аким и сам себе верил,— это поднимало его над всеми практиками, такими, как Борис...
Борис опять перечислил ему мои недостатки — ну, как я уже сказала, у меня нет ни красоты, ни ума; и в смысле всяких связей я бесперспективная, и притом еще я отношусь к третируемой категории населения, к «национальному меньшинству» (вот определение!)... Лазар сдвинул брови и ответил, что любит меня... Он и теперь всегда так сдвигает брови, когда ему что-то не нравится, а он не хочет или не имеет возможности открыто возразить...
Так вот Лазар ответил, что любит меня, Борис ему устроил то место в академии, и мы с Лазаром поженились...
Дальше... Нет!.. Я не хочу все рассказывать... Он два раза принимал эти снотворные таблетки, и один раз хотел повеситься... Я как раз вовремя прибежала — он только подбородок себе ободрал... И с таблетками тогда, я ему палец совала в горло, чтобы рвота была...
Софи сказала, что он не хочет покончить с собой, просто хочет немного расслабиться, чтобы разрядка... Я так плакала из-за всего этого... Расслабиться, разрядка — вот чего он ищет в нашей рабской жизни...
***
Сейчас мне будет трудно рассказывать, потому что стало вдруг очень много и надо сделать какую-то последовательность... В основном все хорошо относились к Лазару, и если иногда и делали и говорили ему что-то плохое, то это так же, как всем другим; не то чтобы нарочно сделать ему гадость, а так просто, как все делают всем...
Прозвище «Профессор» было такое немножко вульгарное, очень простое прозвище... близкие друзья называли его двумя другими, более тонкими прозвищами: «Могол» и «Даос»... А мне всегда казалось, что надо произносить «Даос»... В сущности, это было красиво: «Могол» и «Даос», и как-то действительно показывало эту силу красоты души и силу телесной красоты, и то, как они красиво и тонко, эти прекрасные силы, соединены в одном человеке...
Лазар имел тогда трех близких друзей. Значит, их было четверо... И я думаю, что это уже какой-то стандарт в подсознании, когда мальчики или совсем молодые юноши дружат по четыре человека, четверками такими; наверное, как-то бессознательно они ориентируются на четырех мушкетеров Дюма... Вот и этих юношей из ансамбля «Битлз» (правильно ли я написала название?), их тоже, кажется, было четверо...
После случилось так, что Георги совсем потерялся из виду, Лазар о нем и не вспомнит; ну, Борис — вы знаете, где; а Ибиш умер от инсульта... Я даже на знаю, где он работал... Кто-то Лазару сказал, что Ибиш умер, и помню эту тоскливую тревожность Лазара; я поняла, что его только одно мучает: то, что его сверстник умер, и, значит, и ему как будто бы грозит реальная смерть... И больше ничего... Кажется, никакой жалости Лазар не почувствовал... А прежде так улыбался, как будто жалел нежно всех и любил всех ласково...
А теперь я знаю, он болен тоской, такая серая тоска у него...
Но вот теперь у нашего Лазара Маленького, кажется, нет такой четверки... Заходят к нам мальчики, но мне как-то неловко разговаривать с ними подолгу. Вдруг я что-то скажу или сделаю не так, и моему сыну будет неприятно... Разговаривать с ними, как будто бы они во всем равны взрослым,— получится фальшиво; а так, как взрослые обычно говорят с детьми, — тоже неловко мне так...
Два мальчика — это действительно его близкие приятели... Их зовут Иван и Димитр. Я их сразу отличила: когда я спросила, как их зовут, они назвались полными именами, мне понравилось. Димитр — совсем беловолосый парнишка, будто из скандинавских кинофильмов, а Иван — немного заикается. Иван рисует, у него способности есть. Он приносит свои рисунки... Я потом заметила, что наша старшая девочка, когда рисует, подражает ему немного; а иногда и сильно подражает; я видела, как она рисовала улицу с одним деревом сбоку и машина едет... Но я не могу понять, какое удовлетворение может доставляться таким явным подражанием... Мне это не нравится, и я чувствую, как это мое неудовольствие отдаляет меня от моей девочки. Тогда мне становится так жаль ее; я подхожу, обнимаю ее за плечики, целую в головку, она тоже ласкается ко мне... Я хочу любить ее... Конечно, я люблю ее... Она все равно хорошая...
Когда Лазар Маленький простудился, эти мальчики приходили, у них были такие озабоченные лица... Помню, однажды вечером Лазар Большой их всех развлекал — рисовал какие-то смешные рисунки и карикатуры, рассказывал разное занимательное из истории... Он говорил немного нарочито-иронически, и голос его звучал так полнозвучно... Но обычно он занят работой, у него нет времени. Мальчики, если он войдет в комнату, здороваются, он им отвечает так мрачно, и отрешенно, и немного протяжно... Они смотрят с видимым почтением на его мрачное лицо, сдвинутые темные брови и печальное и как-то странно диковатое и суровое выражение очень темных глаз... Глаза мальчиков невольно так чуточку вытаращиваются... Мне нравится, как они смотрят на Лазара , — значит, мой Лазар Маленький сумел им внушить почтение к своему отцу; впрочем, и к себе самому...
