Все четверо были сильными гребцами. Они синхронно склонялись над веслами, и мускулы их ходили ходуном, как будто принадлежали не четырем разным людям, а одному мощному существу. В гавани стояли на якоре несколько крупных кораблей. Мы миновали один, потом другой, и, в конце концов, я увидела судно, к которому мы направлялись. Паруса его были убраны, и на палубе царило спокойствие, но я заметила, как маленькая фигурка в «вороньем гнезде» поднялась, и начала молча спускаться вниз по мачте. Смотровой не поднял шума, как мне показалось, специально. Когда мы приблизились, несколько матросов ждали нас у поручней.
Мы подошли со стороны борта, и я увидела носовую фигуру. Это было невыносимо. На нас смотрел мой отец, на его лице играла легкая улыбка. Я зарыдала.
Пер обнял меня и крепко сжал. Его грудь вздымалась за моей спиной, но он не издал ни звука. Никто не заговорил с нами. Я подняла голову и увидела, как Спарк по-детски сжалась, Лант поддерживал ее, склонив голову и роняя слезы с подбородка. Гребцы молчали, их лица были суровы. А что Любимый? Его лицо было словно изо льда. Шрамы исчезли, но он выглядел постаревшим. Изможденным. Слишком печальным, чтобы лить слезы.
Наши матросы подвели шлюпку ближе и поймали конец веревочной лестницы.
- Поднимайтесь на борт, - сказал один из них, махнув в сторону лестницы, и дальше мы справились сами.
Спарк вскарабкалась наверх и, отступив в сторону, подала руку Перу и мне. Любимый лез за мной, словно бы страхуя меня от падения. Лант был последним, и не успел он перелезть через фальшборт, двое гребцов тоже начали подъем. Повернули шлюпбалку, спустили линь и подцепили шлюпку.
Один матрос свесился за борт и кому-то доверительно сообщил:
- Порядок, они все на борту!
Женщина с волосами, завязанными в хвост, поспешно подошла к Ланту и спросила:
- Все прошло нормально? – а потом, нахмурившись, добавила: - Погоди-ка, так ведь Фитца нет!
Лант посуровел и медленно покачал головой. Мне показалось невыносимым слушать, как он рассказывает о смерти моего отца. К тому же меня кое-что очень сильно заинтересовало.
Когда я залезала на борт и схватилась за поручень, то почувствовала словно бы в глубине чье-то настороженное присутствие. Я повернулась к Перу:
- Этот корабль сделан не из дерева, - сообщила я ему, не зная, как яснее выразить свои ощущения.
- Это живой корабль, - ответил он. – Он сделан из драконьего кокона, в котором сохранилась драконья душа. Шут изваял его лицо похожим на твоего отца, это было давным-давно.
Он огляделся. Шут о чем-то печально беседовал с женщиной, приветствовавшей нас, рядом стояли Спарк и Лант. Они словно забыли обо мне.
- Пойдем, - сказал Пер и взял меня за руку.
Палуба вдруг стала довольно оживленным местом, и, пробираясь мимо работавших матросов, Пер объяснял мне:
- Сейчас он не может с тобой поговорить. Ему надо притворяться, что он деревянный. Но тебе стоит на него посмотреть.
Рядом прошли двое, женщина говорила мужчине:
- Развернемся на якоре и по-тихому выйдем из бухты. Ветра мало, но хватит, чтобы увеличить расстояние.
Чем ближе мы подходили к носовой фигуре, тем неспокойнее мне становилось. В этом корабле явственно ощущалась личность. Я подняла стены, потом еще раз, и еще раз. Пер же, по всей видимости, вообще не замечал, какие страсти кипят в корабле. Я потянула его за руку, остановила и сказала:
- Корабль злится.
- Откуда ты знаешь? – он с тревогой посмотрел на меня.
- Чувствую. Пер, он меня пугает.
Я злюсь не на тебя.
От этой огромной мысли все мое тело содрогнулось. Я так сжала руку Пера, что он вскрикнул от удивления.
Я слышал, что говорят. Они держали в плену змеев, в адских условиях, чтобы делать вонючее зелье.
Это так. Винделиар пил его и тогда мог заставлять людей делать, что он велит.
Меня била крупная дрожь. Я хотела перестать чувствовать его необъятный гнев. Грусть итак почти переполнила меня, для его ярости не было места. Я попыталась успокоить его.
Пер убил его. Пер убил Винделиара, а также женщину, которая давала ему зелье.
Но моя мысль не принесла ему успокоенья, наоборот, словно масло в огонь, распалила его ярость.
Смерть – недостаточное наказание! Он пил, но делали его другие. И вот грядут мстители. Я не желаю уходить, пока не увижу, как Клеррес сравняют с землей. Я не побегу, словно трус!
Я услышала, как ахнул Пер, как закричали матросы, но мои ощущения заглушили все остальное. Под шквалом необъятных эмоций я упала на палубу. Палуба не то чтобы сильно качалась в действительности, но я вцепилась в доски, чувствуя, что меня может легко вышвырнуть в небо.
Кто-то закричал:
- Он изменяется!
Пер издал бессловесный дикий вопль. Под моими руками доски утратили свой древесный рисунок и покрылись чешуей. Жуткое головокружение накатило на меня, пустой желудок скрутило узлом. Я подняла голову, ослабев от ужаса. На месте фигуры моего отца теперь извивались две драконьи головы на длинных гибких шеях. Та, что побольше, была голубая, поменьше – зеленая. Голубая изогнула шею и посмотрела на нас, глаза оранжевых, золотых и желтых оттенков вращались, словно водовороты расплавленного металла. Обнажая белые заостренные зубы, пасть ящера произнесла:
- Пер! Мститель во имя змеев и драконов!
