(9 ноября 1893 г.).
«За завтраком Государь говорил, что совсем не рад переезжать в «мерзкий Петербург». Это его слова» (30 декабря 1893 г.).
«Я его видел. Он похудел и ослабел. На нем был красный фланелевый халат, шерстяные чулки и красные туфли… Государь произвел на меня такое милое впечатление, он напоминал доброго, но немного капризного ребенка. Все ему неможется, кушанье противно, курить хочется, а табак кажется невкусен; и сидеть, и лежать, и ходить – все неприятно. И вместе с тем в нем проглядывало его обыкновенное благодушие. Такой он был и жалкий, и хороший, и милый» (20 января 1894 г.).
«Чем дальше, тем я себя чувствую свободнее в Государевой семье. Ко мне так добры, что я чувствую себя здесь почти как дома» (16 февраля 1894 г.).
«Царь, между прочим, говорил, что как бы ни был утомлен, всегда на ночь молится Богу не в постели, а стоя перед образами» (3 мая 1894 г.).
«Захарьин[73]его запугал, сказав, что его болезнь – хронический нефрит – неизлечима. Царь очень упал духом и два дня оставался в подавленном, угнетенном настроении. Ночью он плохо спит, постоянно чувствует слабость, и виду него очень нездоровый» (13 августа 1894 г.).
«Царя положили в гроб в Преображенском мундире – как я надеялся» (26 октября 1894 г.).
О дочери датского короля, сестре английской королевы и греческого короля, супруге Александра III Марии Федоровне, или попросту – Минни, Константин Константинович отзывался с восторгом и обожанием.
«Она сидела в кресле на балконе, у нее были распущенные волосы, она очень мила, была со мной крайне ласкова» (13 июня 1882 г.).
«У Императрицы в комнате лежала поднесенная ей прекрасная икона Божией Матери «Утоли моя печали». Императрица не могла запомнить этого названия и назвала ее «Угоди моя покои». Государь хохотал до упаду. Я дразнил Императрицу, что запишу это в свой дневник и через сто лет в «Русской старине» появится этот анекдот. Впрочем, она очень порядочно говорит по-русски» (5 июля 1883 г.).
«К ней я питаю безграничное доверие, она все чувствует и понимает сердцем» (18 декабря 1885 г.).
«Она ко мне очень добра; я нередко замечаю ее взгляд, который она иногда останавливает на мне. В нем столько радушия, он так и греет. Когда я целую ей руку, она всегда целует меня в голову» (4 марта 1890 г.).
Константин Константинович долго любовался императрицей 12 июня 1888 года, когда она беседовала с Измайловскими офицерами, и спустя три дня сочинил посвященные ей стихи:
На балконе цветущей весною,
Как запели в садах соловьи,
Любовался я молча тобою,
Глядя в кроткие очи твои.
Тихий голос в ушах раздавался,
Но твоих я не слушал речей:
Я как будто мечтой погружался
В глубину этих мягких очей.
Все, что радостно, чисто, прекрасно,
Что живет в задушевных мечтах,
Все сказалось так просто и ясно
Мне в чарующих этих очах.
Не могли бы их тайного смысла
Никакие слова превозмочь…
Словно ночь надо мною нависла,
Светозарная вешняя ночь!
Константин Константинович ни разу не вымолвил про Александра III или Марию Федоровну ни единого злого слова, не повторил ни одной грязной сплетни. Это объясняется и добрыми чувствами, которые он питал к императорской чете, и тем, что великий князь представлял собой образец верноподданного, и тем, что он вообще не любил говорить о людях дурное. Он выискивал в каждом человеке хорошее, а плохое не замечал, да и не хотел замечать.
Преображенский полк
Константин Константинович неспроста отметил, что царя хоронили в Преображенском мундире: он уже три с половиной года командовал Преображенским полком, самым привилегированным среди гвардейских частей.
В тридцать два года, когда августейшие сверстники ходили в полковниках и генералах, Константин Константинович все носил чин капитана и продолжал командовать ротой. Пора было Александру III позаботиться о немного наивном, но милом и исполнительном кузене.
В «Правительственном вестнике» 26 февраля 1891 года напечатали высочайший указ, по которому командир Преображенского полка великий князь Сергей Александрович назначался московским генерал-губернатором. Пока он не уезжал из Петербурга, ожидая, когда подыщут ему замену на прежней должности. Поговаривали, что в командиры самого любимого государем Преображенского полка прочат П. П. Гессе или графа П. А. Шувалова. Сам прежний командир желал, чтобы его сменил товарищ по детству Константин Константинович. Александр III склонялся в сторону последней кандидатуры.
Константин Константинович не верил, что ему, ротному командиру, могут предложить столь высокую должность. К тому же не хотел покидать измайловцев, с которыми крепко сдружился. Но вскоре его позвал к себе кузен Владимир Александрович, командующий войсками гвардии и Петербургского военного округа.
