В конце концов Константин Николаевич довел себя до апоплексического удара (инсульта).
«С Папа сегодня утром сделался удар. Это паралич одной только головы и языка… Он плакал, видя свое беспомощное состояние, подходил к зеркалу и всматривался в свое лицо, как бы желая заметить на нем признаки болезни, разглядывал еще более ослабевшую руку, выражал нетерпение и бессильную раздражительность» (7 июля 1883 г.).
На следующий день отнялась правая нога, паралич языка и руки усилились. Ожидая скорой смерти, к нему впустили попрощаться внуков. Он плакал, гладил здоровой рукой по детским головкам. Внуки целовали деда в лицо и больную руку, нежно прижимались к нему, крестили его. Обоюдная ласковость помогла больше, чем кровопускания и микстуры. Константину Николаевичу заметно становилось лучше. Но это уже был другой человек.
«Папа обрадовался мне чрезвычайно, рассмеялся, произносил бессвязные звуки и расплакался. Чем больше я к нему ласкался, тем крепче жал он мне руку и расстраивался, обливаясь слезами. В глазах у него было столько нежности, он смотрел на меня с такой бесконечной грустью, вид его был так беспомощен, что я вынес самое удручающее впечатление» (12 августа 1889 г.).
Но если дети и внуки вызывали у больного прилив нежности и слезы, то появление жены – неприязнь. Ее спасало, что у мужа отнялись язык и правая рука, а левой он писать не умел. Желания приходилось выражать только знаками и выражением глаз, которые Александра Иосифовна трактовала по-своему.
Врачи настойчиво требовали, чтобы Константина Николаевича отправили в Крым, в Ореанду, и сопровождал его один из сыновей. Они хотели дать покой больному, удалив от жены. Но Александра Иосифовна стала впадать в истерику и обмороки и вещать, что Господь повелевает ей не расставаться с мужем, а в Крым она ехать по слабости здоровья не может. Дети решили, что, если не уступить матери, ей станет еще хуже и у них на руках окажутся двое больных, и оставили все по-прежнему.
Уже давно при императорском дворе ходили слухи, что Константин Николаевич находится при смерти и удивлялись неприличию Александра III, ни разу не навестившего родного дядю. Этикет повелевал ехать, и Александр III наконец решился.
«Папа плакал, закрывал лицо рукою, притягивал к себе Государя и целовал его. Потом он захотел встать, Палиголик[60]и я помогли ему, и он проводил Государя до дверей» (10 октября 1889 г.).
Не дай Господь так встречать закат жизни, как Константин Николаевич! Немой и скрюченный, но в здравом рассудке, он теперь передвигался лишь в коляске, с посторонней помощью.
«Папа указывает, куда ехать, приподнимая здоровую руку. Но движения его неопределенны и часто ему не повинуются, так что надо угадывать, ехать ли прямо или повернуть в ту или другую сторону… При виде предметов, особенно напоминавших ему старые годы, он плакал» (12 ноября 1889 г.).
В начале 1890 года больного настигли два подряд эпилептических припадка. Он слабел, но когда-то сильный организм все продолжал сопротивляться смерти. Дети изнервничались, доктора и слуги измаялись, все сроки смерти, которые предсказывали при императорском дворе, прошли, а Константин Николаевич продолжал мучиться на бренной земле. Мучиться не только физически, но и духовно, не видя возле себя любимой внебрачной семьи. На охране нравственности стояла шестидесятилетняя молодящаяся ханжа – Александра Иосифовна. Пришло ее время – и она мстила.
«Насколько можно понять, он требует свидания с ними. Об этом можно догадаться из его слез, из посещений во время прогулок той дачи, где эти лица жили. Лица эти, конечно, удалены, так что встреча с ними невозможна. Но мы не раз задумывались над тем, не жестоко ли не допускать этих встреч, единственного утешения, о котором, по-видимому, Папа мечтает? Не бессердечно ли лишать его такого утешения теперь, когда он в совершенно беспомощном положении? Мы даже склоняемся к тому, что было бы правильнее при теперешних условиях дать больному это утешение. Но тут встречается непреодолимое препятствие: Мама никогда не согласится на приближение той особы. У Мама на этот счет составились свои твердые убеждения. Она думает, что, послав Папа тяжелую болезнь, сам Бог порвал всякие связи с его прежней жизнью и что нам подлежит не поддерживать, а, напротив, стараться об их уничтожении, заботясь о спасении его души. Мама не слушает наших возражений, что нельзя чужими руками спасать душу человека без его о том попечении» (30 июня 1830 г.).
В августе 1891 года начали угасать не только силы, но и разум. Константин Николаевич то плачет, то смеется. В начале января 1892 года стало ясно, что смерть не за горами.
«Когда умирал великий князь Константин Николаевич, – записывает в дневнике А. А. Половцев, – то во время агонии великая княгиня Александра Иосифовна приказала пустить к нему прощаться с умирающим всех многочисленных слуг великого князя. Каждый из них подходил к нему и целовал его, причем умиравший выказывал, насколько мог, неприятное чувство, производимое этим беспокойством. Графиня Комаровская, гофмейстерина великой княгини, попробовала уговорить ее отменить это мучение, но великая княгиня отвечала: «C'est une repapation[61]».
