– Дело уже прошлое, так что не будем вспоминать его. Дня через два оба звена выделят по несколько человек и перестроим колодец, края подымем. Без этого нельзя. Месяц назад я видел, как в нем даже свинья плескалась! – Он погасил сигарету шершавыми пальцами и бросил окурок на пол. – Сейчас я пришел, чтоб с тобой посоветоваться. Дело вот какое: мы готовимся набрать в городе фекалия, под озимые. Второе звено как раз пашет, у него людей не вытянуть, а из вашего первого звена можно послать двоих. Подумай, может, тебе со стариком Дэшунем поехать, согласишься?
Цзялинь молчал.
– Поезжай! – поспешно вставил отец. – Дядюшка Минлоу тебе выгодное дело предлагает. Вечером съездишь, часа два-три поработаешь, а потом целый день свободен. В прошлом году все дрались за эту работу!
Гао Минлоу вытащил еще одну сигарету, прикурил от керосиновой лампы и поглядел на молчащего Цзялиня:
– Ты, наверное, боишься, что в городе знакомых встретишь, неудобно будет? Молодежь всегда гордая! Но вечером освещение плохое, так что тебя никто не увидит!
Цзялинь поднял голову и произнес только два слова:
– Ладно, поеду.
Довольный Гао Минлоу встал и собрался уходить. Отец Цзялиня, как был босиком, тоже слез с кана; из кухни поспешно вышла мать, чтобы проводить редкого гостя. В дверях Минлоу остановился и сказал сидевшему Цзялиню:
– Ты, возможно, не знаешь, что сборщиков фекалия по старому обычаю полагается кормить в городе, за счет объединенной бригады. Стряпухой будет Цяочжэнь, у нее там тетка живет, так что свободная комната найдется.
Цзялинь кивнул, но его отец, услышав, что с ними поедет Цяочжэнь, разинул рот и, заикаясь, промолвил:
– Минлоу, стряпать ведь легко, так что можно и старуху послать! А Цяочжэнь молодая, ей лучше в поле поработать. К тому же ее звено еще не все перепахало…
Гао Минлоу с трудом удержался от смеха.
– Нет, пусть уж едет Цяочжэнь. Тетка ведь ее, к ней чужого человека посылать неудобно!
С этими словами он повернулся и вышел.
Уже почти в сумерках Дэшунь, Цзялинь и Цяочжэнь снарядили две телеги и выехали на дорогу, ведущую к городу. Из деревни на противоположном берегу доносились голоса ребятишек и вернувшихся с работы взрослых, к этим звукам примешивалось блеяние овец и коз, которых загоняли в загоны, – словом, деревня жила своей привычной, немного суматошной жизнью.
Дэшунь прихлопнул ладонью овода на крупе осла, положил на передок первой телеги подушку, набитую травой, и сказал своим спутникам:
– Вы вони не бойтесь! Без вони и аромата не бывает! Сначала вам, конечно, будет противно, а потом привыкнете, и ничего… – Он вытащил из-за пазухи плоскую фляжку с вином, отхлебнул глоток и подмигнул Цзялиню и Цяочжэнь. – Садитесь на вторую телегу, а я впереди поеду. Меня скотина хорошо слушается, вам даже погонять не придется. Поехали скорей, пока еще не стемнело!
Он блаженно поморгал глазами и уселся на передок. Юноша и девушка, смущенные тем, что он угадал их мечты, сели на вторую телегу, но в отдалении друг от друга. Дэшунь крикнул: «Пошел!», и оба осла плавным шагом послушно двинулись вперед.
Старик снова пригубил вина, видимо, немного захмелел и, раскрыв свой беззубый рот, затянул:
Эх да на молоденького и глядеть девчонке!
А с седою бородой знай сиди в сторонке…
Цзялинь и Цяочжэнь прыснули. Дэшунь услыхал и, погладив седую бороденку, спросил:
– Вы чего смеетесь? В самом деле, хорошо вам, молодым! Оба красивые, кровь горячая… Я уже стар, но, когда гляжу на вас, сердце радуется!
– Дедушка Дэшунь, – крикнул Цзялинь, – а ты почему так и не женился? Ты в молодости любил кого-нибудь?
– Я?! Хе! Да я в молодые годы любил посильнее вашего! – Старик повернул к ним раскрасневшееся от вина морщинистое лицо, зажмурился, глядя на встающий месяц, и умолк.
Ослы шумно дышали и цокали копытами по дороге. Неясный лунный свет озарял посевы, словно нарисованные тушью. Вся земля затихла, и в этой тишине особенно отчетливо слышалось журчание воды. Лошадиная река притаилась среди полей, и ее блеск был виден лишь тогда, когда дорога приближалась к каменистому берегу.
– Дедушка Дэшунь, а расскажи нам свою любовную историю! А то я не верю, что ты когда-нибудь любил! – снова крикнул юноша и подмигнул сидевшей рядом Цяочжэнь, как бы говоря, что он нарочно задирает старика.
