Теперь здесь, на равнинных землях Ла-Манчи, нас встречают не бегущие навстречу рекламные быки, а огромные ветряные мельницы, с которыми так отважно сражался Дон-Кихот Ламанчский — герой Мигеля де Сервантеса Сааведры.
Ознакомившись со всеми достопримечательностями прославленной Сервантесом равнины Ла-Манчи, где совершал свои знаменитые подвиги хитроумный идальго, мы продолжили следовать курсом, предначертанным нам «Союзом обществ дружбы с зарубежными странами», конечным пунктом которого была Барселона.
По пути наш батюшка из Петрозаводска все время давал, как говорят теперь, «мастер-классы» своим испанским коллегам и их пастве, которая, внимая хорошему испанскому этого молодого русского священнослужителя (не общаться же ему с Богом и испанскими прихожанами на старославянском!), вполне возможно, дивилась его речам и донкихотству.
Теперь наш путь лежал в Аликанте, Валенсию, Террагону и Барселону. Аликанте помню плохо. А может, мы и не были в Аликанте, а прямиком направились в залитую солнцем и обласканную теплыми волнами Средиземного моря Валенсию, в которой соединилось все: и провансальская элегантность, и итальянская непринужденность, и арабская фантазия.
В центре города, естественно, высился кафедральный собор, и именно от него расходились пути-дороги приехавшего сюда туриста. Но мы не туристы. Мы — посланцы Общества дружбы с зарубежными странами. И потому кто-то выступает в местном «Обществе дружбы Испания — СССР», кто-то изучает местные художественные промыслы и дарит русские матрешки, кто-то архитектуру, а кто-то отдыхает в шезлонге на балконе своего номера. И это я! А может, это было в Террагоне? Конечно, в Террагоне!
Выйдя на балкон, я села в шезлонг и тут же зажмурилась от бескрайней синевы морского простора, смыкавшегося на горизонте с голубым куполом неба. Красота, тишина, воздух! Да, именно здесь, в отеле «Террако», наш батюшка, окончивший МГИМО (что меня тогда потрясло до глубины души), искупался в открытом бассейне. Молодец! Ей-богу, молодец!
А вот и последний пункт нашего пребывания в Испании — раскрасавица Барселона. Впечатляющий морской порт, площадь Испании, площадь Каталонии, недостроенный храм Святого Семейства — великое творение каталонского архитектора Гауди, Рамбла — бульвар, прогуливаясь по которому я впервые увидела таких красивых испанских женщин (к сожалению, все они оказались проститутками) и не менее красивых мужчин того же профессионального клана. (В те годы для нас, советских, подобное явление было исключительным.) Ну и, конечно, феерический фонтан и Национальный дворец на горе Монтжуик, куда нас привезли перед тем, как отправиться в аэропорт Барселоны, чтобы самолетом через Рим вылететь в Москву.
Вернувшись из Рима в Москву, я, как говорится, прямиком попала с корабля на бал, правда, прощальный, который по случаю своего отъезда из Москвы давал Его Превосходительство Посол Португалии Фернандо Магальяэнс Крус.
Прием был дневной. Я вошла в зал, несколько припозднившись.
Посол и его супруга были заняты гостями, которые с бокалами вина разбрелись по всем комнатам. Я стояла как неприкаянная, правда, тоже с бокалом вина в ожидании чего-то, а скорее кого-то знакомого, как вдруг Посол быстрым шагом прошел мимо меня, даже не взглянув в мою сторону. Боже! «Неужели это результат того, что я отказалась прийти на обед в Посольство после начала афганских событий и временного отзыва Его Превосходительства из Москвы?! Не может быть», — думала я. И тут же услышала:
— Лилиана! Я не узнал вас. Где вы были?!
— Я была в Испании, — ответила я.
— Отдыхала! — сказал он утвердительно.
— Отдыхала! — согласилась я.
— А мы с супругой прощаемся с Москвой и отбываем в Португалию. Наше время истекло. Будем скучать по Консерватории и Большому театру.
— А я по Вашему Превосходительству и Вашей супруге, с которой у нас оказались общие знакомые среди португальских писателей. Ваша супруга вспоминала, как она училась с ними на филфаке Лиссабонского университета.
— Ничего, ничего, на смену нам приедут новые и тоже образованные люди и будут помогать вам в вашей благородной работе. Я в этом уверен! («Блажен, кто верует!» Череда последовавших за ним Послов и их советников изданием португальской литературы в России просто не интересовалась.)
И мы распрощались без надежды на встречу; Посол был уже в возрасте и, похоже, выходил на пенсию. Да, в семьдесят девятом он выходил на пенсию, а мне в июле семьдесят девятого года исполнялось всего-то (как я говорю теперь) пятьдесят лет.
Июль — самый неподходящий месяц для любого сбора гостей. Все родственники и друзья в отъезде. Никого не собрать, как ни старайся. А тут пятидесятилетний юбилей, приказ директора и конверт с деньгами.
Ну я и устроила всем праздник в нашем чисто женском коллективе, естественно, пригласив мужской пол из других редакций на чашечку чая с пирогами и тортом собственного приготовления, фруктами и шампанским.
