слушала... Это было еще до того, как я впервые говорила с Лазаром... Когда Лазар мне рассказывал, я уже знала, что он не все рассказывает... Но я не сказала ему, чтобы не смущать его...
Когда я поехала поступать в университет, мама не верила, что я поступлю, потому что у нас не было никаких связей в экзаменационной комиссии... Она поехала со мной, у нее был адрес одной женщины, дальней родственницы одних наших знакомых, эта женщина жила одна в двух комнатах, она уже была на пенсии, но хорошо выглядела, высокая и худощавая; она была очень неразговорчивая и мне это понравилось; вечером она смотрела телевизор, а днем уходила в город... Раза два в году она лежала в больнице, у нее была какая-то болезнь печени... Звали ее Мария... Мама с ней договорилась и сняла для меня комнату, чтобы я не жила в общежитии... В тот год конкурс был маленький, я поступила, все экзамены я сдала на «отлично»...
Но вот что было дальше... Когда все бросились к воде, Лазар отошел в сторону, тоже бросил свою ношу на землю и сел на землю... Он сидел, вытянув ноги, руки завел немного назад и опирался ладонями о землю... Пилотку он снял и бросил рядом... Он сидел, опустив голову... Ибиш, который тоже там был, вдруг заметил, что Лазар сидит в стороне. Он подумал, что Лазару плохо, оставил толкучку, подбежал и спросил Лазара, что с ним...
— Тебе принести воды?
— Нет...
Лазар медленно поднял голову, глаза у него стали какие- то очень продолговато-большие и какие-то плоские и как будто влажные... Он как-то отрешенно посмотрел на Ибиша, и после как-то медленно перевел взгляд и внимательно посмотрел на остальных, которые все еще толкались у воды... Внезапно все как-то расступились, будто пришли в себя, стали поочередно, уступая друг другу, наклоняться к воде; стало тихо, голоса умолкли, даже слышно стало это мерное журчание воды... На Лазара никто не оглянулся... Ибиш все стоял подле него... Потом Ибиш тоже отошел к роднику... Все напились, умылись и отошли от воды... Заговорили спокойно и заулыбались, всем вдруг сделалось немного как-то радостно... Лазар тогда встал, подошел к воде, опустился на одно колено, склонился, сложил горстью ладони, выпил воды и умыл лицо... Но это не был тот родник, который мы видели, когда поехали с Лазаром в горы... Другой родник... Вот это мой Лазар...
Чем я отличаюсь от тех, которым везет? Я лгу без успеха, они лгут успешно... Я не научилась лгать хорошо, как следует... Только это...
Конец! Больше не могу выносить весь этот кошмар обыденной жизни... Какого-нибудь другого Лазара сделаю себе... Придумаю... Но дело в том, что я не могу придумывать... «Творение» и «придумывание» — это совсем разное, как будто бы одна детская выдумка, хорошая, милая, и одна грубая практичная ложь...
Я сжимаюсь в темноте под одеялом... У меня тонкие руки, и у меня больные легкие, я чувствую себя очень беззащитной... Никто меня не жалеет... Моя мать думает, наверное, что ее жизнь прошла зря, ведь у ее дочери нет семьи, нет детей... Мать жалеет меня, но с какой-то долей презрения... А я, конечно, хочу, чтобы она жалела меня с любовью...
Лазара совсем нет... Я сама?.. Все время я чувствую, что другие несчастнее меня... Вон та молодая женщина... Олга ее зовут... У нее двое детишек... Но почему я должна ее жалеть?.. Все-таки у нее что-то было в жизни... Я знаю, дети не просто так рождаются! Они от наслаждения рождаются... Зачем я ее жалею?.. И все-таки я ее жалею... Лазар?.. Зачем у меня не получается один милый, добрый, хороший Лазар?.. Не могу остановить это, этот процесс, это движение, которое называется «фантазия» или «воображение», или «творчество», нет, «творение»... Или еще как-то... Это действие... И развивается, вращается, с одной такой беспогрешной беспощадной логичностью,— как Земля вокруг солнца... Но разве я не могу сосредоточиться и вырваться из всей этой ситуации, из всего этого моего движения куда-нибудь в другое какое-нибудь мое движение, в другую ситуацию? Теперь, сейчас — нет, я слишком усталая...
Интересно мне, откуда приходят все эти подробности, детали?.. В моей обычной жизни, в той, которая называется реальной, я их не знаю...
И вот... Нигде его нет, моего доброго Лазара... Только одна логичность, беспогрешная и беспощадная...
Я объяснила сыну принципы построения исторических романов. Он написал один роман, о том, как финикийцы открывают Американский континент... И очень хорошо пошло... Что-то вроде такого фантастического моделирования исторического процесса... Я сказала Маленькому Лазару, что есть один такой способ, прием, берешь своего знакомого или близкого человека, и как будто переодеваешь его в образ какого-то реального исторического лица, смешиваешь детали... Он в своем романе представил своего отца как Демосфена...
Мой сын соблюдает свою своеобразную хронологию, у него Демосфен, финикийцы, Меценат и индейцы — все они живут в одно время... В этом я вижу свободу его мышления... Лазар Большой не сердился, даже смеялся, но мне сказал, что не надо учить мальчика всему такому...