Дэшунь не выдержал:
– Не веришь? Напрасно! Вот твой отец действительно не мастер по этой части. Я в молодости с ним да еще папашами Гао Минлоу и Лю Либэня батрачил на помещика. Юйдэ был тогда совсем сопливым и к тому же робким, только я и свел его с твоей матерью! А мне в то время было уже двадцать с лишком, помещик увидел, что я парень сообразительный, и не стал посылать меня в поле, а велел возить на мулах соль да кожу. Вот приехал я однажды на постоялый двор, гляжу, а у хозяина дочка – ее Лин-чжуань звали – красивее, чем актерки в нашем уездном театре. Полюбили мы с ней друг друга. Каждый раз, как приезжаю к ним, она меня уже встречает у околицы и песню поет. А голос у нее был звонкий, будто серебряные колокольчики звенят…
– Что же она пела? – вмешалась Цяочжэнь.
– А вы послушайте, я вам спою! – Старик мотнул головой и увлеченно запел:
Три фонарика мелькнули,
Близок мулов караван,
И звенит на первом муле
Колокольчик, как буян.
Если едешь ты, мой милый,
Мне рукою помаши!
Если кто чужой, постылый,
Не тревожь моей души!
Допев, старик глубоко вздохнул и сказал:
– В общем, поселился я на этом постоялом дворе, и уезжать неохота. Линчжуань тайком от отца кормила меня то бараниной, то лепешками, то гречневой лапшой, а вечером выскальзывала из своей спальни и пробиралась ко мне в комнату… Живу я так день, другой, чувствую, время проходит, надо дальше мулов гнать. А Линчжуань плачет, будто вся из слез сделана… Но потом все-таки проводила меня на дорогу и снова песню спела…
– Наверное, «К западной околице»? Точно? – спросил Цзялинь.
– Точно! – ответил старик и тут же снова запел. Голос у него был сиплый, даже с придыханиями, и было непонятно, поет он или всхлипывает:
Милый едет за околицу села
Трудно девушке его остановить
За руку она его взяла —
До ворот в дорогу проводить.
До разлучницы – околицы села
Провожаю я тебя. Так в добрый путь!
Все заветные слова произнесла,
В сердце их своем не позабудь.
Ты широкою дорогою езжай,
А на узкую сворачивать не смей:
На широкой – добрый люд из края в край,
А вдоль узкой – жди лишь злых людей.
В лодку сядешь – непременно на корму,
На носу сидеть опаснее куда:
Волны бьют и ветер по нему,
Вдруг да унесет тебя вода.
На закате – обязательно привал,
А на зорьке путь свой продолжай.
Если холод в час ночной пробрал,
Сам себя как можешь согревай.
Лишь минуешь ты околицу села,
Дружбу не води нигде ни с кем —
До того она б не довела,
Что меня забудешь насовсем.
Ты богат пока, так все тебе друзья,
Обеднеешь – отвернутся они враз.
Их со мной сравнить? Любовь моя,
Жду тебя я каждый божий час.
Старик пел неровно, задыхаясь, а в конце концов вообще перестал петь, только слова выговаривал. Потом горько заплакал, через некоторое время вдруг засмеялся:
– Ладно, оставим все это! К чему вспоминать? Я уже давно состарился и неизвестно на кого похож. Расплакался тут вам, молодым, на потеху!
Во время пения лицо Цяочжэнь с блестящими бусинками слез неизвестно как оказалось на груди Цзялиня, а он неизвестно когда обнял любимую и прижал к себе. Луна уже поднялась высоко, окутав черные силуэты гор таинственным сиянием. Кукуруза и гаолян по обе стороны дороги стояли как две темно-зеленых стены. Под колесами телег тихо шуршал щебень. Густые заросли полыни издавали сильный, пряный запах, бьющий прямо в ноздри. Это была настоящая летняя ночь!
Цяочжэнь, не отрываясь от груди Цзялиня, спросила старика, печально ехавшего на передней телеге:
– Ну а потом что сталось с Линчжуань?
Старик вздохнул:
– Потом я услыхал, что она вышла замуж за какого-то торговца и уехала с ним в Тяньцзинь. Сама она не хотела – ее отец заставил. А Тяньцзинь – это ж на краю света! С тех пор я больше не видал мою любимую, потому и не женился… Эх, взять жену не по сердцу – все равно что в холод пить холодную воду, никакого удовольствия!
– А Линчжуань еще жива? – продолжала Цяочжэнь.
– Пока я не помру, и она не умрет. Она ведь в моем сердце на всю жизнь…
Телеги обогнали горный отрог, и перед путниками вдруг вспыхнуло море огней. Оно сливалось с лунным светом и озаряло множество домов, отчетливо выделявшихся на фоне ночного неба. Это был уездный город.
Дэшунь снова отхлебнул из фляжки. Он не взял с собой кнута, однако, как заправский возчик, взмахнул в воздухе рукой и крикнул. Ослы ускорили шаг, их копыта еще энергичнее застучали по дороге, и обе телеги, переехав Лошадиную, устремились в уездный центр.
Глава двенадцатая
Когда Цзялинь с Дэшунем загрузили одну телегу, старик уже чувствовал себя уставшим. К тому же он немало выпил и с трудом держался на ногах. Юноша чуть не насильно отправил его к тетке Цяочжэнь, чтобы он там отдохнул, а вторую телегу решил загрузить в одиночку.
Хотя уже стемнело и на улицах почти не было прохожих, Цзялинь избегал больших улиц и освещенных мест, так как по-прежнему боялся встретить знакомых. Он покатил в северную часть города, где было немало учреждений, но в эти дни многие крестьяне приезжали в город за фекалием, и в некоторых уборных вообще ничего не осталось. Цзялинь объехал несколько мест, однако бадью, стоявшую на телеге, не смог наполнить и наполовину.