Мы легко приспособились к жизни на корабле и вошли в новый ритм наших дней. Экипаж с радостью принял Персиверанса, и ему давали небольшие задания. Когда парнишка не изучал узлы с Беллин, большой и почти безмолвной женщиной, которая управлялась с палубным шестом не хуже любого мужчины, его ставили на полировку, шлифовку, смазку и чистку. Он был, как рыба в воде, и однажды сказал, что если бы не присягнул мне, то был бы счастлив стать юнгой. Я почувствовал укол ревности, но также и облегчение, видя его занятым и счастливым.
Мотли присоединилась к нам, как только Смоляной отчалил от Кельсингры. Ворона быстро справилась с настороженностью и шокировала всех нас, взгромоздившись на носовую балку. В первый раз пронзительно крикнув: «Смоляной! Смоляной!», – она завоевала сердце экипажа и заставила Персиверанса лучиться гордостью.
Она с радостью оставалась на барже, если погода была ветреной. С удовольствием каталась на Пере, когда он выполнял свои обязанности, но стоило леди Янтарь выйти на палубу, Мотли перелетала к ней. Ворона научилась хихикать и обладала сверхъестественной способностью смеяться в нужный момент. Ее дар мимикрии стал подозрительно силен, но всякий раз, когда я тянулся к ней Уитом, то обнаруживал только мягкое туманное существо, которое горделиво не было заинтересовано в создании связи.
- Как много ты понимаешь? – спросил я однажды у нее.
Она вскинула голову на меня, встретила мой взгляд и спросила:
- Как много ТЫ понимаешь? - и с хихиканьем она полетела вниз по реке, опережая Смоляной.
Путешествие на борту судна бывает либо скучным, либо пугающим. На Смоляном я был рад скуке. Чем дальше от города, тем меньше поток Скилла давил на мои стены. Каждую ночь рулевой направлял нас к месту причала у берега реки. Иногда там был пляж, и мы могли сойти на сушу, но часто нас подводили к деревьям со змеевидными корнями. На третий день река сузилась и углубилась, и течение стало намного сильнее. Лес сомкнулся, и больше не было видно настоящего горизонта. Берега реки теперь были сплошными стенами деревьев с торчащими корнями, и ночью мы пришвартовывались к ним. Начался дождь и не прекращался. Мотли переселилась на камбуз. Я передвигался между нашей тесной каютой и полным пара камбузом корабля. Моя одежда и постельные принадлежности всегда были слегка влажными.
Я старался проводить время с пользой. Янтарь предложила мне выучить Мерсен - старый язык Клерреса.
– Большинство людей будут говорить с вами на общем, но полезно знать, что они говорят друг другу, когда думают, что вы не можете понять их.
К моему удивлению, мои спутники присоединились. В долгие дождливые дни все мы теснились на койках, пока Янтарь обучала нас лексике и грамматике. Я всегда легко изучал языки, но Персиверанс превзошел меня. Ланту и Спарк давалось с трудом, но мы спешили. Я велел Ланту оказать помощь Персиверансу с буквами и цифрами. Ни одному из них эти задачи не пришлись по вкусу, но вместе они добились прогресса.
По вечерам, когда мы пришвартовывались, Лант, Спарк и Персиверанс вместе с командой играли в кости, карты и какие-то резные палочки. Через стол из рук в руки часто переходили воображаемые состояния.
Пока они играли, мы с Янтарь уединялись у нее в каюте. Я отважно игнорировал улыбки, которыми обменивались Лефтрин и Элис, когда позже я присоединялся к компании. Я хотел бы найти в этом юмор, но на самом деле чувствовал себя так, будто мучил Шута во время наших встреч наедине. Он хотел бы помочь, но жестокость, перенесенная им в Клерресе, мешала ему последовательно излагать свои воспоминания. Горечь историй, которые я вытаскивал из него, не вызывала желания копать глубже. И все же я знал, что должен. Я узнавал о Четырех по кусочкам и упоминаниям вскользь. Это было лучшее, что он мог мне предложить.
Единственной из Четырех, о ком я узнал подробно, была Капра. Капра, казалось, гордилась тем, что была старшей из Четырех. У нее были длинные серебряные волосы и синие одежды, украшенные жемчугом. Она казалась мягкой, доброй и мудрой. Она была его наставником, когда он впервые прибыл в Клеррес. В первые дни он ежедневно приглашался в ее комнату в башне, когда заканчивал свои уроки. Там они сидели вдвоем на полу перед огнем, и он записывал свои сны на толстую мягкую бумагу, желтую, как сердцевина маргаритки. Они вместе ели вкусные маленькие пирожные, экзотические фрукты и сыры. Она научила его пить вино крошечными глотками из маленьких кубков с золотой оправой и приучила к чаям. Иногда Капра приглашала туда акробатов и жонглеров, просто чтобы развлечь его, а когда он захотел присоединиться, стала учить его их навыкам. Капра хвалила его, и он расцвел в ее заботе. Когда она произносила его имя, Любимый, он верил, что именно это она и имела в виду. Он говорил о юности, которой я завидовал. Окружен заботой, восхвален, образован – мечта любого ребенка. Но все мы просыпаемся от снов.
