Полонский – К.Р.
26 апреля 1887 года
Ни поздних лавров я, ни блеска тех сует,
Что шевелят задор мечты славолюбивой,
Не ждал и не просил, как вдруг на склоне лет
Привиделся мне сон сомнительно счастливый.
Приснилось, будто бы для праздничных похвал
Меня поставили на шаткий пьедестал
И я, как на волне случайных чувств и мнений,
Нежданно поднятый на несколько мгновений
Невольно с вышины своих смятенных дум
Рукоплесканий слышу шум,
И слышу голоса крикливых вдохновений,
Рифмованных похвал и дружных поздравлений…
Не ждал я, трепетный, что новая волна
Нахлынет и меня пробудет ото сна.
Что, если мне ни свет лукавый,
Ни новые мои знакомцы не простят
Сна, подаренного мне мимолетной славой,
И отомстят?..
Пускай! Что б ни было, на склоне трудных лет
Мне – старому певцу – от нужд, забот, страданий,
От тайных разочарований,
Наивных сплетен и завистливых клевет
Не слава будет обороной,
А будет светом и отрадой та хвала,
Что в юбилейный день без шума вдруг вошла
Ко мне с твоим письмом под золотой короной…
Завязалась переписка. Великий князь более внимательно изучает поэзию Полонского, разучивает наизусть наиболее понравившиеся его стихотворения и декламирует их на «Измайловских досугах». Следуя советам друживших между собой Фета и Полонского, он пробует писать о военной жизни не столь многословно, как прежде, для чего использует форму сонета.
Время от времени молодой и старый поэты встречаются и беседуют о творчестве друг друга.
«К завтраку приходил Я. П. Полонский. Накануне он мне прислал новое стихотворение «Ничто». В нем он выражает свой ужас перед возможностью этого «ничто» и обращается затем к Богу с молитвой, чтобы не подвергнуться уничтожению. За завтраком я спорил с Полонским, по-моему, в его стихах противоречие: если признать «ничто», то нечего обращаться к Богу, т. к. эти два понятия взаимно исключают друг друга» (30 марта 1893 г.).
«Был я у Я. П. Полонского. Он живет на Знаменской ул., № 26, на углу Бассейной и занимает квартиру на самом верху. Всю зиму он болеет, и не мог быть у нас. Вот я его и навестил» (4 февраля 1894 г.).
«Днем принимал Я. П. Полонского. Он болеет и стареет. Странно: переписку с ним я предпочитаю беседе» (8 декабря 1894 г.).
«Полонский прислал мне письмо на четырех листах. Под старость он становится не в меру болтлив, почерку него неразборчивый; я полчаса читал это письмо» (11 ноября 1896 г.).
«Пришло известие о кончине Я. П. Полонского. Еще одним советчиком у меня меньше!» (18 октября 1898 г.).
Алексей Апухтин
С Апухтиным великий князь познакомился в 1880 году и отметил, что тот «известен непомерной толщиной и прекрасными поэтическими произведениями» (19 марта 1880 г.).
Вскоре после посылки Апухтину своей первой книги Константин Константинович получил от него «прелестное письмо в стихах» (17 августа 1886 г.):
Ваше Высочество! Ваш благосклонный
Дар получил я вчера.
Он одиночество ночи бессонной
Мне услаждал до утра.
Верьте: не блеск и величие сана
Душу пленяют мою;
Чужды мне льстивые речи обмана,
Громких я од не пою.
В книге, как в зеркале, оком привычным
Вижу я отблески лиц,
Чем-то сердечным, простым, симпатичным
Веет от этих страниц.
Кажется, будто на миг забывая
Света бездушного шум,
В них приютилася жизнь молодая,
Полная чувства и дум.
Жизнь эта всюду: в Венеции милой,
В грезах любви золотой,
В теплой слезе над солдатской могилой,
В сходках семьи полковой…
Пусть вдохновенная песнь раздается
Чаще, как добрый пример;
В памяти чутких сердец не сотрется
Милая подпись: К.Р.
Трудно мне кончить: слова этикета
Плохо вставляются в стих,
Но как поэт Вы простите поэта,
Если он кончит без них!
Но ни дружбы, ни переписки после столь доброжелательного послания не возникло. По утверждению А. В. Жиркевича («Исторический вестник», 1906, № 11), Апухтин не раз указывал поэту К.Р. «на крупные недостатки его произведений, когда они присылались ему с просьбою высказаться о них откровенно. Этой правдивостью критики объяснял себе Апухтин некоторое охлаждение, которое будто бы появилось к нему в последнее время со стороны высокопоставленного писателя».
Но подтверждения этой версии нет ни в дневниках, ни переписке великого князя. Есть лишь редкие записи о чтении произведений Алексея Николаевича.