В ночь с 11 на 12 января второй сын императора Николая I, опальный реформатор и либерал, отдал душу Богу. В час его смерти в Павловском дворце старая няня Варвара Михайловна (Вава), качавшая еще колыбель Константина Константиновича, сидела в одной из комнат Мраморного дворца. Вдруг хлопнула дверь наружных ворот. «Это хозяин покинул свой дом», – горестно вздохнула Вава. Александру Иосифовну больше всего расстроило, что Александр III посетил только одну панихиду. На похороны приехали из-за границы обе сестры Константина Константиновича, только Николу император не пустил попрощаться с отцом.
В первые дни после смерти отца Константин Константинович чувствовал облегчение: уж очень тяжело и долго он болел. Но позже охватило раскаяние: что-то не договорил ему, не поддержал в трудную минуту, не повинился за вольно и невольно принесенные обиды. Теперь его нет. Остались лишь письма, и сын вечерами со слезами на глазах перечитывает их.
«Папа прелестно писал. Я встретил столько самых нежных, задушевных, ласковых выражений, что мне стало стыдно за ту холодность, в которой я всегда упрекал себя по отношению к Папа» (24 сентября 1892 г.).
Мать
Фрейлина А. Ф. Тютчева, старшая дочь великого поэта, записывает в дневнике 8 ноября 1854 года об Александре Иосифовне: «Великая княгиня изумительно красива и похожа на портреты Марии Стюарт. Она это знает и для усиления сходства носит туалеты, напоминающие костюмы Марии Стюарт. Великая княгини не умна, еще менее образованна и воспитанна, но в ее манерах и в ее тоне есть веселое, молодое изящество и добродушная распущенность».
«Помимо своей замечательной красоты, – характеризует Александру Иосифовну в начале 1860-х годов Е. Феоктистов, – производила она впечатление порядочной дуры».
«По настоятельному, в четвертый раз ко мне обращенному приглашению вел. кн. Александры Иосифовны, – в дневнике 21 ноября 1884 года А. А. Половцев, – еду к этой доброй, хотя и неглубокомысленной старухе».
«Говорят, что Александру Иосифовну, – записывает в дневнике 27 мая 1889 года А. Богданович, – очень любят при Дворе, что она льстит Государю и все его целует».
Чужие люди находили у Александры Иосифовны недостатки, но для Константина Константиновича она была матерью, он искренне любил ее и восторгался ею.
«Мама нарядная, изящная, веселая, ласковая» (12 июня 1882 г.)
«Мама минуло 53 года, но она еще так хороша и моложава, что никто бы не дал ей пятидесяти трех лет» (26 июня 1883 г.).
Сын волнуется, что мать постоянно жалуется на хвори, месяцами не поднимаясь с постели.
«Она всю жизнь прохворала, наверное, Господь смилуется и пошлет ей выздоровление» (20 января 1879 г.).
Женившись, Константин Константинович начинает тяготиться частым общением с матерью, невеселыми обедами в ее присутствии, тем более что Александра Иосифовна недолюбливает золовку, считает своим долгом воспитывать ее и делать замечания, почти равнодушна к внукам и редко пускает их к себе в комнаты, опасаясь, что они занесут заразу. А уж ссориться со слугами было ее любимым занятием.
«За обедом и вечером Мама была в раздражительном настроении, много жаловалась, и это на всех нас действовало подавляюще. Оля от этого стала молчалива и грустна, Митя тоже. Словом, нервы Мама отражаются на всех нас» (26 сентября 1893 г.).
«Мама в сильнейшем истерическом настроении, очень мучительно слушать ее порывистые, страстные переходы от слез к осуждению всех и вся» (29 февраля 1900 г.).
С конца 1902 года мнимые болезни семидесятилетней великой княгини переходят в настоящие, и она теперь почти не выходит из своих комнат. Даже кушает там, изводит капризами слуг или пророчествует.
«Состояние бедной нашей Мама невыразимо грустно; она почти ничего не видит, не может увидеть, который час, все хуже слышит и умственно опускается. При этом постоянные горькие жалобы на всевозможные боли. Ничем нельзя ее занять, она думает только о своем здоровье» (8 февраля 1903 г.).
«Зрение ее стало еще хуже, она просто совсем перестала видеть. При этом крайне приподнятое, возбужденное настроение религиозного характера» (20 февраля 1903 г.).
К середине 1903 года Александра Иосифовна окончательно ослепла, передвигалась, как и покойный муж, только на коляске, продолжая жить в полусознательном состоянии.
На восемьдесят втором году жизни «бедная… Мама испустила последний вздох» (21 июля 1911 г.).
Попрощаться с покойницей на носилках принесли верного слугу великокняжеской семьи, управляющего дворами Александры Иосифовны и Константина Константиновича П. Е. Кеппена. Спустя пятнадцать дней скончался и он.