Его ввели комнату и посадили на самое почетное место, а по обе стороны от него – Гао Юйчжи и Ма Чжаньшэна. Минлоу скромно сел у входа, и пир начался. Большой стол, покрытый красным лаком, был весь уставлен тарелками, мисками и блюдами с дарами гор и моря, даже щедрее, чем во время банкетов в уездном ресторане. Совершенно непонятно, откуда этот ловкач достал столько яств!
Минлоу разливал по чаркам вино и первую чарку, почтительно подняв на уровень бровей, поднес Гао Юйдэ. Тот дрожащими руками принял чарку, выпил, и ему показалось, будто все его внутренности пылают. Он глядел на улыбающегося Гао Минлоу, на сидящего рядом брата и таял от умиления…
Через полмесяца после этого Цзялинь официально получил звание государственного рабочего, был приписан к уездной угольной шахте, да еще направлен на работу в уком. Как это произошло, он и сам не знал – он лишь заполнил анкету, а все остальное проделал Ма Чжаньшэн.
Жизнь в одно мгновение резко переменилась. Односельчане, уже привыкшие к таким делам, ничему не удивлялись. Их не удивило, когда Цзялинь из учителя превратился в крестьянина, чтобы освободить место для сынка Гао Минлоу. Сейчас Цзялинь получил работу в уезде, но это тоже было естественно, потому что его дядя – начальник окружного отдела трудовых ресурсов. Работая в полях и горах, они порой сетовали на социальную несправедливость, однако сетованиями и ограничивались.
Когда Цзялинь покидал деревню, его отец лежал больной. Мать должна была ухаживать за ним и не смогла проводить сына, но верная Цяочжэнь довела его до самой развилки дорог у излучины реки. Свой сундук и постель юноша отправил в уезд заранее, поэтому сейчас нес только сумку, и Цяочжэнь, как городская девушка, смело шла рядом с ним и держала сумку за одну из ручек.
На развилке они молча остановились. Тут он не раз целовал Цяочжэнь, но сейчас был день, и юноша не решился приблизиться к ней. Она закусила губу, слезы брызнули из ее глаз:
– Цзялинь, приходи почаще…
Он кивнул.
– И люби одну меня! – Она подняла мокрое от слез лицо, взглянула прямо на него.
Он снова кивнул, посмотрел на нее в растерянности, медленно повернулся и пошел. У шоссе оглянулся: она по-прежнему стояла на развилке. Цзялинь долго вглядывался в ее трогательную фигурку, в разношерстные дома родной деревни, в речную долину, укутанную зеленью, и его сердце защемило. Да, он мечтал уйти отсюда, но в то же время был привязан к этой земле, на которой родился и вырос!
Юноша решительно повернулся и зашагал к уездному городу. Что ждет его там, впереди, на длинном жизненном пути?
Глава четырнадцатая
Когда Цзялинь оказался в городе, он долго не мог успокоиться: испытывал восторг и в то же время был встревожен.
Как не радоваться: на этот раз он прибыл в уездный город не на время, а навсегда. Вернее, не навсегда, а прочно, потому что со временем он, может быть, окажется в еще более привлекательном месте. Но пока ему хорошо и здесь, даже очень хорошо! Работник укомовского отдела информации – это же фактически корреспондент, который имеет право всюду брать интервью, фотографировать, писать статьи да к тому же публиковать их. Он может присутствовать на уездных конференциях и важно расхаживать с фотоаппаратом мимо самого стола президиума!
Цзялинь, зная, что его назначение – дело рук Ма Чжаньшэна (дядя не собирался этим заниматься, но за него все обстряпали), в процессе своих удивительных превращений вполне конкретно испытал, что такое блат. Оказывается, черный ход лучше парадного! Было несколько тревожно, что он воспользовался черным ходом, сейчас за такое не гладят по головке, но и ловят ведь далеко не всех. Ма Чжаньшэн прямо говорил, что многие кошки любят воровать мясо, а ловят немногих. Он успокаивал Цзялиня, заявлял, что в случае чего все уладит, и юноша старался не думать об этом. Уже чувствуя себя кадровым работником, он даже видел в своем возвышении заботу партии. Он должен отплатить добром, а на следующий год надо непременно заявление в партию подать!
