мистификация, Лилиана, если позволите так называть вас. Я нашел вас в Интернете.
— И что же там написано? — спросила я в изумлении.
И тут он прочел мне текст короткой справки, которую я сама давала о себе и своей литературной деятельности для Посольства Испании перед своей поездкой в 1999 году в Гранадский университет в составе группы испанистов.
— A-а, понятно, — сказала я, а про себя подумала: «Это несколько меняет дело». — И все же…
— Так вот, как я вам уже сказал, похоже, именно ваш отец помогал в начале тридцатых годов семье моего отца Анатолия Николаевича Бреверна выехать из России.
— A-а… так вы Анатольевич?!
— Вы меня знаете?
— Да нет. Просто в нашем Дворянском собрании мне дали о вас кое-какие сведения на французском языке. Подождите минуту, сейчас открою записную книжку. Вот, пожалуйста: — Brevern Georges Anatolievich — chevalier de l’ordre du Mérite de la République Fédérale d’Allemagne, décoré de Naval Commendation Medaille (USA), né le 12.01/1943 à Paris, France. Nationalité Française. Relig. Orth. Diplôme d’Ecole Normale des langues Orientales Vivantes. Officier de Marine — Capitaine de Corvette. Madame Françoise Pavlovna. Boudet 16. Boulevard Perreire — 75017 Paris. France. Enfant: Alexandère (1972)[1]. — прочла я ему по-французски и спросила: — Vous êtes d’accord?[2]
— Вы говорите по-французски? — удивился он. — В Интернете ваш французский не указан.
— Так я с ним не работаю.
— А в Дворянском собрании состоите?
— Нет, Бог миловал. Поначалу меня интересовал этот возродившийся институт России.
— Вот как!
— Ну а как же: царя и двора Его Величества нет, а Дворянское собрание есть. Шутка ли! И я, прихватив с собой кое-какие бумаги, отправилась на Знаменку в бывшее помещение Института марксизма-ленинизма, где, после известных вам событий, разместилось Дворянское собрание. Чего у нас в России только ни бывает!
— Да, это так! — подтвердил мой собеседник.
— Я-то думала, что уцелевшие у нас в России дворяне — явление штучное. — На другом конце провода Жорж хихикнул. — Так ничего подобного! В дурно пахнущем коридоре с обшарпанными стенами и висящими на них досками со всевозможными обновлениями, донельзя советскими, например: секция такая-то и такая-то, работа с детьми, взносы и т. д. и т. п., ну прямо как в Союзе писателей, Союзе художников или других подобных учреждениях, — толпились люди с хозяйственными сумками и даже чемоданами. На мой вопрос, у кого можно узнать, все потенциальные, как потом я поняла, дворяне дружно…
— Почему потенциальные? — спросил Жорж.
— Да потому что вроде бы абитуриенты, еще не принятые приемной комиссией этого нового института новой России, живущей по старым правилам.
— A-а, понятно.
— Так вот, потенциальные дворяне дружно ответили: «Вставайте в очередь. Мы все туда, куда и вы!» — «Оо, не перевелись, как вижу я, дворяне на советской земле!» — сказала я, улыбаясь, и тут же почувствовала обступившую меня со всех сторон враждебность. Время шло… Жорж, между прочим, оно и сейчас идет, и вам наш разговор обойдется в копеечку, точнее сказать, во франки.
— Ничего, ничего! Вы человек с юмором, мне приятно с вами разговаривать и очень интересно.
— Так вот, время шло, а очередь не двигалась. Кто-то стал возмущаться, кто-то — просить выделить еще кого-нибудь, раз один человек не справляется. Ну прямо как в обычном советском магазине, где что-то дают и чего-то может не хватить.
«Сегодня же канун старого Нового года!» — громко выкрикнул кто-то. Вам известно, Жорж, что мы справляем все: и старый Новый год, и Новый, и западное Рождество, и православное.
— Да, да, известно, — ответил он.
— И все-таки, Жорж, откуда вы звоните? Из Парижа? Мы ведь уже минут двадцать беседуем. Вы заплатите большие деньги.
— Нет, нет, не волнуйтесь, я звоню из Москвы, из гостиницы на Тверском бульваре… И потому — мы можем…
Но я его перебила:
— А где же это на Тверском бульваре гостиница? Что-то не припомню. Ну да бог с ней!
— И потому, — продолжил он, — мы можем беседовать сколь долго угодно.
— Сколь угодно долго, — поправила я его, — продолжая бесплатно пользоваться этим еще сохранившимся в нашей стране преимуществом социализма, так?
— Так, так! — подтвердил он, громко смеясь.
— Ну что ж, тогда я расскажу вам, чем завершился мой визит на Знаменку. Знаменка находится в центре старой Москвы, недалеко от Библиотеки имени Ленина.
— Знаю, знаю, но я не имел чести там бывать.
— Так вот, в Дворянском собрании мне прежде всего пришлось держать ответ перед некой старушенцией — специалистом по вопросам религии и церкви — так, во всяком случае, нам ее отрекомендовали. Сухонькая старушенция невзрачной наружности, задержав взгляд на моем имени, двух отчествах и фамилии, подняла на меня свои красноречиво вопрошавшие глаза. Поняв немой вопрос ее озабоченного взгляда, я поспешила успокоить ее: «Православная, православная, крещеная в церкви Николы в Хамовниках. (Кстати, в последнее время я в этом начала сомневаться.) Заповеди чту. В церкви не бываю».
Честно говоря, при теперешней бедности народа, в церкви меня очень раздражает обилие золота, пышные одежды, лоснящиеся холеные лица и тучность служителей Бога. Вполне возможно, во мне говорит генетически заложенный протестантизм отца, при том, что мать у меня православная. Умолчала я только о крепких руках этих служителей, которые, как нельзя кстати, сгодились бы сегодня на заводах, фабриках и поросших лютиками колхозных полях.
«Так, — сказала старушенция, — тогда у меня к вам еще один вопрос: скажите, а кто такой Христос?»
Видя мою растерянность, а, по сути, незащищенность перед воинствующей уверенностью малограмотного человека, которого и на место-то ставить бессмысленно, старушенция стала меня подбадривать:
«Он человек или? Ну, ну, подумайте. Ну!»
«Простите, — сказала я, стараясь держать себя в руках, — я тридцать лет без малого проработала редактором в издательстве «Художественная литература», где переводила на русский язык и издавала португальских и бразильских классиков, сопровождая тексты исчерпывающими комментариями по-любому вопросу о Христе, заповедях, короче Библии, и я позволю себе ваш вопрос оставить без ответа».