И вдруг на одном отчаянном дыхании он закричал:
– Фитц Чивэл! Фитц! Помоги мне, о, помоги мне! Фитц! Пожалуйста, Фитц!
Двалия, услышав это, вся преобразилась. Она подняла голову, будто услышав глас бога, зовущий ее по имени, и жуткая улыбка расцвела у нее на губах! Не знаю, что она там записывала в свою тетрадь, но делала она это с восторгом.
Дописав, замерла, занеся перо над бумагой, и отдала распоряжение.
– Еще раз, – сказала она заплечных дел мастеру. – Еще раз, пожалуйста. Я должна убедиться.
– Конечно, – ответил тот.
Кожа его была бледной, волосы – белыми, но его наряд был таким ярким, словно должен был возместить недостаток цвета. Даже оливкового цвета фартук, который он носил поверх нефритово-зеленой мантии, был прекрасен: на нем были вышиты слова на незнакомом мне языке. В мочках ушей блестели серьги с изумрудами. Взяв какой-то жуткого вида маленький инструмент, палач показал его четырем Белым детям.
Глаза их широко распахнулись, когда он сказал:
– Вы еще слишком малы и не можете помнить Любимого в те дни, когда он был небелом, таким же как вы. Но я помню. Уже тогда он был непослушным и глупым мальчишкой и нарушал все правила. В точности как вы нарушили правила, решив, что вы самые умные и мы ничего не узнаем. Смотрите, куда эта дорожка привела его. Она и вас запросто приведет сюда, если не научитесь сдерживать свои желания во имя блага Слуг.
Губы самой маленькой из девочек задрожали, и она зажала себе рот ладошкой. Другой ребенок обхватил себя за плечи, но двое старших упрямо выпрямились и поджали губы.
Красивая молодая женщина со светло-золотыми волосами и молочно-белой кожей встала и сказала:
– Феллоуди! Поучать уму-разуму своих любовничков ты сможешь как-нибудь потом. А сейчас заставь Любимого произнести это имя снова. – Она обернулась к зрителям и посмотрела в упор на пожилую женщину, сидевшую рядом с мужчиной, чьи ярко-желтые одеяния подчеркивали меловую бледность его кожи. – Слушайте же! Имя, которое он скрывал так долго, имя, которое доказывает, что мы с Феллоуди были правы. Его Изменяющий жив, и они по-прежнему злоумышляют против нас. Они прячут от нас своего Нежданного Сына. Неужели вам мало зла, что причинил нам Любимый? Позвольте же нам отправить Двалию туда, пусть она отомстит за свою госпожу и доставит нам Сына, чтобы он не стал нашей погибелью! Вновь и вновь сны предостерегают нас о нем!
Пожилая женщина поднялась и уставилась на красавицу тяжелым взглядом:
– Симфэ, ты говоришь перед всеми этими людьми о делах, касающихся только Четырех. Придержи язык. – И она величественно вышла из пыточной, приподняв голубые юбки, чтобы не испачкались в крови.
Человек в желтом плаще проводил ее взглядом, встал, потоптался, будто в нерешительности, и сел снова. И кивнул Симфэ и палачу, чтобы продолжали. И они продолжили.
Имя моего отца. Вот что они заставляли выкрикивать жертву, и не один раз, а снова, и снова, и снова. А когда тот наконец перестал повторять, когда бесчувственное тело отвязали от стола и стражи уволокли то, что осталось от несчастного, прочь, Виндлайер окатил пол и стол водой из ведер и принялся отскабливать пыточную дочиста.
Ему почти не было дела до жертвы. Он сосредоточился на своем страхе и своей работе. Вот маленький кусочек плоти прилип к полу. Виндлайер отодрал его и бросил в ведро. Он знал, что если он ослушается Двалию, то сам окажется пристегнут ремнями к этому столу, чтобы получить жестокий урок. Даже сейчас, на корабле, он понимал, что пытка может ожидать его в будущем. Однако у него не хватало силы воли, чтобы бежать или взбунтоваться. И в глубине души я знала, что мой «брат» не рискнет собой, пытаясь спасти меня от такой участи.
А несчастный изуродованный человек на столе? Не может быть, чтобы он остался жив. Не может быть, чтобы это был нищий из Дубов-у-воды. Не может быть, чтобы это был Шут моего отца. Осколки сведений занозами сидели у меня голове. Двалия упоминала об отце, которого я не знаю. Одно совершенно не вязалось с другим, но ее давешняя угроза говорила, что связь есть. Тот пыточный стол – вот что она сулила мне.
Двалия все еще продолжала пинать Виндлайера, но уже устала и запыхалась. Она покряхтывала, ее задница колыхалась. Наконец она оставила в покое Виндлайера, безвольной грудой свернувшегося в углу и плачущего, и вернулась ко мне. Двалия попыталась пнуть и меня, но я с умом выбрала убежище, и пинок почти не достиг цели. Тогда она швырнула в меня окровавленный кувшин, но и тот едва меня задел. Я притворно завопила и отползла, умоляюще глядя на нее, вся в крови.
Дрожащими губами я пролепетала:
– Пожалуйста, Двалия, не надо! Не надо больше. Я буду послушная. Видишь? Я все сделаю. Только не надо больше меня бить.
