– И что? – я ждал ее пояснений.
– Самый глупый план. Вы говорили, им известно, что мы здесь. Янтарь рассказывала, как они меняют пути мира, потому что знают будущее. Так что она выбрала самый невероятный путь, надеясь, что его они не предвидели.
Я остановился.
– Но ведь все наши планы, все эти разговоры, и твое шитье…
– Все это было нужно, чтобы мы серьезно были настроены идти по дороге наиболее вероятного развития событий? – она покачала головой и улыбнулась мне – ну вылитая любящая дочка. – Не знаю, я только строю предположения на основе того, что она нам рассказывала о Служителях и своих снах.
– Если ты права, – я снова двинулся вперед. – Значит, они будут высматривать нас. Может, наша задача – просто отвлечь их.
Схватят ли нас? Упекут за решетку, возможно, станут пытать? Неужели Шут отправил бы нас прямиком в их лапы? Не может быть.
Или может.
Сколько раз уже он посылал меня в смертельно опасные ситуации, чтобы только изменить ход судьбы? Он может проделать это снова. Со мной. Но только не со Спарк, Лантом и Пером.
– Вам надо вернуться на корабль, – объявил я.
– Это навряд ли, – тихо отозвался Лант.
– Навряд ли! – поддакнула Мотли.
– Мы не можем, – медленно проговорил Пер. – Мы должны попробовать сделать эту самую штуку, которая вероятнее всего. И отвлечь их внимание.
Мы прошли по изогнутому полумесяцем берегу, и вот дорога превратилась в вымощенную площадь, окруженную торговыми прилавками и магазинами. Прилавки спереди были украшены яркими драпировками, и, похоже, здесь обычно протекала оживленная торговля. Но многие лавки сегодня оказались закрыты, что порядком озадачило и разозлило местных жителей. Кое-кто из покупателей терпеливо ждал перед закрытыми ставнями. Но прочие беспокойной толпой заполонили рынок, спрашивая друг друга, в чем дело. Мы протискивались сквозь людской водоворот. Те магазинчики, что были открыты, предлагали еду, питье и безделушки, широкополые шляпы, духи, а так же фигурки Белых. Я приметил двух менял, которым можно было продать наш огненный кирпич. У какой-то женщины была тележка, а на ней шкафчик с бесчисленными ящичками, из которых она доставала миниатюрные свитки с предсказаниями. Некоторые продавцы были бледнокожими и светловолосыми, но нигде я не заметил ни одного настоящего Белого.
– Кассу просто закрыли. Пришла стража и приказала остановить продажу пропусков.
– Меня должны пропустить сегодня! Я не могу здесь задерживаться больше, чем на день!
– Я заплатил круглую сумму за проход!
На другом конце рыночной площади, перед внушительными воротами, предваряющими ведущий к замку перешеек, стояли два привратника с каменными лицами. Отлив достиг своего предела. На послеполуденном солнце полные ожиданий люди выстроились в тесную очередь. Они гудели и шевелились, напоминая мне скот, согнанный на убой. Я сочувствовал привратникам, томящихся в кожаных доспехах и шлемах с плюмажем – оба мускулистые и молодые, о боевом опыте женщины свидетельствовал кривой шрам на щеке. На невозмутимых лицах блестели капельки пота. Они никак не реагировали на вопросы, которыми забрасывала их толпа.
Гул облегчения раздался, когда костлявая старуха распахнула ставни кассы. Очередь, было, двинулась на приступ, но она, воздев руки, закричала, стараясь перекрыть шум толпы:
– Я не знаю ничего, сверх того, что уже сказала! – голос у нее был скрипучим, в нем мешалась злость наполовину с испугом. – Мне послали сообщение птицей. Велели прекратить продажу пропусков. Сегодня внутрь больше не пускают. Может, завтра пустят, но точно не знаю! А теперь вам известно столько же, сколько и мне, и я здесь ни при чем!
Она начала закрывать ставни, но какой-то человек ухватился за край и стал орать, что его обязаны пропустить. Другие устремились вперед, кое-кто потрясал перед ней деревянными дощечками пропусков. Мотли расправила крылья, предостерегающе каркнув. Я опасался бунта, но тут услышал ритмичную поступь многочисленных ног – это рысцой приближались солдаты.
– Отходим все назад, – скомандовал я своим.
Лант пробивал нам путь, мы протискивались за ним, пока не вышли из скученной толпы. Там мы устроились в небольшом алькове между лавочками, в одной из которых продавались фрукты и пиво, а в другой – мясо на шпажках.
– Не меньше трех дюжин, – оценил Лант прибывшую стражу. Солдаты были вооружены короткими дубинками и двигались со сноровкой людей, обученных не церемониться. Двойной цепью они отделили толпу от привратников, а закончив построение, подняли свои дубинки и принялись оттеснять людей от ворот. Люди расступались, кто неохотно, а кто – с поспешностью, отчаянно пытаясь не сталкиваться с солдатами нос к носу. Жалобы и мольбы сливались в гомон, напомнивший мне потревоженный пчелиный улей.
Вдруг кто-то выкрикнул:
–Ворота! Ворота открываются!
