– А ты разве нет? Он же принц, он привык получать все, на что положит глаз. И его отец был насильником.
– Он – не его отец, – сказал я, однако в душе у меня всколыхнулась тревога. Я осторожно спросил: – А Спарк пугает его интерес? Она просила тебя защитить ее?
Лант ответил не сразу.
– Нет. Пока не просила. Мне кажется, она не замечает опасности. Но я не хочу дожидаться, когда беда случится.
– И ты хочешь, чтобы я вмешался?
Он воткнул иглу в парусину, сложенную в несколько слоев.
– Нет. Я просто хочу, чтобы ты знал заранее. Тогда, возможно, ты поддержишь меня, если до этого дойдет.
– До этого не дойдет, – сказал я тихо.
Лант обернулся и уставился на меня широко распахнутыми глазами. Я сказал:
– Если ты не дурак, то не станешь ничего предпринимать, пока Спарк не попросит тебя защитить ее. Она не из тех девушек, что прячутся за спину мужчины. Если возникнут сложности, она сама разберется. И по-моему, если ты попытаешься вмешаться, прежде чем что-то произойдет, она только разозлится на тебя. Если хочешь, я могу поговорить с капитанами. Это их корабль, и они поддерживают на нем порядок. Я понимаю, что ты неравнодушен к Спарк, но…
– Хватит. Я последую твоему совету, – резко сказал он и принялся шить с каким-то остервенением.
Остаток дня я наблюдал за Спарк и Кеннитссоном. Не было сомнений, что он обращает на нее внимание, и ей это, похоже, льстит. Я не замечал, чтобы Спарк заигрывала с Кеннитссоном, но она смеялась над его шутками. Нетрудно было догадаться, что Ланту, зажатому в тисках чести и долга, больно это видеть. Мне же смотреть на эту суету было, с одной стороны, тоскливо, а с другой – завидно. Сколько лет прошло с тех пор, как я мучился от ревности или терзался сомнениями, зная, что могу претендовать на любовь той, кого люблю? Хорошо, конечно, что все эти страдания остались в прошлом, но это напомнило мне о грузе прожитых лет.
Я колебался: стоит ли вмешиваться? Можно, конечно, поговорить со Спарк наедине, но она, чего доброго, обидится, решив, что я ставлю интерес Кеннитссона ей в вину. А может быть, поговорить с Кеннитссоном? Но кто его знает, что из этого выйдет. Если он всего лишь по-дружески заигрывает, я выставлю себя дураком, лезущим не в свое дело. А если принц питает искренние чувства к Спарк, может получиться как тогда, когда леди Пейшенс пыталась убедить меня оставить Молли в покое. Все осложнялось еще и тем, что мы с Кеннитом постепенно становились друзьями. Он оставался вспыльчивым и обидчивым, но честно старался стать хорошим моряком. Худо-бедно наловчился сам отстирывать свою одежду и вообще делать все то, что за него всю жизнь делали слуги. Правда, он пока с трудом понимал, стоит ли обижаться, когда матросы подшучивали над ним. Непросто было преодолеть стену гордости, которая отделяла его от остальной команды, но он старался.
Не раз я тайком доставал плащ-бабочку и невидимкой выходил на палубу. На корабле мало возможностей побыть одному, а так я мог спокойно сидеть в уголке, не путаясь под ногами, и никто не обращал на меня внимания. После стольких лет, когда я шпионил для Чейда, я не чувствовал себя виноватым, случайно услышав чужие разговоры, но нарочно подслушивать не пытался. Не мое дело, что Ант близко сдружилась со штурманом из Делипая, и я вовсе не собирался прислушиваться, когда Брэшен и Альтия печально беседовали на корме.
Однажды вечером мое укромное местечко оказалось занято: двое матросов устроились там покурить. Тогда я, неслышно ступая, отправился на бак. Остановившись там, где, как я надеялся, можно было не опасаться изваяния, я встревожился, увидев, что на палубе лежит, вытянувшись во весь рост, Кеннитссон. Я осторожно приблизился еще на пару шагов и понял, что глаза его закрыты, но грудь мерно вздымается и опускается, словно в глубоком сне.
Совершенный заговорил, понизив голос, как отец у постели спящего ребенка:
– Я знаю, что ты там.
– Я так и думал, что ты знаешь, – столь же тихо ответил я.
– Подойди ближе. Я хочу поговорить с тобой.
– Спасибо, но я лучше буду говорить отсюда.
– Как хочешь.
Я молча кивнул, опустился на корточки, привалившись спиной к фальшборту, запрокинул голову и стал смотреть на звезды.
– Что? – настойчиво спросил корабль. Изваяние, скрестив руки, полуобернулось ко мне.
Его лицо было так похоже на мое собственное за вычетом прожитых лет, что я говорил будто с самим собой.
– Когда-то, давным-давно, я пытался уйти от всего. От семьи, от своего долга. Какое-то время мне казалось, что это принесло мне счастье. Но только казалось.
– Ты имеешь в виду то, что я хочу стать собой. Снова стать двумя драконами, которые томятся в плену этой деревянной оболочки вот уже шесть ваших поколений.
– Да.
– Думаешь, это не принесет мне счастья?
– Не знаю. Мне просто кажется, ты еще можешь передумать. У тебя есть семья. Тебя любят. Ты…
– В неволе.
