Но, разумеется, я потерпел неудачу. Работая в библиотеке, я встретил писания о Нежданном Сыне. Мне приснился сон, про шута, поющего глупую песню про «сало припас». Он спел ее волчонку, Фитц. У детеныша появились рога, – он издал приглушенный смешок, но на руках у меня волосы встали дыбом. Действительно ли он видел меня во сне задолго до того, как мы встретились? Но это был не я. Это была всего лишь головоломка, на которую я, возможно, был ответом.
– О, мне не нравится выплескивать на тебя этот рассказ. Жаль, что я не говорил об этом раньше. Так много всего, о чем мы никогда не говорили. Так много вещей, за которые мне не так стыдно, если больше о них никто не знает. Но я закончу, – он посмотрел на меня, незрячие глаза наполнились слезами. Я скользнул по полу и взял его руку в перчатке в свою. Его улыбка была нерешительной. – Я не мог вечно отрицать то, кем я был. Во мне росли гнев и негодование. Я записывал свои сны и начал опираться на другие сны, некоторые древние, некоторые недавние. Я построил крепость доказательств, которые Капра не могла отрицать. Я не настаивал, что именно я Белый Пророк, но начал задавать ей вопросы, и совсем не невинные, – он слегка улыбнулся. – Я знаю, ты не догадываешься, Фитц, но я могу быть упрямым. Я был полон решимости заставить ее признать, кто я и что.
Снова он сделал паузу. Я ничего не говорил. Это было похоже на извлечение осколков из зараженной раны. Он отнял у меня руку и обхватил себя, словно замерз.
– Меня никогда не били родители, Фитц. Не то, чтобы я был послушным и легким ребенком. Нет. Я уверен, что не был. Однако они меня терпеливо поправляли, и это было все, что я ждал от взрослых. Они никогда не оспаривали мои знания о природе вещей. Всегда слушали меня, а когда я рассказывал им что-то новое, они так гордились мной! Мне казалось, я достаточно умен, чтобы задавать Капре правильные вопросы о моих собственных снах и о тех, что я читал. Мои вопросы привели бы ее к неизбежному выводу, что на самом деле Белым Пророком был я.
И я начал. Несколько вопросов в один день, еще несколько на следующий. Но в тот день, когда я задал Капре подряд шесть вопросов, после которых она должна была признать меня, она подняла руку и сказала: «Больше никаких вопросов! Здесь я говорю тебе, какой будет твоя жизнь». Не задумываясь, что молодость бывает лишь один раз, я сказал: «Но почему?» И все. Не говоря ни слова, она поднялась и потянула колокольчик. Пришел слуга, и она послала его за кем-то еще, чьего имени я тогда еще не знал. Кестор. Очень крупный и мускулистый мужчина. Он подошел, повалил меня на пол, прижал ногой шею, и его кожаная плеть прошлась по всему моему телу. Я кричал и умолял, но ни один из них не говорил ни слова. Мое наказание закончилось так же внезапно, как началось. Она отпустила Кестора, уселась за свой стол и налила чаю. Когда я смог двигаться, я выполз из ее комнаты. Я помню свой длинный путь вниз по каменной лестнице ее башни. Плеть попала на икры и обвилась вокруг одной из лодыжек. Кончик ее не раз врезался в живот. Попытка встать оказалась мучительной. Я опустился на четвереньки, стараясь не растягивать рубцы, дополз до своего дома и пробыл там два дня. Никто не приходил. Никто спрашивал обо мне, не приносил воды и еды. Я ждал, думая, что кто-то придет. Нет, – он покачал головой, прежняя растерянность отразилась на его лице. – Капра больше никогда не вызывала меня к себе. Она больше никогда со мной не разговаривала, – он легонько выдохнул.
– Что ты должен был извлечь из этого урока? – спросил я в наступившей за этим тишине.
Его слезы пролились, когда он покачал головой.
– Я никогда не знал. Никто никогда не говорил о том, что она сделала со мной. Когда прошло два дня, я похромал в комнату целителя и ждал весь день. Другие приходили и уходили, но меня он не вызывал. Никто, даже другие ученики, не спросил, что случилось со мной. Будто этого никогда не происходило в их мире, только в моем. В конце концов, я начал выбираться на уроки и чтобы поесть. Но мои наставники презирали меня, упрекали за пропущенные занятия и лишали еды в наказание. Меня заставляли сидеть за столом и заниматься уроками, пока другие ели. В один из этих дней я снова увидел Бледную Женщину. Она прошла через зал, где мы собирались, чтобы поесть. Все остальные ученики смотрели на нее восхищенными глазами. Она была одета в зеленое и коричневое, как охотник, а ее белые волосы были заплетены сзади золотой нитью. Так красиво. За ней следовала служанка. Я думаю... оглядываясь назад, я думаю, ее служанкой была Двалия, та, которая забрала Пчелку. Один из поваров поспешил навстречу и дал корзинку Двалии. Затем Бледная Женщина вышла из зала со служанкой, несущей корзину. Проходя мимо меня, она остановилась. Она улыбнулась мне, Фитц. Улыбнулась, будто мы были друзьями. Потом она сказала: «Я. А ты нет». Потом она пошла дальше. И все засмеялись. Переворот в разуме и мыслях был хуже, чем рубцы по всему телу.
Ему понадобилась тишина на какое-то время, и я позволил ему хранить ее.