Я выбралась из-под стола и, волоча ногу, похромала по каюте туда, где валялись раскиданные наряды. На каждом шагу молила ее о прощении, клялась, что искуплю свою вину и впредь буду слушаться. Двалия наблюдала за мной с недоверием и злорадством. Всхлипывая, я остановилась у сундука с одеждой, источая в сторону Двалии и Виндлайера притворные боль и страх. А потом отважилась добавить к этому еще капельку отчаяния и тоски.
Я брала ее вещи по одной, бережно складывала и, глотая слезы, говорила:
– Видишь, как я аккуратно все делаю? От меня есть прок. Я могу много чего делать для тебя. Я все поняла. Пожалуйста, не бей меня больше. Умоляю…
Это давалось мне нелегко, и я не была уверена, что хитрость сработает. Но Двалия удовлетворенно усмехнулась и с усталым вздохом повалилась на разворошенную постель. Тут ей на глаза попался Виндлайер: он свернулся на полу, как жирная личинка под корягой, закрыв лицо руками и плача.
– Прибери посуду, я сказала! – рявкнула Двалия.
Виндлайер перекатился и сел, шмыгая носом. Когда он отвел ладони от лица, я содрогнулась. Глаза его начинали заплывать, челюсть безвольно отвисла, по подбородку стекали кровь и слюни. Он с несчастным видом посмотрел на меня, и я, испугавшись, что мое сострадание случайно просочилось наружу, принялась укреплять стены.
Наверное, он почувствовал это, потому что нахмурился, глядя на меня.
– Она делает это прямо сейчас, – проговорил он в нос, с трудом шевеля опухшими губами.
Двалия искоса посмотрела на него:
– Подумай вот о чем, скопец. Она усвоила урок. Видишь, как она трепещет и делает, что я ей велела? Пока что это все, чего я хочу от нее. Но если она может колдовать, если я смогу научить ее делать то, что мне нужно, зачем мне ты? Тебе же будет лучше, если ты станешь приносить хотя бы столько же пользы, сколько она.
Виндлайер громко шмыгнул носом. Покосившись на него, я испугалась даже больше, чем при виде улыбки Двалии. Он сверлил меня взглядом, полным злобной ревности.
Глава 20Вера
Мне искренне жаль, что я не могу сообщить тебе ничего, кроме этого. Наверное, мне следовало бы знать больше, но он всегда становился скрытен, когда разговор касался его детства. Чтобы записать то, что мне известно, не потребуется много времени. В силу независящих от него обстоятельств лорд Чейд оказался лишен влияния и уважения, доставшихся его старшему брату и младшей сестре. Шрюд стал королем. Его младшая сестра, как утверждают некоторые, стала причиной смерти матери, поскольку роды были трудными, и королева Констанция так после них и не поправилась. Девочку вырастили принцессой, однако она в свой черед умерла родами, дав жизнь сыну Августу. Его печальная участь тебе известна: Верити по неосторожности повредил его разум, когда использовал кузена, чтобы посредством Силы поговорить со своей нареченной. Душевное и телесное здоровье Августа после того случая так и не восстановились полностью, и он умер в относительно молодом возрасте, всеми забытый, в Ивовом Лесу, куда был отправлен «в отставку». Пейшенс, жена моего отца, одно время – будущая королева, ухаживала за ним до самой его смерти. Думаю, именно смерть моего отца от «несчастного случая» на охоте, а потом медленное угасание Августа и подтолкнули ее отправиться в Олений замок и попытаться принять участие в моем воспитании.
Но ты хотела узнать о Чейде. Он никогда не говорил со мной откровенно о своем детстве и юности. Его мать была солдатом. Как вышло так, что она родила незаконного сына короля, мы никогда не узнаем. И мне мало что известно о том, как умерла его мать, а сам он попал в Олений замок. Однажды он обмолвился, что после смерти матери нашли ее письмо и вскоре после этого ее муж дал Чейду этот свиток и немного еды на дорогу, усадил на мула и отослал его в Олений замок. Письмо было адресовано королю, и каким-то удивительным образом к нему и попало. Так царственная родня Чейда узнала о его существовании, хотя это трудно утверждать наверняка. В любом случае его признали.
За все те годы, что он учил меня, я мало что узнал о том, кто учил его самого. Знаю только, что наставник был строг. Хотя Чейд никогда не был официально признан даже в качестве бастарда, думаю, старший брат обращался с ним хорошо. По моим наблюдениям, их со Шрюдом связывали теплые отношения, и Шрюд полагался на Чейда не только как на убийцу и шпиона, но и как на советника.
Насколько я понимаю, Чейд несколько лет наслаждался жизнью, прежде чем произошел тот несчастный случай, что сделал его рябым и заставил спрятаться в стенах замка. Думаю, мы еще многого не знаем – например, зачем ему понадобилось исчезать, но мы вряд ли когда-нибудь выясним это.
Я знаю, что он отчаянно желал, чтобы его испытали на присутствие Силы и стали обучать королевской магии. В этом ему было отказано. Подозреваю, он обладал способностями и к другим видам магии, среди прочего умел видеть настоящее и будущее в спокойной воде, потому что не раз бывало так, что он узнавал о событиях, происшедших вдалеке от замка задолго до того, когда его «шпионы» вряд ли могли успеть доставить ему донесения. Но невозможность учиться Силе не давала ему покоя. Мне кажется, это было одно из самых глупых решений наших царственных предков.