Я все еще лежала, коленями и ладонями упираясь в палубу. Пер смотрел вверх на носовую фигуру, оскалив зубы то ли в улыбке, то ли в гримасе страха. Позади раздался звук шагов, и внезапно Лант поднял меня на ноги.
- Вот ты где! Ты меня так… Пчелка, пойдем со мной. Тебе надо уйти у них с дороги!
Я было запротестовала, но Пер сказал:
- Я отведу ее в каюту.
Он оттащил меня от Ланта, который вытаращился на змеиные головы, и мы пошли по палубе, уворачиваясь от бегущих матросов. Я позволила ему вести меня, не беспокоясь о том, куда именно и как мы туда дойдем. Над нами нависла катастрофа. Суждено ли мне вообще когда-то оказаться в безопасности? Если я выживу сегодня, конечно.
Пер, как будто, пытался переубедить меня, распахнув входную дверь в маленькую уютную каюту.
- Мы уплывем отсюда, Пчелка. Как только выйдем из гавани, и ветер наполнит паруса, мы будем полностью свободны. Совершенный просто летает по волнам. Нас никому не догнать.
Я кивнула, но на деле никакого облегчения не испытала. Страсти, кипевшие внутри корабля, терзали меня, словно осколки кости при переломе.
- Ты только посиди здесь. Я бы остался с тобой, но мне надо им помочь, - сказал мне Пер, отступая к двери и руками как бы утрамбовывая воздух, будто это могло меня успокоить. – Просто побудь здесь, - попросил он и закрыл за собой дверь.
Одна. Меня шатало от чувства противостояния корабля и команды: они хотели уплыть, а он – нет.
Каюта была крошечная. Бардак, но не грязно. Маленькое оконце. Одна двухъярусная койка, еще одна обычная. Женская одежда разбросана по полу. На обеих нижних койках разложены какие-то предметы.
Отодвинув какую-то рубаху и освободив место на одной из кроватей, я села. «Баккский синий» - так мой отец называл этот цвет. Когда я ее перекладывала, из складок выпали три свечи, распространив легкий аромат. Видавшие виды свечки, потрескавшиеся, с налипшими ворсинками и пылинками. Но я знала, это мамина работа. Жимолость, сирень, фиалки с берегов нашего притока Ивовой Реки. Я завернула их опять в отцовскую рубаху, взяла на руки и покачала, словно младенца. Неужели это все, что осталось от моих родителей? Странная мысль пришла мне в голову: я теперь сирота. Их обоих больше нет. Они ушли навсегда.
Я не видела тела, но я чувствовала, что он мертв, хотя объяснить это было невозможно.
- Волк-Отец! - позвала я вслух. Ничего. Боль утраты захлестнула меня с ошеломляющей силой. Мой отец мертв. Он провел в пути много месяцев, чтобы найти меня, а вместе мы пробыли едва ли полдня. Все, что мне осталось – эти предметы, которые он пронес с собой в такую даль, наверное, потому, что считал их важными. Среди них – мамины свечи.
Я стала рассматривать остальные вещи, вытерев слезы его рубахой. Он был бы не против. Под парой заношенных штанов я увидела знакомый пояс. А рядом – мои книги.
Мои книги?
Я была потрясена. Оба дневника – дневной и ночной со снами. Значит, он нашел их в моем тайнике за стеной его кабинета и нес все время с собой. Читал их? Ночной дневник упал, раскрывшись на странице со сном про свечи. Я поглядела на картинку, которую нарисовала так давно, потом на лежавшие рядом свечи. Теперь понятно. Я закрыла дневник со снами и взяла второй, почитала пару страниц, потом тоже закрыла. Это больше не мое. Написано кем-то, кем я была когда-то, но больше уже не буду. Внезапно я поняла, почему мой отец жег свои рукописи. Эти ежедневные заметки принадлежали руке того, кто исчез вместе с моими мамой и папой. Мне захотелось сжечь обе книги, устроить им погребальный костер – чего так и не получилось сделать для родителей. Я бы отрезала пару прядей в память об исчезнувшей девочке и о человеке, который пытался стать ей хорошим отцом.
Рядом лежали разбросанными и другие вещи.
Это же его штучки! – дошло до меня вдруг. Ножички и флакончики, всякие смертоносные приспособления. Несколько маленьких мешочков. Я улыбнулась: мне довелось убивать меньшим. И он бы гордился мной.
Я безумно устала, но меня продолжало окатывать непредсказуемыми волнами чувств, которыми был обуреваем корабль. Конечно, мне нужно было поспать, но я знала, что не смогу. Волк-Отец велел бы отдохнуть как можно лучше.
Взяв с собой сверток со свечками, я залезла на верхнюю койку и уже улеглась, но тут моя голова стукнулась обо что-то твердое под подушкой. Я уселась и подняла подушку. Там, завернутый в ночную рубаху, лежал стеклянный сосуд с чем-то странным. Я взяла его – пришлось ухватить обеими руками. Сосуд был тяжелый, и когда я его двигала, содержимое лениво перекатывалось, переплетаясь и закручиваясь серо-серебристыми разводами. Что-то внутри меня узнало эту субстанцию, и что-то в ней узнало меня. Даже за стеклянной стенкой она тянулась ко мне, и я ничего не могла поделать, кроме как ответить ей тем же.