Пришли, конечно, самые близкие мне редакторы, корректоры, техреды, художники и даже работники АХО, которые любили меня за открытость и уважительное отношение к ним и их труду. Не сумел прийти только главный художник нашего издательства Георгий Клодт (для меня просто Юра), он последние годы болел, но сделанную мне в подарок книгу прислал со своей женой Галей.
Книга называлась «Бреверниада», ИХЛ, 1979. Открывалась она посвящением Лиле Бреверн. Потом на шмуцтитуле шел подзаголовок «Бестолковый словарь толковых понятий», в котором первые слова были взяты из энциклопедии Брокгауза и Ефрона: «Бреверны и Бреверн де ла Гарди ведут свое происхождение от Иоанна Бревера, родом из Силезии, р. 1616, ум. 12 мая 1700 г.»
Затем следовали следующие строки: «Королевская Лиля — знак Бурбонов, Бревернов и пр. дворян, Мендес Пинто». «Странствия Бреверн», книга, перевод с португальского, «Портолиля — портвейн». «Португальская бреверна — каскадный танец обезземеленных латифундистов», «Цейхгауз, кафенгауз и т. п. — постройки особого назначения».
И все это на десяти первых страницах книги объемом в 20 печатных листов, оставленных пустыми, скорее всего, в расчете на мое собственное перо, способное их заполнить. (Сегодня я знаю, что в тот год ты, Георгий Клодт, писал книгу о своем прадеде Петре Карловиче Клодте фон Юргенсбурге.) Юрка! Ты просто меня запрограммировал. И сегодня я почти завершаю завещанное мне тобой дело. Спасибо!
Да, а помнишь, как мы — ты, Галя, Юра и я — любили ходить в горы и гулять по царской тропе в Крыму? Вы с Галей жили всегда в Гурзуфе в старом Доме творчества художников, а мы с Юрой — в новом.
Теперь у художников не осталось ни того, ни другого. Вот так!
XXVII
Где-то в середине восьмидесятых я, подсчитав объем переведенных мной произведений португальских и бразильских писателей, решилась подать документы в Союз писателей СССР, выслушав советы своих друзей-переводчиков, которые со знанием дела говорили мне, что путь в Союз писателей долог и тернист для каждого вступающего (но оставлять надежду, как понимала я, не стоит!), а для меня с таким именем, двумя отчествами и такой фамилией, да еще — редактора такого крупного издательства, как «Художественная литература», — о-со-бен-но! Кому-то из членов приемной комиссии не дала перевод, кого-то обидела правкой, а кого-то ею обделила. И этого вполне достаточно, да, да!
«Ты понимаешь, что это запоминается на всю жизнь, — сказал мне как-то Сергей Гончаренко (тогда он был членом бюро творческого перевода), — особенно у злопамятных. А потому на прохождение всех инстанций: бюро творческого перевода, приемной комиссии Московской писательской организации и писательской организации СССР потребуется время, и немалое! Так что, если у тебя уже есть необходимый листаж и рекомендации переводчика (прозаика), поэта и литературоведа, то подавай бумаги немедленно. Не тяни!»
«Не тяни! Подавай в Союз, — подбадривал меня муж, который вступил в Союз художников СССР сразу по окончании вуза и участия картины «Кореянка» на Всесоюзной художественной выставке в 1956 году в Третьяковской галерее. — Сама-то подумай, твои переводы высоко ценит Николай Михайлович Любимов!»
«И помни, — напутствовала меня Скина Вафа (переводчица с испанского, которая когда-то работала под началом все того же Столбова), — ты нажила себе ой какого врага на всю, как говорят, оставшуюся жизнь».
«Мою?» — спросила я ее с усмешкой, но не без тревоги.
«Нет, хочу надеяться, Столба!»
Так многие называли Столбова в издательстве.
«А вспомни, Скина, как он меня брал в редакцию с распростертыми объятиями! Кстати, мало что обо мне зная».
«Так он же брал красивую женщину, да еще со знанием редкого португальского языка. Но всегда говорил: «Что за черт! Как красивая баба, так обязательно стерва!»
Однажды я навещала родителей мужа на Новодевичьем кладбище и какое-то время постояла у колумбария, где захоронен твой прах, Скиночка, вспоминая, как ты говорила мне: «Тебе ли не знать, как, готовя себе открытые двери в Союз писателей, Столбов привечал известных прозаиков и поэтов, раздавая им переводы и с испанского, и с португальского, вспомни, вспомни. И дал бы с китайского, если бы мог!» — «Но за это ему большое спасибо, — отвечала я тебе, — книжки-то выходили достойные!» — «Да, да, однако, такой известный, правда, независимый переводчик, как Николай Михайлович Любимов, оставался в стороне, и у Столбова не работал. Ведь прекрасный двухтомник Сервантеса в серии «Литература эпохи Возрождения» в переводе Николая Михайловича Любимова с иллюстрациями Гюстава Доре вышел у вас в издательстве только в 1988 году, спустя тринадцать лет после ухода Столба на пенсию и накануне его смерти, случившейся в 1989 году».
Выслушав доводы каждого, я решила поторопиться и подать заявление в Союз писателей как можно скорее, раз прохождение туда было таким долгим и муторным делом. Мне ведь так хотелось, вступив в Союз, уйти из издательства и заняться только переводом.