– Страх – это щит, который меня укрывает.
Если она ожидала, войдя в святилище, увидеть нечто особенное, то зря. Во-первых, внутри Величественный монастырь рассветной песни выглядел как большинство других храмов. Помещение было круглым, со сходящимися под потолком дугами – в подражание древним юртам, в которых жили люди до эпохи движущихся городов. Как и во всех храмах, в середине стояла огромная статуя Вечного Хана Катуа, окруженная ковриками для медитации. Столько славы этому проклятому Цзяминю, который, прежде чем стать ханом, ни дня не молился! Статуи, впрочем, бывали разные. Иногда Хана изображали с топором в руке, а иногда он сидел на троне. Сали больше всего нравился храм Траурного Сланца, где Хан был изображен вскакивающим на лошадь. Скульптор, к сожалению, оказался неумелым, и Хан выглядел так, как будто собирался помочиться.
Здесь, в Величественном монастыре рассветной песни, Вечный Хан Катуа стоял совершенно нагим и смотрел в небо, расставив ноги и раскинув руки. Поскольку Сали выросла вместе с Цзяминем, она знала, что ваятель ему польстил. И все же приятно было увидеть лицо друга еще раз, вместо того чтобы полагаться на слабеющую память.
В медных курильницах, подвешенных к потолку, дымились благовония. Несколько шаманов молились на ковриках вокруг статуи. Пел мерный голос, через равные промежутки звонил гонг. Воздух был тепел и неподвижен. От жара напольных канделябров, свисающих с потолка ламп и сотен отдельных свечей, которые горели в подставках на стенах, Сали задыхалась. Просто удивительно, что храм еще не сгорел дотла.
Она закашлялась и вытерла тонкую струйку крови, которая вытекла изо рта. Ее состояние ухудшалось; тело, которое давно подводило Сали, теряло последние силы. Живот у нее скрутило, но Сали, сохраняя спокойствие, шла по храму как можно ровнее. С каждым шагом, казалось, нога уходила глубоко в камень. У Сали начался жар, по лицу тек пот, и в то же время ей было холодно, аж зубы стучали. Лишь через несколько минут она пришла в себя. Собравшись с силами, Сали поборола тошноту, втянула воздух сквозь зубы и двинулась дальше.
Она миновала статую и вошла в следующее помещение. Там находились картины, изображавшие Вечного Хана Катуа в его чудовищном величии, с напряженными мышцами, длинной бородой, волосатым телом и сокрушающей мощью. Целый ряд полотен изображал Хана сидящим на троне на протяжении веков; в том же зале были выставлены вазы, драгоценности, оружие и доспехи. В каждой жизни Хан выглядел почти одинаково, хотя телесные сосуды вносили кое-какие различия.
Вдоль стен, вокруг всего зала, находились отдельные каморки. Сали заглянула в ближайшую и обнаружила портрет одного из людей, принявших в себя Великого Хана. Он жил три века назад. Его звали Фозаи, и он происходил из города Чжомеи. На картине был наголо бритый мальчик с пучком волос на темени – такую прическу тогда носили.
– Найден в возрасте девяти лет. Стал Ханом в возрасте четырнадцати лет, – вслух прочитала Сали. – Этот священный Хан, известный как Первопроходец, редко бывал в Шакре, однако в годы своего правления обогащал Катуа, совершая набеги на земли Чжун и за их пределы. Он добрался до земель Белых Духов.
У стены стояло грубо отесанное сломанное копье.
В следующей каморке был изображен мальчик по имени Кира. Он сменил Фозаи, погибшего в бою. Прошло семь лет, прежде чем Хан переродился в новом теле. Правление этого Хана ознаменовалось расцветом философии. Он создал кодекс справедливых законов, которым должны были повиноваться все без исключения. На небольшом пьедестале под картиной лежала открытая книга.
Следующего звали Помпу, затем Шри… и так далее. Более тридцати каморок, и в каждой были портрет очередного сосуда и перечень достижений Хана в течение жизни, а также какой-нибудь предмет, принадлежавший сосуду.
Сали усмехнулась. Эти комнаты в глубине Величественного монастыря рассветной песни в Масау всего лишь содержали память о Хане. Ничто не давало ответа на вопрос, каким образом Хан возник и существовало ли лекарство от него. Где хранилось священное знание? Почему Хан был бессмертен? Как он появился? Чем объяснялась его сила? Где находились священные книги? Что за ритуал позволял разделить душу Хана на несколько частей? А главное, можно ли было извлечь часть, обитавшую в Сали, не убивая ее? Она проделала этот путь не ради глупого урока истории!
Тем не менее она продолжала обходить экспонаты. Сали постепенно становилось интересно. До того как превратиться в Хана, это были просто люди, совсем юные, от десяти до двадцати лет. В глазах у них горел особый огонь, и не было двух схожих между собой улыбок. Затем они делались тем, чье изображение стояло в середине, – Вечным Ханом Катуа – и все различия стирались, когда Хан завладевал их телами. Если бы шаманы не сохранили память о них, все забыли бы принесенную ими жертву.
