ça de Queiroz?! Traductora do Eça de Queiroz?!»[49] Ну a прочитав мою дарственную надпись на титуле по-португальски, просто рассыпался в похвалах великому мастеру слова и, конечно, мне, переводчице.
Вот так я была вознаграждена за долгое свое молчание на приемах с «тоже образованными людьми, которые тоже будут, — как сказал мне Посол Фернандо Магальяэнс Крус, — помогать мне в моей благородной работе».
Позже, уже в июне (а может и в мае?) 2003 года, ко мне обратился заведующий Научно-библиографическим отделом ВГБИЛ Юрий Германович Фридштейн с предложением выступить в библиотеке на вечере португальской литературы и рассказать об издании тома Эсы де Кейроша.
— Вечер, — сказал он, — будет посвящен выходу в свет книги «Камоэнс в русской литературе». Свои слова об этой книге скажет Татьяна Балашова, составитель тома. Потом свои слова об Эсе де Кейроше скажете вы.
— Хорошо, я подумаю.
И на следующий день, позвонив Юрию Германовичу, сказала, что согласна принять участие в вечере и приду к семнадцати часам!
И вот когда в Овальном зале ВГБИЛ я вышла к столу и посмотрела в зал, то в первом ряду увидела Посла Португалии Жоана Диого Нунеса Барата и его личного переводчика, потом первого секретаря Посольства Анну Софию Карвальоза, советника по культуре Маргариду Гоувейя, Марию Фернанду и других. Словом, все Посольство (нет, не все, конечно), но, по крайней мере, главные лица были в сборе.
И как только я начала говорить, личный переводчик Посла ни на секунду не закрывал рта, шепча тому на ухо, похоже, слово в слово все то, что я говорила по-русски. Иногда Посол по ходу моего выступления что-то переспрашивал у переводчика. Тот тут же отвечал ему. (Переводчик давно работал в Посольстве, хорошо знал меня, так что вполне мог дать ответ на некоторые вопросы Посла, не относящиеся к докладу.)
Следом за мной выступили доктор филологических наук, профессор МГУ Светлана Ильинична Пискунова, Ольга Александровна Сапрыкина и зав. кафедрой романского языкознания, доктор филологических наук Марина Афанасьевна Касарик.
После чего все направились в соседний зал, где должен был состояться фуршет. Вот в этот самый момент ко мне подошел Посол Жоан Диого Нунес Барата и выразил мне свое глубочайшее уважение и большую благодарность за проделанный мною труд по переводу и изданию произведений Эсы де Кейроша в СССР и России, еще не зная, что мною переведено и отредактировано свыше двухсот произведений португальских, бразильских, испанских и латиноамериканских авторов.
Где-то в конце 2003 года, Посольство Португалии попросило меня представить Curriculum vitae.
XXXII
Устала писать рука, и я решила, отдыхая, подобрать (да уж и пора потихоньку это делать) документальные материалы к книге: фотографии отца в дореволюционное время с Георгиевским крестом, матери в балетной пачке, свой, выданный мне в Португалии, студенческий билет Лиссабонского университета, приглашения в Посольства Португалии и Бразилии и все прочее, что безмолвно свидетельствует об истинности всего того, о чем я сейчас пишу. И вдруг… из большого бумажного пакета прямо мне в руки посыпались наши с тобой, Юрушка, письма, которые ты писал мне из Мирного, Маров, Воркуты и других городов, в которых ты создавал свои монументальные работы. И я стала их читать. Господи, читаю и плачу, читаю и плачу, да, плачу.
Родная моя Лиленька!
Только сегодня собрался написать тебе письмо, очень сильно уставал, много бегал, словом, работал (ты же сама знаешь, как я работаю), так что прости, что долго не писал. Как там у нас?
Ну теперь все по порядку. Летел трудно, всюду из-за нелетной погоды задерживали. Из Домодедово вылетел только в 4 часа утра. Я уж не звонил. Не хотел тебя беспокоить. И так всюду. Словом, летел двое суток. По дороге познакомился со специалистом по алмазам, геологом из Москвы. Он всячески мне покровительствует: живу в люксе гостиницы города Мирного в двух комнатах вместе с ним. (Цена 1 руб. 30 коп. за сутки. Такие уж тут люксы). Те ребята, что должны со мной работать, оказались весьма недружелюбными — эдакие Хемингуэи-охотники, — но беспомощные: жили в интернате, пока я не приехал. Не могли устроиться в гостиницу. Ходят гуськом всюду, даже в сортир. Так что я сам по себе. Много интересного. Люди живут здесь замечательные. И все, конечно, проникнуто добычей алмазов, хотя об этом как-то не принято вслух говорить. Я видел, как находят алмазы на последнем этапе обработки руды на фабрике. Прямо при мне нашли и мне в руки дали подержать алмаз в 15 карат.
Много рисую на улицах, на фабрике и у себя в люксе, пока еще не надумал, когда отсюда уеду.
Думаю, что до 20 числа буду в Мирном, а может быть, и до конца месяца.
Теперь как у тебя? Получила ли ты деньги? Звонила ли Эля или архитектор? или Эти Моисеевна насчет Минеральных Вод? Как отец? Я что-то очень волнуюсь. Как мать?
Ты это письмо получишь уже тогда, когда, наверное, приедет Бэлка. Поцелуй ее от меня крепко-крепко. Очень хочу вас видеть, трогать, целовать. Кажется, что прошла вечность, а не одна неделя.
Ну ладно, привет всем. Помни, что я тебя очень люблю.
Крепко, крепко целую,
Юра.
Юруш, милый!
