Перед ним была уездная радиостанция. Юноша вспомнил о своей однокашнице Хуан Япин, которая там работала, в нерешительности постоял с телегой в темном уголке улицы, но потом все-таки предпочел оставить радиостанцию в покое. Дальше шла автостанция, где всегда было много народу, стало быть, там есть чем поживиться.
Цзялинь ехал по улице, попадая то в свет, то в тень, и невольно вздыхал: как быстро меняется жизнь, совсем как времена года!
Еще несколько лет назад в такой летний вечер он, наверное, сидел бы в светлой комнате и тихо читал или, разговаривая и смеясь, выходил бы с ребятами из кинотеатра, а может, беззаботно шел бы в своем красном спортивном костюме на уездный стадион, чтобы участвовать в баскетбольных соревнованиях и наслаждаться громом аплодисментов… А сейчас он, как жалкий бродяга, таскает по улицам бадью с дерьмом, скрываясь от прохожих.
Он машинально оглянулся на залитую огнями радиостанцию. Интересно, что сейчас делает Хуан Япин? Читает, смотрит телевизор или пьет чай? Юноша почувствовал, что уже становится смешным. Зачем думать обо всем этом, когда он так опустился? Сейчас ему нужно заполнить бадью. Человек должен беспокоиться прежде всего о собственных делах, а у него дело вполне определенное. Чем меньше дерьма, тем хуже; чем больше – тем лучше. Так рассуждает старик Дэшунь, и нужно постепенно научиться так рассуждать.
Цзялинь подогнал телегу к воротам автостанции и пошел посмотреть, где там туалет. Когда он заглянул туда, то обрадовался, будто нашел золотую россыпь: на несколько телег хватит. Но едва он подъехал к туалету сзади, как радость испарилась – выгребная яма оказалась запертой на замок. Юноша рассердился: даже дерьмо кто-то монополизировал. Черт возьми, сегодня ему придется повоевать с этой монополией! Он нашел камень, сбил замок и открыл дверцу. Потом снял с телеги два ведра, коромысло, черпак и начал черпать драгоценную жидкость.
Внезапно перед ним появились два крепких парня в одинаковых штанах и красных майках с надписью «Авангард». Он понял, что это крестьяне из знаменитой на весь уезд овощеводческой бригады. Бросив телегу, которую они привезли с собой, парни грозно подступили к нему:
– Ты чего воруешь наш фекалий? – спросил один, загораживая Цзялиню путь.
– А он ваш?
– Конечно, наш! – вскричал другой.
– Как ваш? Это общественная уборная, вряд ли вы в нее из деревни бегаете!
– Мать твоя бегает, а не мы! – взревел первый.
Все мышцы Цзялиня напряглись:
– Полегче на поворотах! Ты кого ругаешь?!
– Тебя! – У одного из парней даже брови встали дыбом. – Ты что, не знаешь, что мы за этот фекалий круглый год бесплатно снабжаем овощами руководство автостанции? А ты воровать?!
– Плати два юаня за замок, который ты сломал! – добавил другой, уперев руки в бока.
– Два юаня? Как бы не так! И не мешайте мне таскать, навозные короли! – вскричал Цзялинь, снова берясь за ведра.
Парни сжали кулаки, и один из них ударил юношу в грудь. Тот вскипел, отбросил ведра и, схватив черпак, замахнулся на обидчика. Парень отскочил, другой тоже схватил черпак, и началась драка. Грязные черпаки мелькали в воздухе, обрызгивая всех троих, а бледная луна спокойно взирала на всю эту картину. Цзялинь попал одному парню по ноге, тот скорчился, зато другой заехал Цзялиню в спину.
Из автостанции выскочили люди, начали разнимать их. Начальник станции долго урезонивал дерущихся, потом сказал, что Цзялиню здесь делать нечего, так как автостанция давно заключила договор с бригадой «Авангард».
«Меняет говно на овощи, да еще имеет совесть болтать о каком-то договоре!» – с возмущением думал Цзялинь, но в то же время чувствовал, что если упорствовать, драка начнется снова, а парней двое против одного. К тому же их деревня совсем близко: стоит им вызвать подкрепление, как его могут просто забить до смерти.
Короче говоря, ему пришлось забрать свои вещички и уехать с автостанции. Из ближайших учреждений остался только уездный отдел продовольствия. Спина, по которой ударили черпаком, страшно болела, но Цзялинь старался думать лишь о том, чтоб поскорее загрузить телегу и приехать к Дэшуню с Цяочжэнь – они, наверное, уже заждались его.
Он никогда не был в отделе продовольствия и долго искал, где там уборная. Фекалия в ней оказалось немного, но все-таки достаточно, чтобы наполнить бадью. Одна неудача: дорога от ворот была плохой, в нескольких местах слишком узкой, так что на телеге не подъехать. Пришлось оставить телегу на улице и носить добро коромыслом.
Когда юноша повез первую пару ведер, он увидел, что группа людей, сидевшая в углу двора под деревом, ворчит, явно недовольная тем, что он мешает им наслаждаться вечерней прохладой. Цзялинь и сам чувствовал себя неловко, но поделать ничего не мог и надеялся, что эти люди – видимо, кадровые работники отдела – извинят его. При второй паре ведер все повторилось, а при третьей одна женщина заговорила громко, чтобы и он услышал:
– Нашел время носить! Когда раннее утро, так их тут нет! Ишь, вонищу развел!
