– Что-то случилось?
– Да.
Я ждал.
– Я знаю, вы стали хуже обо мне думать с тех пор, как я принесла Янтарь вашу тетрадь. Потому что я подглядывала за вами, чтобы узнать, где вы ее держите. И у вас есть полное право не доверять мне. Когда я в прошлый раз пыталась поговорить с вами об этом, вы ясно дали понять, что не желаете знать чужих секретов. А теперь я снова предам ради вас и подозреваю, что ваше мнение обо мне станет еще хуже. Но я не могу больше держать это в себе.
Мое сердце упало. Я подумал об их отношениях с Лантом и похолодел, представив, что́ она может рассказать мне.
– Это Янтарь, – прошептала Спарк.
Я набрал воздуха, чтобы заявить, что не желаю слышать ее секретов. Янтарь злилась на меня, и это ее чувство служило мне стеной. Я не хотел рушить эту преграду. Было горько и обидно. Если Янтарь скрывает что-то от меня, но делится этим со Спарк – на здоровье, пусть хранят свои тайны при себе.
Но Спарк было все равно, хочу я это знать или нет. Девушка торопливо заговорила:
– Она видит во сне вашу смерть. Пока мы спускались по реке, этот сон пришел ей всего один, может, два раза. Но теперь он снится почти каждую ночь. Она говорит во сне, кричит, пытается предостеречь вас и просыпается, вся дрожа, в слезах. Она ничего мне не рассказывает, но я знаю, потому что она говорит во сне. «Сын умрет? Как сын может умереть? Так нельзя, должен быть другой путь, другой способ…» Но если выход и существует, по-моему, она не может найти его. Это снедает ее. Не знаю, почему она сама не рассказала вам о своих кошмарах.
– Ты только что от нее? Она знает, что ты отправилась поговорить со мной?
Спарк покачала головой:
– Этой ночью она вроде бы спит спокойно. Даже когда она просыпается в слезах, я притворяюсь, что сплю. Однажды я попыталась помочь ей, но она велела не трогать ее и оставить в покое. – Спарк смотрела себе под ноги. – Не хочу, чтобы она узнала, что я рассказала вам.
– Она не узнает, – пообещал я, раздумывая, как и когда я расскажу Шуту, что мне все известно.
Он говорил: чем чаще снится сон, тем вернее тот сбудется. За годы нашего знакомства Шут много раз помогал мне уходить из-под носа у смерти. Я вспомнил, как он привел Баррича на верхнюю площадку башни в ту ночь, когда Гален избил меня. Вдвоем они оттащили меня от парапета, к которому я полз, чтобы броситься вниз, потому что Гален внушил мне, что так нужно. Шут предупредил меня, что в Горном Королевстве меня попытаются отравить. Тащил меня на спине, раненного стрелой. Он часто говорил мне, что, если верить его снам, я почти никак не мог остаться в живых, однако он любой ценой защищал меня от гибели, чтобы я помог ему изменить мир.
И мы справились. Шут видел во сне, что его смерть неизбежна, но вместе нам удалось преодолеть и это.
Я верил его снам – мне приходилось, – вот только порой они были такие страшные, что верить не хотелось. И тогда я притворялся, что могу жить наперекор им.
И вот теперь он видит во сне мою смерть. Или нет? Кто такой теперь Нежданный Сын из его видений – я или все-таки Би? А вдруг он уверен, что, как бы мы ни спешили спасти ее, ничего не получится? Мысль о собственной гибели совершенно не тронула меня. Если, чтобы спасти Би, надо будет умереть, я пойду на это с радостью. Значит, все-таки хорошо, что Лант и Шут отправились со мной: будет кому отвезти ее в Олений замок. Риддл и Неттл позаботятся о Би. Возможно, они воспитают ее даже лучше, чем я.
Но если Шут видел во сне, что мы прибудем в Клеррес, а Би все равно погибнет… Нет. Не могу в это поверить, и не стану. Я этого не допущу.
Может, поэтому Янтарь ничуть не обрадовалась, когда я рассказал ей свои новости? Может, она считает, что Би жива, но мы не успеем спасти ее?
Нет! Это должен быть я. Это я – Нежданный Сын, а не Би. Эда и Эль, молю, пусть это буду я.
Спарк все это время напряженно смотрела на меня, лицо ее в свете звезд казалось бледным.
– Шут не впервые видит во сне мою смерть, – сказал я ей и криво улыбнулся. – Не забывай, пусть он Пророк, но я – Изменяющий. Тот, кто меняет судьбы. Я не собираюсь умирать и не допущу, чтобы кто-то другой умер. Иди спать, Спарк. Отдыхай, пока есть возможность. Что будет, то будет. Или не будет.
Она не спешила уходить. Я видел, что в ее душе происходит какая-то борьба. Наконец Спарк подняла взгляд, посмотрела мне прямо в глаза и с вызовом сказала:
– Она видит больше, чем говорит.
– Так было всегда.
Я отвернулся и стал рассеянно смотреть на воду.
Спустя время за моей спиной послышались легкие удаляющиеся шаги. Только тогда я перевел дыхание. Вот бы все закончилось. Вот бы все сомнения и вопросы остались позади. Они выматывают больше, чем бой на топорах. Мне так надоело ждать и готовиться. Но впереди в неверном свете луны простирается бескрайнее море, словно мятая бумага.