Сали очень хотелось увидеть картины, посвященные Цзяминю, и она обрадовалась, увидев его изображенным в юности, до превращения в Хана. На глаза у нее навернулись слезы, когда она смотрела на портрет Цзяминя. Его молодое лицо выглядело иначе, чем она помнила, но картина оживила много приятных воспоминаний. Те времена, несомненно, были счастливыми. Сали вспомнила день, когда прибыл художник, чтобы написать портрет Цзяминя. Это считалось великой честью не только для избранника и его семьи, но и для всего племени. Все так радовались. Мать гордилась Цзяминем…
Сали невольно пробормотала:
– Лучше бы он отказался.
Она вслух прочитала надпись на табличке:
– «Цзяминь, рожденный у очага стекольного мастера Сурио и плотницы Титаниш из племени Незры (ныне изгнано)». Ну конечно, они не могли об этом умолчать… «Цзяминь получил благословение в возрасте пятнадцати лет…»
Дальше повествовалось о Священном Отряде Цзяминя, включая Сальминдэ – Волю Хана, также с примечанием, называвшим ее беглянкой и предательницей. На табличке перечислялись многие достижения Цзяминя, его набеги, подавление восстания пограничного племени Шогуна, успешное разграбление Северного Пеньина, месть за убийство четырехсот катуанцев оседлыми дикарями. Почти все было верно. Уж Сали-то знала. Она сражалась рядом с ним.
Однако ближе к концу истории стали появляться странные вещи. Если верить табличке, враг начал обширное вторжение, бросив всю мощь империи Чжун на то, чтобы стремительно прорваться в глубь Травяного моря и нанести удар по Шакре. Вечный Хан в одиночку бился с передовыми частями чжунцев, пока не подоспела Незра. Вместе они вынудили врага остановиться, но у Незры кончились стрелы и поломалось оружие. Тем не менее они дрались голыми руками, пока не истощились огненные камни в топках и пока не пал Хан, потому что враги превосходили их числом сто к одному. Последний бой Цзяминя спас жизни тысяч катуанцев.
На последней табличке говорилось, что Хан, войдя в тело Цзяминя, стал одаренным поэтом и певцом. Также он был непревзойденным военачальником, имел удивительный гарем и собственными руками положил начало новой эпохе искусств у катуанцев.
Сали стиснула зубы. Цзяминь действительно любил стихи, но не отличался тонким вкусом. Постельные утехи его тоже не интересовали. Возможно, у него был самый скучающий гарем в истории ханов. Все остальное также не вполне соответствовало действительности. Если шаманы устроили хранилище памяти в честь молодых людей, ставших ханами, они, по крайней мере, могли бы правдиво отразить дурное и хорошее! Теперь Сали не доверяла ничему, что говорилось про всех остальных. Во всяком случае, своей жертвой они заслужили, чтобы их истории были рассказаны правдиво.
Сали огляделась в поисках какого-нибудь шамана. Сейчас она его отчитает и прикажет исправить эту ложь.
В другом конце зала двое хаппан разговаривали с шаманом. Один был одет в необыкновенно красивый костюм из птичьих шкурок, а другой держал в руках метлу. Метельщик, очевидно, трудился в монастыре: шаман кричал на него, не жалея голоса. Стоявшее неподалеку чучело боевого коня, очевидно принадлежавшего кому-то из ханов, опрокинулось, и у него отломилась нога. Хаппанин в меховом костюме встал между шаманом и слугой, видимо, стараясь их примирить.
Сали ощутила приступ гнева. Сильные чувства, особенно ярость, в сочетании с Зовом Хана, причиняли ей разнообразные муки. Голова у нее болела, в животе все переворачивалось. Желчь снова начала подступать к горлу. В последнее время Сали старалась сохранять спокойствие. К сожалению, ложь о Цзямине затронула ее за живое.
Сали подошла к шаману.
– Простите, святейший, я хочу услышать слово мудрости.
– Слушаю, – шаман повернулся к ней и вздрогнул при виде ее изможденного лица. Сали к этому уже привыкла. – Ты паломница? Откуда?
Сали заранее приготовила ответ.
– Из Аразраза, святейший.
– Южное побережье Синего моря? Ты пришла издалека.
Она приложила руку к сердцу.
– Я проделала долгий путь, чтобы быть ближе к Хану. Но ваши надписи содержат неправду.
Шаман взглянул на нее небрежно и надменно.
– Кто ты такая, чтобы сомневаться в мудрости шаманов? Мы – слуги Вечного Хана Катуа. Наш священный долг – ввести его в этот мир и направлять потом, когда он удаляется из срединных земель. Никто не знает историю Хана лучше, чем его опекуны.
«Опекуны». Сали уже собиралась высказать ему все, что думала о шаманской опеке, а затем вспомнила, зачем она здесь. Нужно было найти лекарство от недуга, а не затевать бессмысленную ссору с теми, кто мог ей помочь.
Сали подавила гнев.
– Конечно, святейший. Я ошиблась. Я простая паломница, которая пришла издалека, чтобы вкусить мудрости в древнем доме Вечного Хана.
– Я охотно проведу тебя по Величественному монастырю рассветной песни, – предложил шаман.
– Нет, – сказала Сали. – У меня… есть друг, который страдает от того, что ему достался дар Хана. Он жаждет исцеления…
– Все, что Хан предлагает своим смиренным слугам, следует принимать как благословение. Нет нужды искать исцеление от даров Хана. Это не яд и не болезнь. Не богохульствуй! Пади ниц и моли духов о прощении! – воскликнул шаман.