«Владимир передал мне предложение Государя принять от Сергея Преображенский полк и предоставил мне откровенно высказаться. Я положительно ответил, что отказываюсь, и привел доводы: трудность принять на себя такую ответственность, усиливаемую моей деятельностью по Академии, желание командовать Измайловским полком, а перед тем одним из стрелковых батальонов… Владимир горячо опровергал меня, но я стоял на своем, и он обещал передать мои сомнения Государю на другой день и сообщить мне ответ как можно скорее» (8 марта 1891 г.).
Вечером того же дня, посоветовавшись с отцом, братом Митей и Павлом Егоровичем Кеппеном, Константин Константинович осознал свою ребяческую оплошность («от службы не отказываются и на службу не напрашиваются») и поспешил во дворец Владимира Александровича с сообщением, что переменил свое решение и готов принять полк.
«На фамильном обеде в Аничковом [дворце] все семейство приветствовало меня с почетным и необыкновенным назначением. Когда встали из-за стола, подойдя благодарить Государя за обед, я поблагодарил и за милость. «Я рад, что это решено. Но ты согласился не без борьбы? Хорошо, что ты воспользовался этим случаем, а то Бог знает, когда еще ты дослужился бы до командования полком» (10 марта 1891 г.).
21 апреля Константин Константинович за отличие по службе был произведен в полковники, а 23 апреля назначен командиром лейб-гвардии Преображенского полка.
В Фомино воскресенье, 28 апреля, полк выстроился на своем плацу в парадной форме и полной походной амуниции. Бывший командир Сергей Александрович скомандовал «на плечо», «на караул», пошел навстречу новому командиру, держа шашку под высь, отрапортовал о сдаче полка и удалился. Константин Константинович, оставшись один под взорами двух тысяч солдат и офицеров, несколько опешил. Но ничего уже не изменишь, грянул Преображенский марш, и пора было обходить строй. Волнуясь, великий князь неуверенно поздоровался с полком, прошагал вдоль рот и, лишь удалившись с офицерами в дежурную комнату, почувствовал облегчение. Воспрянув духом, он обратился к новым сослуживцам с первым словом:
– Вступая в командование нашим славным лейб-гвардии Преображенским полком, я сознаю до глубины души, как велика честь, выпавшая на мою долю. Чтобы стать достойным этой царской милости и высокого государева доверия, мне прежде всего необходимо ваше дружное и единодушное содействие. Я глубоко убежден и твердо верю, что найду в вас тех же ревностных и доблестных помощников, какими вы всегда и неизменно были для дорогого нам всем моего предшественника.
Казармы полка располагались на Кирочной и Миллионной улицах. Хозяйство было огромное: хлебопекарня, больница, школа солдатских детей, тир, фуражный двор, артель нижних чинов, полковой храм и т. д. Но, что удивительно, новая должность оказалась легче прежней, отнимала меньше времени и почти не требовала никаких профессиональных навыков. Все делали другие. Воистину, странная военная служба: чем выше должность, тем меньше труда и мастерства она требует. Великий князь Владимир Александрович, командовавший всеми подразделениями гвардии, еще меньше уделял времени службе, чем командиры полков.
В чем состояли новые обязанности Константина Константиновича? Ездить с визитами к женам своих офицеров (полковым дамам), присутствовать на смотрах и учениях, выносить окончательные решения о наказаниях или помиловании провинившихся, завтракать время от времени с подчиненными.
«У меня, как кажется мне, много более свободного времени с тех пор, что я командую не ротой, а полком» (10 ноября 1891 г.).
В Преображенском полку более, чем в других частях, чувствовалась непреодолимая глубокая пропасть, разделявшая солдат и офицеров. Для белой кости даже в полковом храме, где все должны ощущать христианское братство и равенство, в 1892 году сделали отдельный вход для офицеров, через который они сразу поднимались на солею, чтобы молиться отдельно от солдат. Константин Константинович тоже уже не мог, как в роте, общаться с солдатами, что его на первых порах удручало. Но человек привыкает ко всему, и вскоре великий князь перестал думать о нижних чинах, увлекшись заботой о своих офицерах. По просьбе одних, он переводит их в армейские полки, чтобы поправили свое материальное положение скромными тратами. Другие обращаются с просьбой жениться (в гвардии без разрешения командира запрещалось вступать в брак), и он, изучив родословную невесты и разузнав, нет ли у нее скандального прошлого, отвечает «да» или «нет». Третьи просят заступиться за них перед полицией после очередного дебоша, похлопотать о карьере родственников, стать крестным отцом новорожденного сына или дочери.
Странная была атмосфера службы у преображенцев, странные понятия о чести и долге, странные решения принимал великий князь.
Семеро солдат-преображенцев изнасиловали беременную жену одного из полковых канониров, и она попала в больницу. Дело выплыло наружу, и насильников арестовали. Константин Константинович думает не о несчастной женщине и ее муже, а о смягчении участи виновных.