Меня удивляет, как это Лазар Большой так прямо спрашивает наших детей, с кем они дружат... Он сидит, а сын стоит перед ним; сейчас он и старшую девочку так ставит и спрашивает... Лицо у него мрачное, глаза суровые, брови сдвинуты... Он спрашивает, с какими детьми дружат наши дети, кто родители этих детей... «Эта твоя новая подруга не учит тебя неприличным словам?» — спрашивает он девочку... Я бы постеснялась задавать такой вопрос; и вообще, я стала бы заискивать, поддакивать, не была бы уверена в своем праве приказывать и учить... А Лазар уверен... И он умеет какое- нибудь вроде бы незначительное событие в их детской жизни, какое-нибудь крошечное происшествие выставить настоящим преступлением против морали и нравственности; дети у него испытывают это мучительное чувство стыда за себя, плачут... Меня даже пугали эти отчаянные слезы, вроде бы не соответственные проступку; потом я поняла, что это нужные слезы очищения... Старшая наша девочка рассказала, как она пришла в гости к своей однокласснице, там была книга разные советы и рекомендации для женщин в положении, книга принадлежала матери той девочки. Они перелистывали эту книгу, тыкали пальчиками в фотографии и рисунки; и пересмеивались, хихикали... Так и вижу, представляю себе... Лазар сказал ей, что смеяться над этим — гадко и что только врачи могут говорить об этом разумно и правильно, потому что это очень серьезно... И видя отвращение в его глазах и во всем лице, девочка заплакала... Конечно, она живет в обычной жизни, и будет говорить она и об этом; но какой-то островок чистоты навсегда останется в ее душе... Я было назвала эти допросы: «перед судом истории». Но дети не приняли этой моей шутливости, для них эти допросы — это очень серьезно...
Маленькая начала завидовать старшим: их спрашивают, а ее — нет... Она поняла, что в допросе таком наказывают за какие-то проступки; и она приняла решение: обычно она хорошая девочка, не озорница; и вдруг понеслась по квартире, опрокинула стул, разбила чашку, влезла на кровать и стала прыгать на чистом покрывале, вбежала в комнату, где Лазар Большой работал, и схватила книгу... Лазар встал из-за стола, она спросила, будет ли он ее спрашивать... Лазар крикнул раздраженно и злобно: «Убирайся! Ты мне противна!» Он не притворялся в каких-то воспитательных целях, как это обычно делают взрослые с детьми; она действительно стала ему противна и он ей это прямо крикнул... Но девочка уже впала в капризное упрямство отчаяния, когда человек понимает, что все пропало, и все равно делает назло... «Нет, спрашивай! Нет, спрашивай!» — кричала она... Лазар схватил ее за руку, вывел из комнаты и захлопнул дверь... Я хотела взять ее, громко плачущую, на ручки; но он услышал, как я приговариваю разные ласковые словечки; приоткрыл дверь; крикнул, чтобы я не смела ее утешать, и снова захлопнул дверь... Дня два она капризничала, не хотела говорить со мной, Лазар с ней не заговаривал. Потом она стала задумчива... Потом подошла к Лазару с такой милой трогательной готовностью стерпеть его раздражение, и попросила «поспрашивать» ее «и чтобы никто не слышал»... Лазар очень нежно взял ее на ручки, унес в другую комнату и там говорил с ней... С тех пор он и ее допрашивает, но если старшие перед ним стоят, то маленькую он берет на колени...
С этими мальчиками, Иваном и Димитром, Лазар Маленький поставил пьесу... В квартире Софи он нашел вырезанные из бумаги фигурки, покрашенные черной краской... Софи рассказала, что это Лазар Большой, когда еще в школе учился, сделал театр теней и разыгрывал со своими приятелями «Кота в сапогах»... Лазар Маленький стал просить отца сделать и теперь такой театр, но Лазар Большой отвечал, что у него и времени нет, и желание давно прошло, и тогда Лазар Маленький и эти два мальчика сделали из твердого картона три большие фигуры, Иван их раскрасил... Пьесу написал Лазар Маленький; я не помню, как она называлась, потому что рукопись он нам не захотел показать... Мы устроили ширму.
мальчики сидели за ширмой, держали подставочки картонные у этих плоских фигур, двигали их и говорили...
Спектакль был в нашей квартире. Продолжалось все где- то час. Зрители были: одноклассники Лазара, Лазар Большой, Софи, я, наша старшая дочка и еще несколько детей — тоже чьи-то сестры и братья... После мы всех угощали бутербродами, печеньями и лимонадом... Фигуры картонные были действительно красиво и интересно раскрашены... Я не всю пьесу видела, потому что малышке еще и год не исполнился, она запищала, и я вынесла ее на лестничную площадку, чтобы она не мешала; было тепло, конец весны; и я ходила с ней на ручках; укачивала, пока она не заснула... Входная дверь была чуть-чуть приоткрыта, и я старалась расслышать, как мальчики разыгрывают пьесу. Они говорили громко. Я думаю, Лазар специально старался громче говорить, чтобы я услышала. Но вот рукопись никому не захотел показать: ни отцу, ни мне...
Пьеса произносилась красивыми белыми стихами... Лазар маленький уже прочитал Шекспира и, как видно, и своих приятелей увлек... Один раз я шла домой и вижу, они все трое играют возле нашего подъезда, размахивают какими-то сухими ветками, как будто фехтуются; и выкрики вроде: «Яд!.. Яд!.. Моя рапира отравлена!»... Кричат такими нарочитыми голосами, и забавно им, и интересно, и весело... Иван, когда громко кричит, почти совсем не заикается... Я сразу испугалась, что Лазар может пораниться... Хотела тут же позвать его домой, но испугалась, что над ним станут смеяться, пото