— Не бойся, Лазар, у нас Колымы нет, не могут тебя туда послать...
Моя ирония раздражила его. Он сказал, что я глупая и несдержанная... Я еле удержала слезы, не захотела еще сильнее раздражать его... Все это он мне сказал, когда мы были одни. При сыне ничего не сказал. И я не хочу, чтобы Лазарчо знал о наших ссорах... Все-таки Лазар Большой прав, Лазар Большой более тактичный, более воспитанный, чем я...
Когда мы только поженились с Лазаром, мы ездили в горы... В село болгар-мусульман... Это через одну учительницу, которая работает вместе с нашей Софи... Она туда ездила несколько раз отдыхать... Там большая семья, несколько маленьких девочек... Я привезла куклу в подарок, но им больше нравилось брызгаться водой и носить малышей на ручках, и бегать... Но Лазару хотелось, где тихо, где нет людей... Хозяин сказал, что если мы поднимемся, там будет оставленный дом, и мы сможем в нем пожить... Мы взяли еду и пошли туда... Там такой большой очаг, вроде камина... Но мы побоялись, и готовили кофе на костре...
Круглые голуби издавали свои горловые звуки, трещали крыльями, и пробегали мелкими шажками по этим выщербленным каменным плитам большого двора... Утром они громко слетали на окно, и я просыпалась... Мы спали с раскрытыми окнами... Голуби это были, а может, горлицы... Когда не знаешь чего-то, в этом тоже есть свое обаяние, как в неправильностях или неточностях «Трех мушкетеров» или «Королевы Марго»...
Воздух, как будто вкусный и мягкий, и такой чистый... Зелень прозрачная... Внизу течет река, и мостик крутой каменный изгибается... Лазар сказал, что неподалеку от этих мест он служил в армии... Это и до сих пор удивительно мне, что мой необыкновенный Лазар делает то, что все делают, что он служил в армии, что он утром встает, умывается, надевает обычную, такую, как у всех, одежду; вот он ест, пьет, движутся его милые губы и беззащитный кадык... И это все почему- то мне странно и трогательно и вдруг хочется заплакать...
И вот Лазар сказал, что когда он служил в армии, ну, восемнадцать — двадцать лет, и эта зелень, и воздух, и девушки в горах такие красивые, что он не мог уснуть по ночам, долго лежал без сна и ему казалось, что он сам — это целый сложный мир таинственный, и если так лежать, молча, без сна, вдруг что-то почувствуешь, как озарение; что-то прояснишь в себе... Но я подумала сразу, почему он это говорит? Хочет сказать, что те девушки были красивее меня? Или наоборот, что я красивая и что он теперь любит только меня?.. И тогда я поняла, что эта моя женская мелочность и мелочная эта сосредоточенность моя на себе самой, все это всегда будет мешать мне понимать, чувствовать моего Лазара. Он будет говорить со мной, делиться, как с близким человеком, той красотой и высотой, какие он чувствует, а я буду всему искать свои женские мелкие объяснения... А тесноты и мелочности будет становиться все больше: будут дети, жилье, работа... И я могу совсем потерять моего Лазара... Неужели так будет?.. И я чуть не заплакала... А пока я все это думала, я совсем не обдумала, что же сказать ему, чтобы он понял, что я его понимаю... И я боялась, что вот он сейчас нахмурит брови, и будет это выражение тоскливого одиночества на его лице... И я наклонилась, как мы сидели рядышком, и стала осторожно целовать его раскрытые глаза и чувствовать губами ресницы и веки...
Тогда в горах он купил мне браслет, ожерелье и серьги, даже не серебряные, простые, с красными яркими стекляшками вместо камешков, но это было красиво...
Теперь там, в горах, людям поменяли имена. Говорят, что там теперь войска, милиция, вертолеты над селами... В этом голубом небе...
Лазар... У него совсем настоящее имя... Пока ему легче... Но как же все случается, происходит? Внезапно, вдруг?.. Нет, мы просто думаем, что внезапно... Просто думаем так, потому что целиком поглощены какой-нибудь тошнотой, и головокружением, и ненавистью к самим себе, и переводом рассказов, и по книжке французской кулинарии готовим обед из болгарских продуктов, и пальтишко надо купить маленькой... И вот все происходит: насильно меняют имена, и арестовывают людей, и всякое другое... А что мы? — Вечером читаем детям вслух «Чиполлино» или «Пиноккио»; и гланды; и начинается один конфликт с этой тупой учительницей болгарской литературы... Маленький мой Лазар! Как я его люблю! С ним так чисто и хорошо!.. Каждую неделю я ему пишу по одному письму; рассказываю, какие книги есть в больничной библиотеке и какие здесь люди, какие человеческие характеры, типы... Он мне отвечает, такие интересные мысли сейчас приходят ему в головку... Я не хочу, чтобы он приезжал сюда, к туберкулезным больным, поэтому мы так усиленно переписываемся... Пусть мой сын не чувствует так, будто я его за- бросила... Как хорошо он улыбается!... Девочки так не умеют... Но они такие тепленькие и нежные... Волосики у них пахнут нежностью... Они так прижимаются ко мне, мои девочки... Мне так хорошо, когда я их обнимаю и прижимаю к себе... И я очень люблю купать их вечером...