О таком друзей не просят. Сам он этого не предложил, а я просить не стану. Я не буду мучить его таким выбором. Я пытаюсь сдаться и уйти. Не знаю как.
Помнишь, как оставил свое тело в темнице Регала?
Это было давно. Тогда я боялся жизни и того, что еще могут сделать со мной. Сейчас я боюсь умирать. Я боюсь, что мы просто исчезнем, как исчезает мыльный пузырь, лопнув.
Может, так и будет. Но то, что есть, мучительно.
Все лучше, чем умереть со скуки.
Не думаю. Почему ты его не попросишь?
Потому что я уже попросил его заботиться о Би.
Она-то прекрасно справится и сама.
Я ухожу. Сейчас. Ухожу…
Но я не мог.
Глава 49Ложь и правда
Я стараюсь записывать события из жизни моего отца по мере того, как он вкладывает их в своего волка-дракона. Я чувствую, что, когда сижу рядом и записываю, он отбирает воспоминания очень тщательно. Конечно, у него в прошлом наверняка было очень много личного, и он не хочет делиться этим со мной, своей дочерью.
Сегодня он рассказывал в основном о человеке, которого он зовет Шутом. Дурацкое имя, но, возможно, если бы меня звали Любимым, я бы предпочла зваться Шутом. О чем только думали его родители? Неужели они правда воображали, что каждый, с кем их сын столкнется в жизни, захочет звать его Любимым?
Я кое-что заметила. Когда речь заходит о моей матери, в словах отца всегда чувствуется убежденность в том, что она любила его. Я хорошо помню маму. Она могла обижаться, могла настаивать на своем, могла быть резкой и требовательной. Но, как и отец, она твердо верила, что их объединяет любовь, способная выдержать все это. Даже когда она злилась на него, корень ее обиды был в том, что отец посмел усомниться в ней. И это чувствуется, когда он вспоминает ее.
Но когда он рассказывает о своей долгой и близкой дружбе с Шутом, в его словах всегда слышится некая нерешительность. И сомнения. Достаточно было насмешливой песенки или вспышки гнева, чтобы отец растерялся, чувствуя, что его дружбу отвергли, и не будучи в силах понять, насколько это серьезно. По-моему, он был Изменяющим, которого Пророк использовал без всякой жалости. Может ли человек обходиться так с тем, кого любит? Думаю, этот вопрос мучит отца сейчас. Отец не жалел себя, однако часто чувствовал, что того, что он делает, для Шута недостаточно, Шут всегда хотел от него большего, он хотел слишком много, отец не мог столько отдать. А когда Шут ушел, даже не оглянувшись, как казалось тогда, навсегда, он глубоко ранил отца, и рана эта так и не зажила.
Это заставило его переосмыслить их отношения. И когда Шут вернулся так внезапно, отец уже не мог в полной мере полагаться на их дружбу. Он все время опасался, что Шут опять использует его в своих целях и бросит одного.
По-видимому, так он и поступил.
– Лучше бы они ушли, – шепотом сказала я Неттл. – Мы его дочери, но я не думаю, что он хотел бы, чтобы даже мы видели его таким.
Я-то точно не хотела видеть отца таким, висящим на каменном волке, словно белье на заборе. Он выглядел кошмарно, словно лоскутный человек, сшитый из серебра и изъеденной червями плоти. Пахло от него и того хуже. Только вчера мы переодели его в чистую сорочку, но теперь она была уже вся в пятнах пролитого чая и прочих помоев. От ушей по шее тянулись полоски запекшейся крови. В углу рта пузырилась кровавая слюна. И только серебряная половина его лица оставалась гладкой и нетронутой, напоминая о том, каким он был еще недавно.
Прошлой ночью я смотрела, как мрачная Неттл обмывала не тронутую Серебром часть его лица. Он не хотел этого, но она настаивала, а у него не было сил отбиваться. Неттл была очень осторожна, обмакивая ткань в воду и держа ее за чистую часть, не прикасаясь к его коже. Из нарывов на его лице выползали мелкие извивающиеся черви. Использованную тряпку Неттл бросила в огонь.
– Им нет до него дела. Они просто хотят посмотреть, оживет ли каменный волк.
– Я знаю. И они это знают. И папа.
Неттл покачала головой:
– Это не важно.
– Для меня было бы важно. Я бы лучше умерла наедине с собой. А не так.
– Он Видящий. Особа королевской крови. Ему не позволено ни в чем быть наедине с собой. Запомни это, Би. Кетриккен верно говорит. Мы служим людям, и они берут у нас все, что им нужно. Или что захотят.
– Тебе лучше вернуться домой к своей малышке.
– Будь моя воля, я бы и вернулась. Я ужасно скучаю по ней и Риддлу. Но нельзя, чтобы все увидели, как я бросила отца и сестру в подобных обстоятельствах. Понимаешь? – И она посмотрела на меня мамиными глазами. – Я не хочу такой участи для тебя, Би. Я попытаюсь защитить тебя от нее. Но чтобы я могла защитить тебя, ты должна вести себя как можно незаметнее. Если ты не будешь слушаться меня, если будешь действовать своенравно или безрассудно, все взгляды будут прикованы к тебе. Притворись податливой и непримечательной – и сможешь выкроить немного времени для себя. – Она устало улыбнулась мне. – Хотя твоя сестра всегда будет помнить, что ты совсем не такая.
– О!
Я не стала вслух сожалеть о том, что никто не объяснил мне этого раньше, пока я не усложнила Неттл эту задачу так сильно. Но я взяла ее за руку.