Чаще всего я сидел на полу нашей каюты, он занимал нижнюю койку и, рассказывая, незряче смотрел вверх. Дождь обрызгивал маленькие окна каюты. Одна-единственная свеча, которую он не мог разглядеть, давала мне тусклый свет, соответствующий его темным рассказам. Он был Шутом во время этих встреч, в свободной блузке с разлитым кружевом на груди и простых черных гамашах, платье Янтарь – увядший цветок на полу каюты. Его поза и одежда были как в дни нашей молодости: колени подтянуты к подбородку, руки - обнаженная и в перчатке, обхватывали колени. Его невидящие глаза смотрели в то далекое время.
– Я усердно учился, чтобы угодить ей. Она давала мне читать сны и слушала мои искренние толкования. Я сидел перед огнем, когда впервые прочитал о Нежданном Сыне в старом разваливающемся свитке. Он рассказал мне о том, о чем не мог сообщить ни один другой. Я буквально начал дрожать. Мой голос дрожал, когда я рассказывал ей о детском сне. Мой новый сон и старый, сплетенные вместе, как переплетенные пальцы. Я говорил ей правду, сказав, что мне будет жаль покидать ее, но я был Белым Пророком этого времени. Я знал, что мне нужно быть в мире, готовясь к изменениям, которые мне необходимо совершить. Действительно, я был глупцом, я боялся, что мой уход ранит ее.
Шут сдавленно вздохнул:
– Она выслушала меня. Затем печально покачала головой и мягко сказала: «Ты ошибаешься. Белый Пророк этого времени уже проявил себя. Мы обучили ее, и вскоре она начнет свои изменения. Любимый, каждый молодой Белый хочет быть Белым Пророком. Каждый ученик в Клерресе делал это заявление. Не грусти. Есть другие задачи для вас, чтобы смиренно и хорошо помогать истинному Белому Пророку».
Я не мог поверить в то, что слышал. У меня зазвенело в ушах, в глазах поплыло, и я услышал, как она отреклась от меня. Но Капра была такой мудрой, доброй и старой, я знал, что она должна быть права. Я пытался признать, что не прав я, но сны не позволили мне. С тех пор, как она отреклась от меня, мои сны стали похожи на бурю, по два или три за ночь. Я знал, она будет недовольна тем, что я их записал, но не мог удержаться. Она изучила каждый и объяснила мне, что это относится не ко мне, а к другому.
Он медленно покачал головой:
– Фитц, я не могу объяснить свое горе. Это было... как смотреть сквозь плохо сделанное стекло. Есть гнилое мясо. После ее отвратительных слов я чувствовал себя физически больным. Они звенели неправдой в моих ушах. Но она была моим наставником. Она относилась ко мне с такой любовью. Как она могла быть неправа?
Он так искренне задал этот вопрос. Его руки, в перчатке и голая, растирали друг друга. Он отвернулся от меня, будто я мог прочитать что-то в его закрытых глазах.
– Однажды Капра повела меня по лестнице в верхнюю башню. Фитц, она был огромной, больше, чем Сад Королевы в замке Баккип. И башня была завалена сокровищами. Удивительные вещи, невообразимо прекрасные, были раскиданы, как брошенные игрушки. Там был посох, который весь сверкал на свету, и чудесный трон, сделанный из крошечных переплетенных цветов нефрита. Некоторые из них, теперь я знаю, были сделаны Элдерлингами. Ветряные колокольчики, которые пели, статуя горшка с растением, которое вырастало из него, цвело, уходило в землю, а затем снова вырастало. Я с удивлением посмотрел на Капру, но она решительно сказала мне, что они прибыли с далекого пляжа, на который море выносило такие сокровища, и что хранители этого места договорились с ней – все, что море даст им, будет принадлежать ей, если она предоставит им покровительство.
Я хотел узнать больше об этой истории, но она взяла меня за руку, подвела к окну и велела посмотреть вниз. Я увидел там женщину в обнесенном стеной саду, полном цветов, виноградных лоз и фруктовых деревьев. Она была Белой, как и я. Я встречал других в Клерресе, которые были почти такими же бесцветными, как я. Почти. Все родились там, и все они, казалось, были родственниками, брат и сестра, дядя и кузен. Но никто из них не был таким Белым, как я. Пока я не увидел ее.
Там была еще одна женщина, с рыжими волосами и большим мечом. Она учила белую женщину владеть им, помогала и подбодряла. Белая женщина танцевала с этим мечом, ее волосы разметались, она двигалась так красиво. Тогда Капра сказала: «Вот она. Настоящий Белый Пророк. Ее подготовка почти завершена. Ты увидел ее. Давай покончим с глупостями», – он вздрогнул. – Это был первый раз, когда я увидел Бледную Женщину.
Он замолчал.
– Ты рассказал достаточно на сегодняшний вечер.
Он покачал головой, поджав губы. Поднял руки и крепко потер лицо, и на мгновение на его коже проявились выцветшие шрамы.
– Поэтому я больше не говорил о своей судьбе, – сказал он резко. – Я записывал свои сны, но больше не пытался их толковать. Она брала их у меня и откладывала в сторону. Непрочитанными, как я думал, – он покачал головой. – Я понятия не имею, сколько знаний ей передал. Днем я учился и старался быть всем довольным. У меня была прекрасная жизнь, Фитц. Все, что я мог попросить. Хорошая еда, внимательные слуги, музыка и вечерние развлечения. Я думал, что приношу пользу, потому что Капра поставила меня на сортировку старых свитков. Это была работа писаря, но я был хорош в этом, – он размял свои покрытые шрамами руки. – По обычаям моего народа я был еще ребенком. Хотел угодить и скучал по любви. Поэтому я попытался.