– Я знаю, каково это. Но…
– Я не собираюсь оставаться кораблем. Побереги силы, человек. – Он помолчал немного и добавил: – Пусть мы и похожи, но я – не ты. Моя жизнь сложилась совершенно иначе. И я не просил пробуждать меня, чтобы сделать слугой.
Мне хотелось сказать, что тоже вовсе не мечтал стать тем, кем меня сделала моя семья. Но потом подумалось: а правда ли это? Грудь Кеннитссона медленно поднималась и опускалась. Очень медленно.
Я попытался опуститься рядом с ним на колено, но корабль сказал:
– С ним все хорошо. Не буди его.
Маленький амулет с лицом его отца покоился у принца между ключицами. Тонкая серебряная цепочка врезалась в кожу. Мне было бы очень неприятно, если бы что-то вот так вот обвилось вокруг моей шеи.
– Ему амулет не доставляет неудобств.
– Амулет говорит с ним?
– Тебе-то что за дело? Это тебя не касается.
– Может, и касается.
«Ты идешь по тонкому льду, Фитц…» Может быть, лучше все-таки было бы обсудить это с Альтией, а не с кораблем…
Я набрал воздуха и осторожно начал:
– У тебя на борту есть девушка по имени Спарк. Она под моей защитой.
Корабль презрительно фыркнул:
– Я знаю ее. Она мне приятна. И она не то чтобы нуждается в твоей защите.
– Она очень способная, но я не хочу, чтобы ее вынудили защищать себя. И если уж на то пошло, не думаю, что Кеннитссону это сойдет с рук.
– На что ты намекаешь? – возмутился корабль, и я почувствовал, как он внезапно навалился на мои стены. Я запоздало укрепил свою защиту. Верхняя губа изваяния приподнялась в почти что волчьем оскале. – Ты смеешь так дурно думать о нем?
– Никогда не слышал, чтобы кто-то утверждал, что его отец не насиловал Альтию. А в амулете на шее Кеннитссона заключены мысли его отца. Разве у меня нет причин волноваться?
– Нет! Он – не его отец. Воспоминания отца не перешли к нему. – Корабль помолчал и зловеще добавил: – Они перешли ко мне. Я впитал их, чтобы они не достались никому другому.
И вдруг меня швырнули на палубу с такой силой, что я ободрал колени и ладони о необструганные доски. Попытался встать, но кто-то обрушился на меня, прижав всем весом, взяв горло в «замок» железной рукой.
Его борода оцарапала мне щеку, когда он прорычал:
– Экий нежный мальчонка! Брыкайся сколько хочешь, я тебя все равно объезжу. Люблю бодреньких жеребчиков.
Меня схватили за волосы и вдавили лицом в палубу. Я пытался разжать его хватку на горле, но мои пальцы беспомощно соскальзывали с толстой вышитой ткани его рубашки.
Я хотел закричать, но не хватало дыхания. Уперся ладонями в палубу и попробовал сбросить его с себя. Кто-то другой рассмеялся, когда насильник навалился на меня и сдавил горло, окончательно перекрыв воздух. Перед глазами у меня потемнело, и я с ужасом понял, что он собирается сделать со мной.
Я рывком пришел в себя, снова став Фитцем. Уронил руки, которыми вцепился в несуществующую лапищу у своего горла. Я тяжело дышал от боли и страха, доставшихся мне от того мальчика. С трудом поднялся на ноги. Во мне бушевали злость, смертельная обида и черный ужас, который был сильнее меня. «Это не повторится!» – поклялся я и окончательно стал собой. Это не моя боль. Не моя бессильная ярость, не мой стыд.
– Кеннитссон ничего этого не знает, – мягко продолжал корабль, словно и не обрушивал на меня бурю воспоминаний. – Не уходи, человек-олень. Постой там, и я покажу тебе еще картинок из детства Кеннита. У меня их много. Я помню, как он полз, истерзанный, истекающий кровью, туда, где Игрот не мог до него добраться. Ночи, когда он метался в жару, дни, когда его глаза были такими заплывшими от побоев, что едва открывались. Позволь мне разделить с тобой мои теплые семейные воспоминания.
От его слов мне стало дурно, но я только разозлился еще больше:
– Если он… если с ним самим такое творили, почему он сам поступил с Альтией так же? Как мог он превратиться в такое же чудовище?
– Интересно: ты ведь человек, как и он, однако, как и я, не можешь понять этого. Возможно, это был его единственный способ избавиться от прошлого. Чтобы перестать быть жертвой, он должен был стать… зверем? Ты даже представить не можешь, как он сражался с чудовищами, осаждавшими его сны. Как изо всех сил пытался стать не таким, как Игрот. Игрот иногда строил из себя утонченного аристократа. Понятия не имею, откуда взялась эта личина.
Кеннит никогда не понимал, зачем Игрот заставлял его делать то или другое. Наряжал его в кружевную рубашку и велел прислуживать за столом, а потом избивал и срывал с него наряд. Это Кеннит изрубил мое лицо. Ты знал? Я тогда держал его на руках. Игрот хохотал, глядя, как Кеннит рубит топором мои глаза. Таков был уговор: Кеннит ослепит меня и Игрот не будет его больше насиловать. Но Игрот никогда не держал слова. А вот мы держали. Ох, как же мы хранили верность клятвам, которые дали друг другу темными кровавыми ночами!
Корабль скрипнул зубами. На меня накатила волна чужих переживаний, но сердце забилось быстрее, и я стал дышать коротко и часто. «Странно, – подумал я, – что сюда еще не прибежали Альтия и Брэшен».