Цзялинь смущенно остановился, но потом подумал, что еще раза два и бадья будет полной, и двинулся дальше.
– Эй, ты! – встав, крикнула женщина. – Ты что, нас уморить решил? Отправляйся куда-нибудь в другое место, нечего над людьми издеваться!
Юноша снова остановился, на этот раз уже рассерженный, и стиснул зубы. Руки его дрожали: сама издевается над ним, а еще его обвиняет! Но он все-таки сдержал себя. Сегодня он уже дрался, так что хватит, нечего себе новых хлопот добавлять. Еще четыре ведра, и можно будет считать, что вечер проведен недаром.
– Ты что, оглох? – грубо заорала женщина. – Не слышишь, что тебе говорят? Убирайся отсюда, осточертел всем!
Сидевший с ней рядом мужчина постарше попробовал остановить ее:
– Не кричи, пусть носит, он скоро кончит!
– Ну да, кончит! Эта деревенщина вся на один лад! – не унималась женщина.
Тут Цзялинь уже не выдержал. Ах ты, стерва, деревенских оскорблять? Они круглый год от зари до зари вкалывают, растят хлеб, сушат его, молотят, самый лучший в город везут… Весь пылая от ненависти, он поставил ведра в середине двора и двинулся к сидящим. Женщина снова вскочила, не понимая, что он собирается делать. Мужчины тоже встали.
И вдруг Цзялинь остановился: о небо, это мать Чжан Кэнаня! Его отделяло от нее всего десять с небольшим шагов, но теперь и двигаться вперед нельзя, и отступать поздно. Пререкаться с матерью своего соученика? Извиниться перед ней? Но он ее ничем не оскорблял, это она оскорбила его.
Пока он колебался, мать Чжан Кэнаня пошла в новое наступление.
– Ты из какой организации? Почему не вовремя уборные чистишь, людям отдыхать мешаешь? Ты чего сюда идешь? Убить меня хочешь?!
Она явно не узнала его. Конечно, он ведь одет во всякое рванье, воняет дерьмом, да и лицо у него уже не такое белое, как в школе, загрубело давно, стало типично крестьянским. Он бывал у Кэнаня всего два или три раза, откуда ей его помнить? Стало быть, он может не церемониться с ней. Но Цзялинь все-таки постарался говорить вежливо.
– Не сердитесь, я скоро закончу. У меня нет другого выхода. Мы специально приехали вечером, потому что знаем, что днем все учреждения работают. Я не подумал, что вечером вы отдыхаете здесь…
– Ладно, ладно, заканчивай скорее и уходи! – разом заговорили мужчины, однако мать Кэнаня оказалось упрямой:
– Уходи сейчас же. Провонял весь!
Цзялинь снова вспылил:
– Я, может, и провонял, но от тебя воняет похлеще! – сказал он жестко.
Мать Кэнаня затряслась от бешенства, хотела вцепиться в юношу, однако мужчины удержали ее и посоветовали Цзялиню не скандалить, а поскорее делать свое дело.
Юноша подхватил коромысло и зашагал к воротам. В бадье не хватало еще примерно четырех ведер, но носить больше не хотелось. Он сел на телегу и снова поехал по улице. В горле стоял комок. Огней в окнах становилось все меньше, дома погружались во мрак. Только гидрологическая станция на берегу реки еще светилась, отбрасывая на воду длинные оранжевые блики, колеблющиеся в волнах, будто языки пламени.
В сердце Цзялиня тоже бушевало пламя. Он остановил телегу на обочине и долго смотрел на погруженный в тишину город, думая: я просто обязан остаться здесь! Я образован, культурен – чем я хуже этих городских? Почему я должен вечно страдать?
Его взгляд упал на реку, в которой отражались огни. Она была так красива! Юноша снова двинулся вперед, доехал до больших огородов, принадлежавших, как он знал, бригаде «Авангард». Вспомнив про свою недавнюю драку и словно желая отомстить, он спрыгнул с телеги и сорвал несколько помидоров. Потом подъехал к ярко освещенной реке, швырнул помидоры на мелководье и, как был в одежде, полез в воду.
Вода немного охладила его. Он плавал, выловил свои помидоры, сел в мокрой одежде на берег и впился зубами в помидор…
В деревню все они вернулись уже за полночь. Цяочжэнь сразу пошла домой, а Цзялинь с Дэшунем вывалили свою добычу в выгребную яму, присыпали ее землей и отправились каждый к себе.
Отец уже вовсю храпел. Мать приподнялась на кане и спросила, почему он так поздно. Цзялинь не ответил, его интересовала только чистая и сухая одежда. Мать поворочалась и достала из корзины с шитьем какое-то письмо:
– Это твой дядя прислал. Ты сперва сам почитай, а я спать очень хочу, завтра послушаю!..
Цзялинь, еще не успевший переодеться, придвинулся к керосиновой лампе и распечатал конверт:
Здравствуйте, брат и невестка!
У меня для вас хорошая новость: начальство удовлетворило мою просьбу и посылает меня на работу в наш округ. Из него пришло письмо, что меня вроде бы назначают начальником окружного отдела трудовых ресурсов.
Я очень рад всему этому. Хоть я несколько десятков лет был оторван от дома, но мечтал вернуться. Даже опавшие листья, говорят, возвращаются к корням, а мне уже за пятьдесят, так что остаток жизни хочется провести на родине.
Мои старшие дети давно работают в Синьцзяне, и я не буду снимать их с места. Переберусь только с женой и младшим сыном.