тетом по печати СССР, знакомили меня со страной, ее культурой и всем тем, что могло быть мне необходимо в моей работе.
Чрезвычайно признательна я и «Португальскому институту книги и библиотек». Он все время опекал меня, высылая справочную литературу и периодику: «Литература, искусство, философия» и журнал «Литературные беседы». Сегодня я получаю газету «История и антология португальской литературы». Самым ценным для моей работы переводчика стал присланный том «Открытие Португалии», который особенно помог мне, когда я переводила роман Виторино Немезио «Непогода в проливе», поскольку ни на 332
Азорах, ни на Мадейре я не была. С 1993 года «Португальский институт книги и библиотек» начал оказывать мне поддержку в соответствии со своей программой поддержки перевода, что и дало мне возможность в наши трудные годы перевести и издать несколько книг. Последние две вышли в 2002 и в 2003 годах. Это том Эсы де Кейроша (в серии «Мировая классика»), в который вошли романы «Кузен Базилио», «Город и горы» и повесть «Мандарин». И отдельное издание романа Вержилио Феррейры «Во имя земли». И ту, и другую книгу сегодня я с большой радостью имею честь преподнести Его Превосходительству Послу Португалии Мануэлу Марсело Курто».
Неделей позже мы с мужем в нашем доме за нашим небольшим (непьющим) столом отпраздновали это знаменательное событие в кругу (опять же небольшом) друзей и наиболее близких коллег, которые вольно или невольно способствовали моим успехам- в переводах и получении ордена. Это, конечно, Татьяна Бердикова — главный редактор издательства «Б.С.Г.-Пресс» и его директор Александр Иосифович Гантман, естественно, Юрий Германович Фридштейн, Виталий Гнатюк, переводчик и диктор Московского радио на Португалию и Бразилию. И Наташка, Наталья Леонидовна Трауберг (сегодня ее уже нет в живых), с которой у нас был пройден большой путь от взаимного неприятия, когда я редактировала ее перевод с португальского (что это было — «Посмертные записки Браз Кубаса»? Нет, не помню, она ведь переводчик с испанского), до душевной близости, которая вдруг возникла у нас друг к другу во время нашей поездки в Испанию, когда мы, сидя на переднем сиденье в автобусе, поднимались к белеющим вершинам Сьерры-Невады, и продолжалась практически до последнего дня ее жизни, когда я, честно говоря, не зная, что она сама уже на пороге смерти, позвонила ей и сказала, что мой муж умер.
— Как же тебе должно быть плохо! — с состраданием сказала она мне.
То были ее последние слова, которые я слышала.
Вообще чаще всего люди становятся задушевными друзьями после какого-нибудь кризиса в их отношениях, когда и тот, и другой может беспристрастно оценить степень утраты.
А может, это только в моей практике?
Примерно в тот же год, может, в ноябре 2005, Посольство Португалии провожало своего первого секретаря и по совместительству советника по культуре (высокообразованную и интеллигентную, как мы, русские, называем таких людей) Анну Софию Карвальоза в Норвегию. Пошла на повышение (узнала я), и по заслугам. Посол Мануэл Марсело Курто устроил ей по этому поводу прощальный ужин, и, надо сказать, на широкую ногу, чего со времен Посла Фернандо Магальяэнса Круса я в Посольстве Португалии давно не видела. То был первый год пребывания Мануэла Марсело Курто в Москве в ранге Посла.
На прощальный ужин я с мужем была приглашена Анной Софией Карвальоза, ну и Послом, конечно, и чтобы оставить по себе память у Анны Софии, я отправилась в универмаг «Москва» и купила ей красивый шерстяной платок с большими кистями и набивным цветочным узором (как же эти платки назывались? Не помню. Ах, да, павлово-посадские!), чтобы, как я сказала, набрасывая его ей на плечи: «Он согревал вас в холодные норвежские вечера». Ну и, конечно, цветы от мужа.
Так вот, потоптавшись под аперитив в первом зале Посольства в ожидании подтягивавшихся приглашенных, мы, когда нам было предложено, подошли к ведущей в другой зал двери, на которой висел план рассадки. Я, естественно, стала искать свою фамилию и фамилию мужа и, найдя их помеченными по разные стороны стола, несколько растерялась. Но тут, как всегда в Посольстве, пришел мне на помощь Виталий Арсеньевич Гнатюк, тихонько подошел ко мне и повел меня к столу на предложенное мне (как поняла я тут же) почетное место, тихо говоря по-русски, что скорее всего место по левую руку от меня будет пустым (переводчик, который должен был сидеть на этом месте, заболел), так что, если что, муж сможет сесть с вами рядом, если захочет, конечно!
А когда я садилась на подвигаемый мне Послом стул и обнаружила, что Посол садится со мной рядом, а по правую руку от Посла садится София, а с другой стороны стола по правую руку супруги Посла садится мой муж, я, естественно, улыбнулась.
Стол был красиво сервирован, официанты разливали белое вино в бокалы, а закуска из даров моря уже лежала на тарелке каждого.