Юрушенька, ты мой? Как я по тебе скучаю! Сейчас девять часов вечера и я собираюсь ложиться спать. Как было бы хорошо, если бы ты был рядом. Ты смотри не сожгись на солнце. Купил ли ты себе шляпу или что-нибудь на голову? Очень мне было приятно, когда я наконец получила от тебя письмо. И особенно телефонный звонок. Юруш, я тебе забыла сказать по телефону, что я сама подала в Художественный фонд заявление о продлении Бэлкиного срока пребывания в лагере. Думаю, вопрос решится положительно. Просили позвонить 27.VI. Вышла моя вторая книжка. Интересно, как будет читаться? (…) В остальном все, как прежде. Отец — так себе. Тамара Андреевна за ним ухаживает. Ты бы написал им отдельное письмо, а то мама твоя обижается. Очень рада, что у тебя все хорошо. Только ешь ради бога. Если будет плохо с деньгами — пиши, понял? Думаю о тебе каждый день, вспоминаю твои грязные (ты говоришь это не грязь, это краска!) лапы. Мой милый, мне их так не хватает. Где и как ты там без меня кормишься? Где ваш архитектор? Бэлочка очень хочет, чтобы ты написал ей письмо в лагерь. Вот тебе адрес: г. Таруса, Калужской области, Пионерлагерь Художественного фонда, Кафенгауз Бэле.
Юрушка, милый, помни, что я тебя жду. Ты, конечно, там трудишься вовсю и тебе скучать некогда. А я скучаю. В воскресенье поеду к Бэлке, повезу ей апельсины, огурцы и ее любимую колбасу, поеду скорее всего одна, а может, с Милой Владовой. Они с Львом Рафаиловичем хотят снять домик в Ладыжино.
Ну, Юруш, спокойной ночи, целую тебя крепко-крепко. А может, ты получишь это письмо утром, а совсем не вечером. Ну, да все равно. Я ложусь спать. Ну приснись ты мне во сне, во сне, как наяву.
Юрушенька, ты мой?
Целую крепко,
Лиля.
Твой, конечно твой, Лильчик! Родной мой.
За меня не волнуйся, у нас сейчас все в порядке, и я даже не очень устаю от работы. И шляпа есть — а-ля плантатор. Мощная шляпа! И сам я почти негр, ну не негр, а араб во всяком случае. Очень рад за твою книжку, за тебя, конечно, хотел бы ее прочесть. Ну приеду и посмотрю (…) Лилюшенька, мне без тебя скучно и неинтересно ездить по разным городам. Как бы мы с тобой здесь, в этих городках, побродили бы…
Ну, я думаю, что это мы с тобой еще сделаем. Очень красивые места проезжали, когда ехали через Нальчик в Орджоникидзе на машине. Около Орджоникидзе — Терек. Он очень красив и, знаешь, не лермонтовской красотой, а вполне современной красотой. Свирепый и страшноватый, несется так быстро, что середина реки как бы вздута. Сзади гряда синих гор со снежными вершинами — Казбек. А за ними Грузия, Армения. Обязательно съездим в Армению.
Вообще эти места особенно красивы из автомобиля. Ты едешь, а горы стоят.
Камни в Тереке и других реках точно такие же, как в море, только хуже отполированы.
Да, архитектор уже подписал и картон, и сухой набор, и все бумаги, по поводу которых я волновался. Они уже отосланы в Москву.
Киска, письмо твое получил как раз вечером, спасибо, очень приятно было. И пишу тебе вечером, так что спокойной ночи, Лильчик. И за меня не волнуйся.
Целую крепко,
твой Юра.
Дорогой Юрушка!
Как ты там? Как идет работа? Как ешь, спишь и все остальное?
У нас все в порядке. Мы с Бэлчиком устроились под Тарусой, в Ладыжино. Сняли маленький домик, метров 9, совершенно отдельный. Сняли за 30 рублей и устроились на питание в лагере (завтрак, обед, ужин) на 20 дней. Сейчас идут дожди и какого не очень. Но природа здесь уж больно хороша и воздух необыкновенный. За питание с нас взяли по 1 р. 20 коп. в день с каждого. Это недорого.
Перед нашим отъездом из Москвы Павел Яковлевич (букинист) прислал девочку, и она сделала список книг и упаковала три или четыре партии. Заберут их числа 21–25 августа, когда мы вернемся в Москву. Тогда и получим деньги и за эти партии книг, и в Комбинате по твоей доверенности.
Малашонку позвонила. Он обещал выяснить с «Гагариным». Так что, как видишь, дела потихоньку двигаются.
Ты, пожалуйста, береги себя.
Мы тебя крепко, крепко целуем и ждем.
Лиля, Бэла.
Дорогая Лилечка!
Дорогая Бэлочка!
Дорогие мои пионеры!
Очень рад, что вы здорово устроились, даже завидно.
А у нас — черт-те что! Приехали на место стройки и рот разинули: стоит фундамент в чистом поле; и больше ничего. Хотели ехать обратно. Долго ругались с архитектором, и построили стенку (ими она называется «по-научному» пандус). На это ушло 7 дней. Сегодня почти закончили рельеф большой стенки. Впереди — малая и мозаика.
Здесь (в Мирном) работают все с прохладцей, ругаемся мы с ними безбожно. И сегодня архитектор поставил каркас самой трубки. Сейчас все выглядит как настоящая стройка: рабочих до черта, подъемный кран, трактор, автомобили, песок, цемент, леса, грохот. Словом, дым коромыслом. И… комары, мошка, гнус. Меня почти съели. Весь чешусь. Никакие снадобья не помогают! Здесь ведь как: то жара 35°, то прохладно. Днем голый, вечером в твоем свитере. (Кстати, мерки для нового свитера я тебе выслал, можешь вязать новый.)