На дальней стороне перешейка огромные белые ворота замка медленно распахнулись. Еще до того, как створы остановились, изнутри хлынула целая толпа и, заполнив перешеек, устремилась в нашу сторону. Она походила на торопливое стадо, некоторые бежали по обочине, стараясь обогнать остальных. Как только процессия дотянулась до конца перешейка, стража открыла ворота с нашей стороны. Солдаты отпихивали тех, кто в этот момент хотел проскочить внутрь, кричали, что надо освободить место для тех, кто покинул замок. Две толпы столкнулись, словно две волны, с обеих сторон раздавались гневные вопли.
– Что все это значит? – спросила Спарк.
– Значит, что Шут добрался туда и что-то сделал, – предположил я. При мысли о пропавшем Серебре мне стало дурно.
Словно бы в ответ на мои слова людские голоса слились в горестный вопль. Лес указующих рук поднялся в направлении одной из высоких тонких башен. Из ее окон летели вниз, разворачиваясь, длинные черные знамена. Выпрямившись под собственным весом, они повисли неподвижно, несмотря на морской бриз.
– Это Симфи, – выкрикнул кто-то. – Это ее башня. Она мертва! О, небеса, Симфи мертва! Одна из Четырех мертва!
После этого вся толпа забурлила разом. В безумной какофонии выкриков, стенаний и рыданий я пытался уловить хоть какие-то сведения.
– … не было, с тех пор, как мой отец был ребенком! – воскликнул какой-то мужчина, а женщина заголосила:
– Не может этого быть! Она же так молода и прекрасна!
– Прекрасна, да, но не молода. Она правила в своей северной башне больше восьмидесяти лет!
– Как она умерла?
– Когда нас пропустят внутрь?
Многие плакали. Один человек заявил, что приходил за предсказаниями ежегодно и целых три раза говорил с самой Симфи. По его словам, она была столь же добра, сколь красива, и я видел, как его начинают воспринимать, словно счастливца, которому было дано прикоснуться к истинному величию. Или который утверждал, что так оно и было.
На том конце перешейка сквозь открытые ворота замка прошла одинокая фигура. Это был высокий белокожий человек, одетый в светло-голубую длинную мантию. Он неторопливо шел по тропе, которая уже начала подсыхать на жарком солнце. Его походка была изящна, и это напомнило мне о Шуте в бытность его лордом Голденом. Жалобное стенание толпы сменилось сначала выкриками, требующими внимания, а потом приглушенным гулом. До меня донеслись чьи-то слова:
- Не это ли лингстра Вемег, который служит Коултри, одному из Четырех?
Человек достиг входных ворот, и стража – солдаты и привратники – расступились, чтобы людям было лучше видно. Он выкрикнул что-то, но никто его не расслышал. Толпа, наконец, замолчала, и тогда он громко сказал:
– Расходитесь, или у вас будут неприятности. Сегодня никого не пустят. У нас траур. Завтра, на послеобеденном отливе, те, у кого есть пропуск, будут допущены внутрь.
Он повернулся спиной и зашагал обратно.
– Симфи действительно умерла? Что с ней случилось? – закричала ему вдогонку какая-то женщина. Он и ухом не повел, продолжая удаляться. Солдаты и копейщики снова выстроились в свой заслон.
Люди блуждали в толпе, обсуждая что-то друг с другом. Мы не сходили с места, надеясь, что до бунта не дойдет. Но в настроении толпы теперь преобладали печаль и скорбь, а не недовольство. Как шелуха, сдуваемая ветром, толпа постепенно рассосалась. Обрывки услышанных бесед говорили о том, что люди расстроены, но не допускают сомнений в том, что завтра их пропустят.
Я боролся с нарастающей внутри паникой.
- О, Шут, что ты там натворил? – пробормотал я, глядя на опустевший перешеек.
– Что нам теперь делать? – спросил Пер, когда мы неспешно последовали за уходящими пилигримами.
Я ничего не ответил, поглощенный мыслями о Шуте, который, вероятно, был сейчас за стенами замка. Он убил Симфи? Означает ли это, что он не нашел Пчелку и просто взялся мстить? Или что его обнаружили, и он был вынужден убить? Схвачен ли он? Или прячется?
– Сегодня мы не попадем в замок, – подытожил Лант. – Вернемся на Совершенный и подождем, пока сюда вновь не начнут пускать людей?
– Стоп! – вдруг воскликнул Пер. – Сюда. Идите-ка сюда.
Он отвел нас в сторону от многолюдной дороги, на кромку возле самого прибоя, жестом попросил наклониться поближе к себе и возбужденным шепотом сообщил:
– Мы туда попасть не можем. Зато Мотли может!
Мы удивленно посмотрели на него. Ворона сидела у него на плече. Пер подставил ей запястье, и она пересела туда. Приблизив ее к своему лицу, он умоляюще заговорил:
– Янтарь нам рассказывала, что в стенах темниц на верхушке башен есть проемы в форме цветов и всякого такого. Можешь слетать туда и заглянуть внутрь? Сможешь увидеть Пчелку? Или Янтарь? – его голос начал дрожать, он стиснул губы. Мотли наставила на него один свой яркий глаз, а затем, не проронив ни слова, взлетела вверх.
– Она летит прямо туда, – воскликнула Спарк.
Но, проследив за ней, мы видели, как ворона миновала замок и скрылась где-то позади.
Пер шмыгнул носом и сказал:
– Может, она хочет облететь вокруг, чтобы выбрать, куда ей лучше сесть.