– Хорошие у тебя стены, – сказала сестра. – Олух отлично обучил тебя.
Я кивнула.
День разгорался. Полог отцовского шатра подняли, чтобы впустить внутрь дневное тепло и выветрить запах смерти. Я сидела возле каменного волка, сжимая тетрадь, куда записывала воспоминания отца. Вот уже два дня он говорил так невнятно, что я не понимала его. Но все равно оставалась подле него, рисуя то, что он успел рассказать.
Неттл поведала мне то немногое, что знала сама, о его цели. По-видимому, в давние времена круги магов Шести Герцогств на склоне лет поднимались сюда, чтобы сообща создать дракона и уйти в него. Этот обычай перешел к ним от Элдерлингов. Так они достигали относительного бессмертия.
– Похоже, камень оживает лишь ненадолго. Верити сражался в облике дракона до победы над красными кораблями. Отец сумел оживить и послать ему на помощь других каменных драконов, но мы так и не разобрались, каким образом ему это удалось. Некоторые круги из основанных мной говорят, что в старости придут сюда, чтобы попробовать. Когда-то папа сказал мне, что детская песенка «Шесть мудрецов отправились в Джампи» на самом деле о том, как круг идет в горы, чтобы создать своего дракона.
– И они все умирали так же некрасиво и болезненно?
– Не думаю. Однако все записи о том, как это происходило, были утрачены, когда Регал распродал библиотеку, где хранились свитки о Силе. Я надеюсь когда-нибудь отыскать сведения в каменных брусках с Аслевджала. Но пока ничего найти не удалось.
Ничто из сказанного ею не смогло меня утешить. Изъеденное червями тело моего отца было выставлено на всеобщее обозрение, как преступник в клетке у калсидийцев. Если уж он должен умереть, пусть бы это произошло в постели в уютной комнате. Или как мама, просто упал бы, занимаясь каким-нибудь любимым делом. Или чтобы можно было хотя бы взять его за руку и утешить. Я вздохнула и переступила с ноги на ногу.
– Тебе не обязательно смотреть на это. Я могу попросить кого-нибудь из владеющих Силой отвести тебя обратно в Олений замок.
– Ты только что объяснила, почему так делать нельзя.
– Верно.
Настала ночь, мы развели костер, а отец все не умирал. Так скорее я умру от всего этого, чем он. В воздухе сгустилось невыносимое напряжение. Мы хотели, чтобы он наконец умер, и ненавидели себя за это.
Мы – те, кого я привыкла считать его настоящей семьей, – сидели вокруг костра, спиной к каменоломне.
– А можем мы помочь ему? – спросил Пер. – Что, если каждый из нас отдаст что-то его волку? – И впервые на моей памяти он солгал: – Я ничуть не боюсь попробовать!
Он встал.
– Пер! – предостерегающе крикнула Неттл, но он резко хлопнул по каменному боку волка:
– Я не знаю, как это делается. Но я отдаю тебе память о том, как моя мать не узнала меня и прогнала со своего порога. Мне это не нужно. Я не хочу переживать об этом.
Рука отца слегка дернулась. Пер стоял и ждал. Потом убрал свою ладонь.
– Кажется, ничего не вышло, – сказал он.
– Не кори себя, – отозвалась Неттл. – Думаю, в тебе слишком мало Силы для этого. Но сама мысль хорошая. И он сейчас не в том положении, чтобы помешать нам. – Она встала грациозно, как и всегда, и положила руку на морду волка. – Волк из снов, возьми мои теплые воспоминания о тебе.
Неттл не сказала, что это за воспоминания, но по тому, как она расслабилась, я поняла, что она и впрямь отдала волку нечто.
Когда Неттл села, встал Лант:
– Хочу попробовать. Хочу отдать ему память о нашей первой встрече. Я тогда перепугался до дрожи.
Лант положил руку на плечо волка. Он стоял так очень долго. Потом коснулся пальцем руки моего отца, там, где была кожа.
– Возьми это, Фитц, – сказал Лант, и отец, кажется, взял.
Спарк попыталась, но не смогла. Кетриккен тихо улыбнулась.
– Я уже отдала ему то, что хотела, чтобы он вложил в своего волка, – сказала она, заставив нас всех гадать, что бы это могло быть.
– Нет, – сказал Нед. – Я сохраню все воспоминания о нем и все, что я к нему когда-либо чувствовал. Это нужно мне. А из чего еще, по-вашему, рождаются песни? Отец это знает. Он не хотел бы, чтобы я забывал.
Дьютифул поднялся на ноги и жестом велел двум своим сыновьям отойти:
– Лучше сохраните то немногое, что вам известно о нем, мальчики. А у меня есть кое-что, чего не жаль. Однажды ночью мы подрались. В ту ночь я ненавидел его. И всегда сожалел об этом. Возможно, теперь та ночь сослужит службу.
Закончив, он вытер слезы с лица и сел. Я пристально смотрела на Шута. В эти минуты он был именно Шутом, скорбь стерла с него маски лорда Шанса, леди Янтарь и лорда Голдена. И он больше не был ничьим Любимым. Просто печальный маленький человечек, сломанный паяц. Но он так и не встал, и не выразил желания пожертвовать чем-то ради отца. Я сидела тихо, как мышка. Мне нужно было придумать какой-то план, иначе меня оттащат прочь, прежде чем я успею сделать задуманное. Я потупилась, словно испугавшись, и вскоре все заерзали, а Спарк предложила принести всем чая.