«Начал «Из дневника Павлика Дольского» Апухтина[49]. Ему надо отдать справедливость: рядом с легкостью и пустотой содержания у Апухтина много вкуса; он никогда не вульгарен. А это у русского художника наших дней уже большое преимущество» (4 января 1895 г.).
Вряд ли справедливо утверждение, что Константин Константинович охладел к Апухтину, – по той причине, что через два месяца после его смерти великий князь послал письмо П. И. Чайковскому (20 сентября 1893 г.) с советом написать музыку на стихотворение покойного поэта «Реквием».
Петр Ильич Чайковский
Быть может, даже большее значение, чем общение с Гончаровым, Достоевским или Фетом, для великого князя имело знакомство с гениальным русским композитором.
В августейшем семействе мало кто глубоко изучал русскую литературу, историю, географию. Великие князья плохо разбирались в экономике, не имели профессиональных навыков в законотворчестве, лишь поверхностно были знакомы с внешней и внутренней политикой отечества, зато все они с детства умели говорить на немецком и французском языках, танцевать и музицировать.
Великий князь Константин Николаевич в 1873 году стал первым президентом Русского музыкального общества. Он прекрасно играл на фортепьяно и виолончели, считался знатоком классической музыки. Его супруга Александра Иосифовна тоже обожала музицировать. В их дом часто приглашали известных композиторов, исполнителей, певцов, которые помогали скоротать вечера в окружении мелодичных звуков.
«Все мы – Папа, Мама, Митя и я – хвастались музыкальной памятью: кто-нибудь напевал начало мотива, остальные отгадывали» (5 января 1885 г.).
Музыка и пение окружали Константина Константиновича повсюду – в Мраморном и Павловском дворцах, в великосветских салонах, в театре, в храме и даже в полку. Нотные листы в юных годах значили для великого князя намного больше, чем поэзия. Отсутствие звуков Моцарта, Бетховена, Шуберта во время его пребывания на русско-турецкой войне было одним из основных неудобств его фронтовой службы.
«Я наслаждаюсь музыкой после пяти месяцев жизни без фортепьяно» (16 декабря 1877 г.).
Даже когда поэзия в жизни великого князя заняла первое место, он не посмел поставить слово выше мелодии.
«Мне почему-то кажется, что самое возвышенное искусство – музыка, как самое отвлеченное и менее других поддающееся разбору и законам, по которым прекрасное отличается от дурного. Рубинштейн[50]соглашался с моим мнением, а я высказывал его с убеждением, хотя мне и обидно за любимую словесность» (1 мая 1887 г.).
С детства музыкальными наставниками Константина Константиновича были пианист Рудольф Васильевич Кюндингер (он же преподавал П. И. Чайковскому), музыкальный теоретик Герман Августович Ларош (один из первых искренних почитателей таланта П. И. Чайковского) и виолончелист Иван Иванович Зейферт.
В восемнадцатилетнем возрасте Константин Константинович, страстный поклонник Бетховена, Моцарта и Мендельсона, разучивает на фортепьяно и поет романсы Чайковского «Слеза дрожит», «Погоди», «Хотел бы в единое слово…». Спустя три года ему очень захотелось познакомиться с самим композитором, и он попросил Веру Васильевну Бутакову родственницу Чайковского, устроить их встречу.
«Великий Князь желает провести у нее вечер со мною. Меня привело это в неописуемый ужас… Насилу уговорил отложить», – сообщает Петр Ильич брату Модесту 14 марта 1880 года.
Шесть дней спустя П. И. Чайковский рассказывает Н.Ф. фон Мекк о состоявшейся 19 марта встрече: «Вчера мне пришлось порядочно страдать. У Великого Князя Константина Николаевича есть сын Константин Константинович. Это молодой человек двадцати двух лет, страстно любящий музыку и очень распложенный к моей. Он желал со мной познакомиться и просил мою родственницу, жену адмирала Бутакова, устроить вечер, на котором мы могли бы встретиться. Зная мою нелюдимость и несветскость, он пожелал, чтобы вечер был интимный, без фраков и белых галстуков. Не было никакой возможности отказаться. Впрочем, юноша чрезвычайно симпатичен и очень хорошо одарен к музыке. Мы просидели от девяти часов до двух ночи в разговорах о музыке. Он очень мило сочиняет[51], но, к сожалению, не имеет времени заниматься усидчиво».
Скоро они встретились вновь, теперь в Мраморном дворце, после чего Чайковский сообщает Н.Ф. фон Мекк, что «с 11 часов вечера до трех просидел у симпатичного и очень музыкального Великого Князя Константина Константиновича». Великий князь тоже остался доволен встречей:
«Я простился с Чайковским с видимым обоюдным радушием, как будто мы давно знакомы и даже дружны» (30 марта 1880 г.).
Следующая встреча состоялась в Риме, на обеде у графа и графини Бобринских, и вновь великий князь произвел хорошее впечатление на прославленного композитора.