Где-то по этой воде скользит другой корабль, тот, на котором мою дочь везут в Клеррес. Опережает он нас? Или отстает? Остается только гадать.
Глава 22Плащ-бабочка
Осы жалят, когда их гнезду грозит опасность. Я пошла принести матери новый цветочный горшок из кладовки. Они были сложены один на другой, и я взяла верхний из стопки. Я не знала, что осы построили гнездо между этим горшком и тем, что был под ним. Они налетели на меня роем. Я убежала, но они погнались за мной. Они жалили меня снова и снова, и каждый укус жег как огонь. Они не как пчелы: те могут ужалить только ценой своей жизни. Осы больше похожи на людей, которые могут убивать снова и снова, а сами продолжать жить. Мои щека и шея распухли, кисть руки превратилась в бесформенный комок с торчащими из него пальцами-сардельками. Мама помазала места укусов соком папоротника и прохладной глиной. А потом взяла масло и огонь и убила их всех, сожгла их гнездо и их невылупившихся детей за то, что́ осы причинили ее дочери. Я тогда еще не могла говорить разборчиво. Меня потрясло то, как она рассердилась на них. Я вообще не знала, что моя мама может испытывать такую ледяную ярость. Я уставилась на нее в отсветах пылающего гнезда, и мама кивнула мне: «Пока я жива, никто не сможет обидеть тебя и остаться безнаказанным». И я поняла, что не стоит рассказывать ей всего о других детях. Мой отец раньше был убийцей. Моя мать осталась убийцей до сих пор.
Во множестве песен поется о плаваниях за край мира. Герой одной баллады спустился по огромному водопаду и попал в страну, где жили добрые и мудрые люди и странные животные. В других моряки оказывались в краях разумных говорящих зверей, которым они, люди, казались противными и глуповатыми. Больше всего мне нравилась история о том, что если плыть долго-долго – туда, где кончаются все карты, и еще дальше, то попадешь в удивительную землю, где ты сам еще ребенок, и сможешь поговорить с собой и предостеречь себя от ошибок. Но в нынешнем странствии мне начало казаться, что за краем мира попадаешь в страну, где есть только нескончаемый труд, скука и все тот же пустой горизонт день за днем.
Правда вот в чем: то, что для кого-то неизведанные земли, другим знакомо как свои пять пальцев. Совершенный утверждал, что ходил в Клеррес и окрестные земли, когда капитаном на нем был Игрот, и что Кеннит тоже успел побывать там, еще ребенком. У Игрота была страсть к предсказаниям и знамениям, и ее, судя по рассказам, он передал Кенниту. Среди членов команды, которые присоединились к нам на Делипае, была опытная женщина-штурман. Она никогда не бывала в Клерресе, но от деда ей досталась карта тех морей. Когда морские пути, знакомые Брэшену и Альтии, остались далеко позади, она стала все больше времени проводить с ними. Каждую ночь они сверяли курс по звездам и спрашивали Совершенного, правильны ли их расчеты, а он, как правило, соглашался.
Дни тянулись медленно и сливались в один бесконечный день. Что-то, достойное внимания, происходило редко. Однажды выдался почти полный штиль, и Клеф вызвал ветер игрой на дудочке. Если это и была магия, я такой раньше не видел и теперь ничего не почувствовал, поэтому решил списать все на совпадение. Пер посадил занозу в ступню, и ранка воспалилась. Альтия помогла вытащить занозу и обработала ранку снадобьями из двух незнакомых мне трав. Перу разрешили день отдохнуть. Пеструху окончательно приняли в команду. Она всегда была если не с Янтарь, то с Совершенным. Чаще всего ворона восседала на плече или даже на макушке изваяния. А когда ветер был попутный и корабль рассекал волны, птица летела перед ним.
Самое неприятное в скуке, что ее начинаешь ценить только тогда, когда случается беда. Или когда несчастье нависает над тобой. Я отстраненно наблюдал, как меняются отношения в команде. Между отдельными людьми росло напряжение, как всегда бывает в долгих походах. Я надеялся, что все эти скрытые бури развеются и минуют нас, но однажды, когда мы с Лантом чинили парус, он сказал такое, что я похолодел.
– Кеннитссону нравится Спарк. Слишком сильно нравится.
– Я заметил, что она ему по душе.
На самом деле она была по душе всем. Ант поначалу воспринимала ее как соперницу, и Брэшен порой покрикивал на девушку за то, что она забывала об осторожности, стараясь не отстать или даже превзойти Ант в деле. Но соперничество вскоре переросло в крепкую дружбу. Спарк была веселая, компанейская, умелая и не отлынивала от работы. Свои темные кудри она стала заплетать в толстую непослушную косицу, ступни ее огрубели от бега босиком по палубе и выбленкам. Ее кожа под южным солнцем сделалась цвета мореного дуба, а мышцы окрепли от работы. Спарк сияла здоровьем и дружелюбием. И Кеннитссон провожал ее глазами на палубе, когда она работала, а за обеденным столом почти всегда умудрялся сесть напротив нее.
– Все это замечают, – мрачно сказал Лант.
– И что?
– Ничего. Пока – ничего.
– Но ты опасаешься, что это плохо обернется?
Он посмотрел на меня, словно не верил своим ушам: