Вот так ломались судьбы людей в начале семидесятых годов.
Еще уехал Анхель Гутьеррес — брат нашей корректорши (не помню, как ее звали). А его помню хорошо, он так же, как я, учился в ГИТИСе, только на режиссерском факультете, и окончил его успешно. А что потом? Слышала по телевизору, что, живя в Испании, он с благодарностью вспоминает Советский Союз и свою развеселую студенческую жизнь. Но чем занят в Испании, так тогда и не поняла. Однако в 2008 году из присланного мне плана Института Сервантеса я узнала, что он был в Москве (мы могли увидеться, но не увиделись). Я была в Доме творчества писателей «Переделкино» и не знала о его приезде. А потом в ноябре 2009 года я услышала по каналу «Культура», что Анхель создал в Испании театр Чехова и привез свои постановки чеховских пьес в Москву на Международный Чеховский фестиваль.
Да-а! А еще был (чуть не забыла) корректор Матео (он же испанский поэт Хулио Матео), с которым мне в подчитку приходилось читать корректуры редакции в авральные дни. И когда я, читая вслух испанский текст, нет-нет, да сбивалась на португальское произношение, он всегда говорил мне: «Ничего, ничего! Я все понимаю, продолжай!» Тогда как наши русские дивы (они были издательскими редакторами; в издательстве на иностранных языках издательский редактор — это стопроцентный корректор плюс прочие его достоинства), проходя мимо нас, сидящих в коридоре (потому что Матео все время курил), бросив на меня выразительный взгляд, вопрошали Матео: «Ну, что? Дело пахнет керосином?» — Матео отмахивался от них, как от назойливых мух.
Где же они, эти дивы, теперь? Что с ними стало? И чем они живы, если вообще еще живы?
XXI
И вот волею Его Величества случая (да еще какого!) в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году я оказалась в издательстве «Художественная литература», ранее широко известном в стране как «Гослитиздат», а мне с юности — по изданиям классической отечественной и зарубежной изящной словесности. Взята я была на должность редактора португальской и бразильской литературы, о которой, честно говоря, имела весьма и весьма приблизительное представление. Нет, классика португальской литературы XIX века Эсу де Кейроша я не только знала, но даже начала переводить, прежде всего, его новеллы. Знала я и современного бразильского писателя Жоржи Амаду, конечно, по переводам Юрия Калугина. А уже будучи в «Худлите» и работая с Инной Юрьевной Тыняновой над ее переводом стихов Томаса Антонио Гонзаги, вспомнила, что знаю и этого поэта по вольному переводу Александра Сергеевича Пушкина стихотворения Гонзаги под названием «Там звезда зари взошла…».
И все! Все!
— А кто знает больше? — спросил меня заведующий редакцией «Литератур стран Латинской Америки, Испании и Португалии» Валерий Сергеевич Столбов. — Но с вашим знанием португальского и желанием работать в издательстве, вы быстро освоите литературу и той, и другой страны, я очень в это верю.
— Но я не литературовед, я — лингвист, — сказала я.
— У нас был литературовед, — ответил он, — изучавший португальский, но предпочел уйти в Институт мировой литературы. И мы остались без португалиста. А нам нужно издавать литературу и Португалии, и Бразилии. Вся надежда на вас.
— Спасибо, вы очень добры. Вы же совсем меня не знаете, — ответила я.
— Потом, — продолжил он, — я знаю, что вы переводите… и скоро в издательстве «Прогресс» в вашем переводе выйдет книга бразильского автора Раймундо Мораэса «Амазонская низменность». Так что, работая у нас в издательстве, вы будете совершенствоваться и переводить дальше. Соглашайтесь!
«Какой милый человек, — думала я, — он меня уговаривает и даже вроде соблазняет. Интересно, что ему обо мне наговорила умная и милая Елена Якучанис?»
— Давайте-ка перейдем к делу. Я сейчас познакомлю вас с вашими будущими коллегами, потом пойдем в отдел кадров… надеюсь, вы принесли документы?
Я утвердительно кивнула головой.
Выйдя из своего кабинета, он широко распахнул передо мной дверь редакции, находившейся рядом, все в том же темном закутке второго этажа. В большой, устланной старым, но добротным ковром комнате, за пятью столами сидели женщины, и я невольно отпрянула назад.
— Хочу представить вам нашу новую сотрудницу, — сказал он, словно решение им, мной и издательством уже было принято. Назвал меня по имени и отчеству и сказал, что я буду заниматься португальской и бразильской литературой.
При этих словах, как мне показалось, сидевшие за столами редактрисы облегченно вздохнули.
— Хотя она владеет не только португальским, но и испанским, и французским.
Ответом на эти его слова была гробовая тишина.
— Так, какой стол у нас свободен? — спросил он.
— У окна! — ответила та, что сидела возле двери.
— Ну, от окна, наверное, дует, — продолжал он, — но стол можно переставить к стене. У нас, как видите, просторно. Да, думаю, завтра вы это решите сами. Мы ждем вас на работе к девяти. И еще, один день у нас библиотечный (что такое библиотечный день, я тогда не знала). Пойдемте, я вас провожу.
Уже в коридоре, видя мое смятение, он спросил:
— Что такое? Вам что-то не понравилось?
— Да у вас же одни женщины! — сказала я.
— Ну почему же, — широко улыбнулся он, — у нас столько авторов-мужчин. И поэты, и прозаики, и литературоведы! А еще и художники!
— Вы меня неправильно поняли. Я хотела сказать, что у вас в редакции женский коллектив, а я в чисто женском коллективе никогда не работала.
— Вот и поработаете! Будем надеяться, что вам понравится — работа, конечно, — сказал он и опять улыбнулся.
Так началась моя почти тридцатилетняя работа и жизнь в старейшем издательстве страны «Художественная литература» — гиганте (в те, теперь уже далекие годы) книжной промышленности Советского Союза и безусловном центре литературной и интеллектуальной жизни столицы с 1930 по 1995 год, когда издательство стало умирать. (Да, такое никому даже в самом страшном сне не могло присниться! Но об этом позже.) А тогда, в шестьдесят третьем, я в редакции «Литератур стран Латинской Америки, Испании и Португалии» делала свои первые шаги.
То, что в этом издательстве издавали произведения Пушкина, Лермонтова, Блока, Толстого, Флобера, Мопассана, Дюма и других великих писателей, знал у нас в стране каждый школьник. Их произведения выходили как отдельными изданиями, так и в различных сериях, двухтомниках, трехтомниках и Собраниях сочинений, к которым всегда были предпосланы предисловия известных литературоведов, писателей и поэтов, как и комментарии в конце книги, если они требовались. А вот то, что в издательстве было восемь редакций: «Русской классики», «Советской литературы», «Литератур народов СССР», «Литератур стран народной демократии», «Литератур стран Западной Европы, Северной Америки и Австралии», как и «Стран Латинской Америки, Испании и Португалии» и «Стран Востока», кроме того — редакции «Литературоведения», «Художественного оформления», «Технического редактирования», ну и, конечно, корректорская, — я узнала, когда стала сотрудницей издательства. А какая богатейшая была библиотека и библиографическое бюро со всевозможными справочными материалами! Но главное — высокопрофессиональный редакторский коллектив, с которым, придя в издательство, мне предстояло работать.
Поначалу, надо сказать, этот самый редакторский коллектив меня несколько озадачил. О том, что это были высокообразованные интеллигентные люди (не все, конечно, к тому же, позже стали появляться удивительные персонажи!), я была наслышана. Я училась у каждого, оценивая всех по их знаниям и способностям, тому, чему они могли меня научить, даже сами того не ведая.
Первым переводом, который лег на мой редакторский стол, был перевод Б. А. Никонова романа бразильского писателя XIX века Мануэла Антонио де Алмейда «Жизнь Леонардо, сержанта полиции». Никонова я знала как автора краткого очерка грамматики португальского языка, в который частенько заглядывала, открывая португальско-русский словарь. И очень удивилась, увидев его имя на титульном листе рукописи.
— А Никонов разве переводчик? — спросила я заведующего.
— Да у нас с португальского практически переводчиков нет. Нам приходится привлекать переводчиков с испанского. А Никонов знает португальский, — услышала я в ответ.
— Но если Никонов не переводчик, а я еще не редактор…
— Ничего, ничего. Читайте русский текст, сверяйте с португальским, отмечайте неточности в переводе, а стилистическую правку сделает внешний редактор.
Следом пошли чистые листы романа Эсы де Кейроша «Реликвия» в переводе Надежды Ароновны Поляк (Боже! Да это же моя преподавательница испанского языка из Московского педагогического института им. Потемкина, откуда я была исключена за стихи… Откуда у нее португальский?!), которые мне было предложено прочесть на предмет опечаток. Что-то я там такое отыскала, уже не помню. То ли нашла пропуск, то ли перепутанные главы.
А вот потом… потом заведующий положил мне на стол рукопись «Лиры и чилийские письма» бразильского поэта XVIII века Томаса Антонио Гонзаги в переводе — «безусловно хорошем» — подчеркнул он, — Инны Юрьевны Тыняновой. Однако тут, как потом мне стало ясно, меня ждало новое испытание: проверка умения, а вернее, способности продуктивно работать с автором.
Да, надо отдать должное заведующему нашей редакцией Валерию Сергеевичу Столбову: не бросил он меня сразу в воду, как котенка, не умеющего плавать, а исподволь подводил меня к самостоятельной работе над русским переводом и общению с автором, за что ему сегодня мой низкий поклон.
Так вот, Инна Юрьевна Тынянова, безусловно талантливая и опытная переводчица с испанского (португальского она не знала), была, как всякий талантливый человек, очень трудной в работе: отстаивала каждое свое слово, цеплялась за интонационные запятые, с которыми, как правило, не соглашались корректоры, и, чуть что, создавала бурю в стакане воды. Это хорошо знал по собственному опыту наш чисто женский редакторский коллектив, и теперь, когда я была на новенького, с замиранием сердца ждал предстоявшую мне с ней боевую встречу на португальской территории. Беспок