Надо сказать, что, выпив за Софию… ой, нет-нет! Первый бокал Посол поднял за пришедших гостей, и прежде всего за нас с мужем, как он сказал, «одаренных людей: художника и переводчицу португальской литературы» (орден красовался у меня на груди), мельком заметив, что его дети тоже русские по матери; потом за Софию, за ее знания, талант и умение работать с документами и людьми, выразив сожаление, что с ней приходится расставаться, и пожелал ей дальнейших продвижений на дипломатическом поприще и так далее, и тому подобное.
В ответ свое слово сказала София, умно и достойно.
Потом установилась тишина: все принялись работать вилками и ножами. И блюда стали следовать одно за другим.
Отужинав, все дружно поднялись из-за стола, чтобы размяться и наконец поговорить с теми, кто сидел далеко друг от друга.
XXXVI
Потом последовали годы 2006 и 2007-й, которые мы с мужем прожили в страхе перед неотвратимым грядущим, естественно, стараясь не выказывать этот свой страх друг другу. Муж держал себя в руках (во всяком случае, внешне) и жил той же активной жизнью, какой жил до обрушившегося на нас диагноза. Вставал чуть свет, а зимой даже затемно, и уходил в мастерскую работать: дописывать свой пятиптих. И возвращался, как и прежде, не раньше восьми часов, дав схлынуть людскому потоку, устремлявшемуся в метро в вечерний час пик. Ведь любой случайный толчок в живот или грудь (как сказал врач) мог положить конец его существованию на нашей грешной земле. Я это хорошо понимала и всегда говорила: «А может, лучше выйти на час-другой раньше, пока не началась еще толкучка в метро и свободны троллейбусы и автобусы?» Он отвечал, что постарается, если получится: ты ведь сама знаешь, как трудно оторваться от работы.
Как всегда, я ему часто звонила и терпеливо ждала его прихода. Терпеливое ожидание стало в эти последние годы сущностью моей тревожной жизни.
Дочь по субботним и воскресным дням, побуждаемая нашей внучкой Сонечкой, которая настойчиво требовала поехать за дедом (деда она очень любила), всегда старалась заехать за отцом на своей машине в мастерскую и доставить его домой в целости и сохранности.
Я, как и все предыдущие годы, когда он приходил, бросалась снимать с его ног ботинки (делая это сам, он задыхался), но почему-то теперь он упорно отказывал мне в моем желании помочь. (Может, хотел подбодрить?)
Иногда он будил меня ночью криком. Проснувшись, я будила его: «Проснись, проснись, тебе что-то приснилось?» Он отвечал мне: «Да, мне приснилась мать, она манила меня руками, как маленького».
«Но ведь чтобы сны не снились, надо готовиться ко сну: возвращаться домой раньше и, ложась спать, думать о хорошем».
Да попробуй тут думать о хорошем, когда знаешь, что всё — и хорошее, и плохое — может в одночасье исчезнуть, что и случилось в январе 2008 года.
Следующие полгода мы разбирали мастерскую. Боже, какое количество живописных работ, как законченных, так и начатых, сделанных им самим эмалевых красок, загрунтованных под эмали металлических плит, которые он подготовил для монументальной работы в Черновцах, и всего остального сопутствующего материала! Это я только сейчас так разумно оцениваю все им сделанное, а тогда я могла лишь вытирать пыль, подметать пол и смотреть на дочь и зятя, работавших в поте лица. Фотографируя и вводя работы в компьютер, они подготавливали их для посмертной выставки, которая должна была состояться через год, в 2009 году. Когда же и физически, и морально тяжелая работа для дочери, зятя и меня закончилась, они уехали на Биостанцию МГУ, находящуюся на Белом море, а я… я улетела в Вену, чтобы хоть на время забыться, знакомясь с красотами прошлого Австро-Венгерской империи и слушая любимую музыку Иоганна Штрауса, его вальс «На прекрасном голубом Дунае» и «Сказки Венского леса», ну и увидеть сегодняшний Зальцбург — город фестивалей — и его чарующие окрестности с возносящимися в небо снежными вершинами, которые, как я понимаю сегодня, я видела (если видела) сквозь призму своей утраты. Вот так! А вернувшись в Москву, уехала в Дом творчества писателей «Переделкино», чтобы писать статью для книги-альбома: «Юрий Кафенгауз. Живопись. Графика. Эмали. Монументальное искусство» о моем муже-художнике, которая обязательно должна была выйти в свет к открытию посмертной выставки художника.
XXXVII
Посмертная выставка работ мужа открылась 13 апреля 2009 года в выставочном зале Московского союза художников в Старосадском переулке. Приуроченный к выставке альбом в исполнении издательства «Виртуальная галерея», составленный дочерью и мной и отредактированный Юрием Германовичем Фридштейном, подоспел как раз вовремя. Так что каждый пришедший на вернисаж мог не только посмотреть выставку и оставить свои впечатления в книге отзывов, но и приобрести альбом с работами художника и, естественно, прочесть статью «Душа и судьба художника».
Так вот, в тот погожий солнечный день 13 апреля 2009 года на открытии посмертной выставки было многолюдно, что, естественно, не могло меня не радовать, тем более в стенах Союза художников. И я радовалась, радовалась этой безотчетной радостью, принимая букеты цветов за мужа, с которым прожито шестьдесят лет, и которого уже не было в живых, и который «вот так со стороны», как он говорил, уже никогда больше не увидит плодов своего нелегкого труда.