савшихся к стене и полу, оставляли порезы. Я вдруг понял, что иду босиком. И когда я успел потерять сапоги? Что толку гадать? Это просто боль, и она скоро пройдет. Лестница вниз казалась бесконечной. Хорошо хоть вода постепенно отступает. Вряд ли я смог бы проделать этот путь против течения. Когда ступени наконец кончились и я побрел по колено в воде, то понял, что какое-то время ощущаю боль не только от раны и синяков.
Не только Сила пыталась исцелить мои ноги. Когда я коснулся посеребренными пальцами раны от меча – раны, на которую плеснуло Серебром, ощущение было такое, будто на моей ноге появилась заплатка. Как будто дыру в кожаной куртке заделали, нашив кусок ткани. Эта заплатка была чем-то инородным, я не ощущал ее как часть своего тела, но сделать ничего не мог. Пусть мне удалось уговорить камни подвинуться и отпустить меня, мое тело жило своей странной жизнью.
Вперед. Надо нагнать остальных. Шут, должно быть, думает, что я умер. И расскажет об этом всем! Бедная моя доченька. Нельзя винить Шута. Я и сам считал себя мертвым.
Ты бы и умер, если бы я не припас для нас немного жизни. Для себя. Для тебя. Но главное – для волчонка. Хватит так глупо соваться навстречу опасности. Мы должны выжить.
Как долго я пробыл под завалом? Когда остальные ушли, был прилив. Должно быть, прилив сменился отливом, потом снова был прилив, и вот теперь вода отступает. Прошел по меньшей мере день. А может, и два. Где сейчас Би и остальные? Удалось ли им спастись? Может, они в эти минуты плывут домой, подальше от этого ужасного места, на Совершенном?
Я потянулся к Би Силой, но, как и всегда, не смог отыскать ее. Пытаться связаться с кем-то при помощи Силы сквозь боль и странные ощущения, порождаемые Серебром, – все равно что пытаться кричать на бегу, когда не осталось дыхания. Я сдался и побрел вперед. Надо их догнать.
А что, если на них напала стража Слуг? А что, если их выдали Белые, которых мы освободили? Удалось ли моим друзьям победить, или их всех убили? А вдруг их схватили? Каждый раз, когда я готов был остановиться и передохнуть, я подстегивал себя подобными мыслями и шел вперед. Так я добрался до лестницы. И стал подниматься.
Чернота сменилась темно-серой, а потом и светло-серой пеленой. Я протянул руку к чуть более светлому пятну, расчерченному светом вдоль… и это оказалась приоткрытая дверь, заросшая снаружи так сильно, что мне едва удалось протиснуться. Шипы ежевики принялись рвать мою обгоревшую одежду и царапать кожу, но я проломился сквозь заросли колючих кустов и очутился на склоне холма. Небо было безоблачно, трава доходила мне до колен, тут и там росли чахлые кустики.
Я тяжело опустился на землю прямо там, где стоял, не обращая внимания на боль в раненой ноге. Набрался смелости и посмотрел. Оказалось, рану запечатало Серебром, словно я заделал ее варом. Я осторожно потыкал заплатку пальцем и содрогнулся. Там, под серебряной нашлепкой, тело продолжало залечивать нанесенный ему урон. Зрение отчасти прояснилось, и я разглядел, что мои ладони стали серебряные. Я уставился на них. От кистей остались лишь кости, сухожилия и вздувшиеся жилы. И обе руки блестели от Серебра. Я сожрал сам себя, чтобы исцелиться. Одежда болталась на мне, как на пугале.
Встал и попытался идти. Земля была неровная, я волочил ноги и то и дело спотыкался о кочки. Наступил на поваленный куст чертополоха и упал. Крохотные бледные шипы я вытаскивал серебряными пальцами из ступни, полагаясь не столько на зрение, сколько на удивительную чувствительность, которую обрел благодаря Серебру. Оглядел свои руки в свете дня. Либо на них попало больше Серебра, чем на руки Верити, либо оно было лучшего качества, чем то, что использовал он. Руки Верити были словно облеплены серебряной грязью; мои же руки, казалось, туго обтягивали серебряные перчатки. Я заново изучил те места, куда плеснуло Серебром. Эти дыры в одежде проделали мелкие каменные обломки при взрыве или их прожгло Серебро? На моей груди было огромное блестящее пятно, пятна поменьше покрывали ноги. Я знал, что по меньшей мере половина лица у меня серебряная. Интересно, как я выгляжу? На что похожи мои глаза? Решил пока не думать об этом.
В траве вились длинные стебли клевера, покрытые листьями и красными соцветиями. Молли добавляла цветы клевера в свечи и чай для аромата. Я сорвал несколько соцветий и стал жевать. Во рту стало чуть-чуть сладко и чуть менее сухо. Хорошо, но мало.
Я с трудом встал на подгибающихся ногах и огляделся, пытаясь понять, где я. Похоже, на одном из пологих холмов за городом. Внизу виднелись руины замка Клеррес. Я вытаращил глаза. От крепости ничего не осталось, только груды булыжников и щебня на дальней оконечности полуострова. Пожар, устроенный Би, не мог сотворить такое. И наконец я понял: здесь побывали драконы. Хеби и Тинталья. Они прилетели и отомстили, как обещали. Людям понадобились бы месяцы, чтобы превратить замок в такие руины, и люди бы скорее попытались сохранить и приспособить захваченную твердыню для своих нужд. Драконий яд разъел стены, не пощадив ни камня, ни дерева. Замок выглядел как кусок хрупкого торта, оброненный на пол. Я разглядел две человеческие фигурки, пробирающиеся по обломкам, потом заметил еще человека, катившего тачку по тому, что осталось от дороги. Мостовая была завалена обломками зданий. Так мало людей… Сколько же погибло под развалинами? И были ли среди них мои спутники и друзья? Где Совершенный?
Его не было ни в гавани, ни сразу за ее пределами. Совершенный ушел. Больших кораблей вообще было не видно. Ни одного. Никто не катил нагруженные телеги по причалам, никто не расхаживал по улицам и рынкам, не суетился у складов. Все дома остались без кровли и пьяно привалились друг к другу. Только обломки плавали в воде у причалов, да мачты лодок показались в отлив из-под воды. Вдалеке в небе что-то блестело, будто сапфир и рубин. Тинталья и Хеби, разрушив все, что могли, летели домой. А под ними, на море, виднелись паруса. Совершенный? Во мне пробудилась надежда. Но корабль уходил. А я оставался здесь.
Корабль только что вышел из бухты и поднимал паруса. Я присмотрелся. Ну конечно, эту корму ни с чем не спутаешь! Живой корабль Проказница. Она уходит. Без меня.
– Би! – закричал я. – Шут! Не бросайте меня! Подождите!
Глупо. Глупо, глупо! Я глубоко вздохнул, сосредоточился и потянулся Силой.
Би! Би, скажи им, что ты слышишь меня, скажи им, пусть развернут корабль. Я здесь, вернитесь!
Но я не чувствовал ее, не чувствовал даже ревущего потока Силы. Может, от моей магии, как и от меня самого, мало что осталось? Я попробовал снова, напрягаясь как только мог, без слов, просто пытаясь коснуться ее…
Приступ головокружения заставил меня сесть на траву. Услышала она меня или нет? А может, она держит стены поднятыми? Я смотрел на корабль в надежде увидеть, как он убирает паруса и разворачивается. А что, если Би нет на борту?
А что, если ее вообще нет и мой зов канул в пустоту?
Если Би и жива, то она меня не услышала. Медленно и грациозно корабль скользил прочь. Бросив меня. Я стоял, дрожа от голода и мучась от жажды, и смотрел, как он делается все меньше. Что мне теперь делать? Отчаяние чуть не захлестнуло меня с головой. Я хотел знать, что тут произошло, но некому было рассказать мне. Как же быть?
Для начала выжить, глупый. Поешь что-нибудь посущественнее клевера. И попей. Найди воду.
Волк во мне всегда оставался волком.
Я огляделся в надежде увидеть полоску более высокой травы или водяные растения: это означало бы, что в той стороне течет ручей. Ниже по склону трава была вытоптана копытами. Три уцелевшие овцы паслись у родника. Я пошел туда. Земля вокруг источника оказалась голой и покрытой овечьим навозом. Мне было все равно. Шлепая босыми ногами по глине, я забрел в небольшой бочажок и нашел родник там, где вода была холоднее всего. Тогда я зачерпнул воды в серебряные ладони… и замер, гадая, можно ли из них пить. Осторожность боролась с жаждой, но жажда победила. Я стал пить. Если это и посеребрит мои потроха, мне уже все равно. Я все никак не мог напиться, когда услышал в отдалении карканье.
Я поднял глаза. Если видишь стаю воронов – это почти наверняка окажется стая ворон. А ворона-одиночка – почти наверняка на самом деле ворон. Но эту птицу я узнал мгновенно – по серебряному клюву. Она кружила надо мной. Теперь у нее появились еще и алые перья?
– Пеструха! – крикнул я.
Та каркнула в ответ и улетела в сторону города.
– Вот глупая птица! – сказал я вслух.
Она нас видела. Подожди.
Совет был совершенно не в духе Ночного Волка. Я снова стал пить. Почувствовав, что больше воды в меня уже не поместится, выбрался из глинистого углубления и отошел от родника туда, где росла чистая трава.
– Теперь можно поспать?
Если нечего есть, спи. Но только не на открытом месте. Когда ты стал таким глупым?
«Когда мне сделалось все равно», – подумал я, но не позволил услышать эту мысль Ночному Волку. Я был бы даже почти рад, если бы кто-то набросился на меня и можно было бы душить его, рвать зубами и пинать. Моя тревога перевоплотилась в злость на все, чего я не знал и чем не мог управлять.
Я почувствовал ее приближение Даром и успел обернуться, прежде чем она опустилась на ощипанную овцами траву у моих ног. Уронив на траву что-то большое, Пеструха дернула головой, по-птичьи приветствуя меня.
– Ешь, серебряный, – предложила она.
И отвлеклась на то, чтобы пригладить перышки. Ее оперение успело сделаться еще более блестящим, чем прежде. Некоторые маховые перья стали алыми, а черные приобрели синеватый отлив.
– А у тебя клюв серебряный, – поддразнил я ее. – Опять с драконами болталась?
Она в ответ каркнула с довольным видом, будто хихикнула. Я наклонился рассмотреть ее приношение – какой-то коричневый мокрый кубик.
– Что это такое? – спросил я.
– Еда, – сообщила Пеструха и снова взлетела.
– Погоди! Где остальные? Что случилось?