– Они такие умные, – сказал он, наконец. – Боль, которую они причинили моему телу, была лишь воротами для того, что они могли сделать с моим сознанием. Капра должна умереть, Фитц. Четверо должны умереть, чтобы покончить с разложением Белых.
– Ее слугой была Двалия? Та самая Двалия, что похитила Пчелку? – я чувствовал себя плохо.
– Я так думаю. Но могу ошибаться.
Вопрос, который я не хотел задавать, вопрос неразумный, вырвался сам:
– Но после всего... этого, и всего, что ты рассказал мне... ты вернулся с Прилкопом?
– Фитц, я был не в себе. Ты вернул меня из мертвых. Прилкоп был силен и спокоен. Он был так уверен, что сможет вернуть Клеррес на путь надлежащего служения. Он пришел из того времени, когда слово Белого Пророка было приказом для Служителей. Он был так уверен в том, что мы должны делать. И я понятия не имел, что делать с этой неожиданной жизнью, – он горько засмеялся.
– Я вспоминаю подобное время в моей жизни. Баррич принимал все решения за нас.
– Тогда ты понимаешь. Я не мог ни о чем думать. Я просто следовал тому, что он говорил нам делать, – он стиснул зубы, а затем сказал: – И теперь я возвращаюсь в третий раз. И больше всего на свете боюсь, что снова окажусь в их власти, – он внезапно перевел дыхание. Но никак не мог отдышаться. Он начал задыхаться, словно после бега. И едва смог выговорить: – Ничто не может быть хуже этого. Ничто, – обхватив себя руками, он начал раскачиваться. – Но... я... должен... вернуться... я должен... – он дико мотнул головой. – Нужно видеть! – вдруг вскричал он. – Фитц! Где ты! – он хватал ртом воздух все быстрее. – Я не чувствую... Мои руки!
Я опустился на колени рядом с кроватью и обнял его. Он вскрикнул и изо всех сил попытался ударить меня.
– Это я, ты в безопасности. Ты здесь. Дыши, Шут. Дыши, – я не отпускал. Я не был груб, но держал его крепко. – Дыши.
– Я... не могу!
– Дыши. Или ты потеряешь сознание. Но ты можешь себе это позволить. Я здесь. Ты в безопасности.
Неожиданно он обмяк и перестал бороться со мной, и постепенно его дыхание замедлилось. Когда он оттолкнул меня, я отпустил его. Он съежился и обнял колени. Когда он, наконец, заговорил, ему было стыдно.
– Я не хотел, чтобы ты знал, как я боюсь это делать. Фитц, я трус. Я скорее умру, чем позволю им схватить меня.
– Тебе не обязательно возвращаться. Я могу сделать это.
– Я должен вернуться! – он разозлился на меня. – Я должен!
Я тихо сказал:
– Тогда ты это сделаешь, – и с большой неохотой добавил: – Я могу дать тебе кое-что, что ты мог бы нести с собой. Быстрый конец, если думаешь, что ты... предпочтешь это.
Его взгляд блуждал по моему лицу, как будто он мог видеть меня. Он тихо сказал:
– Ты сделаешь это, но не одобришь. И у тебя есть то же самое для себя.
– Это правда, – сказал я и кивнул.
– Почему?
– Я услышал кое-что давным-давно. Это казалось бессмысленным, когда я был моложе, но чем старше я становлюсь, тем мудрее это звучит. Принц Регал говорил с Верити.
– И ты придаешь значение тому, что сказал Регал? Регал хотел, чтобы ты умер. С того момента, как он узнал о твоем существовании, он хотел твоей смерти.
– Верно. Но он цитировал то, что сказал ему король Шрюд, видимо, когда Регал предположил, что убить меня - самое простое решение. Мой дедушка сказал ему: «Не делай ничего, что не сможешь исправить, до тех пор, пока не поймешь, чего ты уже не сможешь сделать, когда сделаешь это».
Медленно улыбка утвердилась на его лице:
– Ах. Это слова моего короля, – улыбка его стала еще шире, и я почувствовал секрет, которым он не собирается делиться.
– Мое убийство положило бы конец всем другим возможностям. И каждый раз в моей жизни, когда я думал, что смерть – это мой единственный выход, или что это неизбежно, и я должен смириться с этим, я оказывался неправ. И каждый раз, несмотря на любой огонь, сквозь который должен был пройти, я находил в своей жизни что-то хорошее.
– Даже сейчас? Когда Молли и Пчелка мертвы?
Я почувствовал себя предателем, но сказал это:
– Даже сейчас. Даже когда я чувствую, что большая часть меня мертва, жизнь иногда пробивается. Еда вкусная. Или что-то в словах Пера заставляет меня смеяться. Горячая чашка чая, когда холодно и сыро. Я думал о прекращении своей жизни, Шут. Я признаю это. Но всегда, независимо от ран, тело пытается продолжать жить. И если это удается, тогда разум следует за ним. В конце концов, независимо от того, что я пытаюсь это отрицать, есть частички моей жизни, которые по-прежнему сладки. Беседа со старым другом. Вещи, которым я до сих пор рад.
Он нащупал меня рукой в перчатке, и я предложил свою. Он перевел руку в воинское пожатие, запястье к запястью. Я сжал в ответ.
– Это верно и для меня. И ты прав. Я бы никогда не подумал признаться в этом, даже для себя, – он отпустил мое запястье и откинулся назад, а затем добавил: – Но все же я взял бы твое спасение, если ты приготовишь его для меня. Потому что, если им удастся схватить меня, я не смогу... – его голос начал дрожать.