Его начальника звали Цзин Жохун. Он был на десять с лишним лет старше Цзялиня, худой, высокий, в очках с белой оправой. В тот год, когда началась «культурная революция», он успел окончить факультет китайской филологии пединститута и до прихода Цзялиня в одиночку представлял собой укомовскую группу информации. Эрудированный, гуманный Цзин стал настоящим руководителем юноши, хотя и не отличался высоким рангом.
Первые два дня Цзин не разрешал Цзялиню работать: пусть приведет в порядок свои вещи и кабинет, а в оставшееся время погуляет по городу.
Их кабинеты находились в укомовской гостинице, которая представляла собой окруженный стеной дворик с семью отдельными комнатами. Две из них были рабочими кабинетами, а в пяти остальных время от времени селили высоких гостей из провинции или округа. То, что группе информации отвели такие роскошные кабинеты, свидетельствовало о внимании укома к общественному мнению и пропаганде. Обстановка здесь была тихая, спокойная, будто созданная для творчества.
Когда Цзялинь распаковал свои вещи и просушил их на солнышке, Цзин провел его к укомовскому завхозу, чтобы получить разные канцелярские принадлежности. Мебель в кабинете, сводившаяся к столу, стульям, кровати и шкафу для бумаг, была уже приготовлена.
Разложив вещи по местам, Цзялинь начал прохаживаться по кабинету, вновь все оглядывая, ощупывая и мурлыча советскую песню про Днепр широкий, которую он любил. Иногда юноша останавливался перед зеркалом и любовался своим одухотворенным лицом. Его радовало решительно все, в том числе лучи закатного солнца, падавшие на бледно-желтый стол и ослепительным блеском так гармонировавшие с его приподнятым настроением.
Он поел в укомовской столовой и безмятежно отправился гулять – первым делом в свою альма-матер, уездную среднюю школу.
Было время каникул, поэтому в школе почти никого не оказалось. Цзялинь побродил по всем уголкам, которые были ему так дороги и до сих пор сохраняли обаяние. В его ушах снова зазвучали пьянящие звуки губной гармошки, гомон спортивных состязаний, перед глазами всплывали лица однокашников. Каждая травинка, каждое деревце, которое он видел тогда, возрождались в его сознании, да так сладко, что даже в носу щекотало.
Он вышел на улицу и отправился по городу, точно совершая паломничество по святым местам. Самым святым был, конечно, Восточный холм с рощей, некоторые ее деревья они посадили сами в день поминовения усопших. На вершине холма стоял памятник героям революции – сотне с лишним бойцов, погибших при освобождении уездного центра. Памятник уже потемнел от времени, как бы подтверждая, что с тех пор прошло добрых тридцать лет.
Это было самое красивое место в городе. Правда, обычные горожане интересовались в основном стадионом да кино, а сюда приходили преимущественно учителя, врачи и другие интеллигенты. Вот почему здесь было немноголюдно и тихо.
Цзялинь присел под большой акацией.
Солнце только что зашло, алая заря коснулась синих черепичных крыш, и все дома будто вспыхнули. Бескрайние горы с пятнами желтой земли выглядели словно застывшие волны, устремляющиеся к далекому горизонту.
Лишь когда на улицах зажглись огни, напоминающие звезды на ночном небе, Цзялинь встал и пошел с холма. Раскинув руки, точно обнимая светящийся город, он бормотал: «Я больше никогда не покину тебя!»
Первую работу Цзялиню задала буря, пронесшаяся к югу от города.
Она началась утром. В самом городе тоже лил дождь, но сильнее всего он свирепствовал в коммуне «Южная», где несколько деревень было просто затоплено. Больше тридцати человек унесло наводнением, их так и не нашли, а сколько домов рухнуло – не сосчитать! Множество людей осталось без крова.
Цзин Жохун грипповал, но решил в тот же день отправиться в «Южную», чтобы вести оттуда репортаж о бедствии. Цзялинь ни за что не хотел отпускать его: дождь по-прежнему лил, а состояние Цзина было весьма неважным. Юноша вызвался идти сам, намереваясь испытать себя в настоящем, серьезном деле. Даже если он пишет плохо, по крайней мере материал привезет, а Цзин потом обработает. Начальнику пришлось согласиться.
Цзялинь не поехал на велосипеде, так как знал, что почти все дороги, ведущие к «Южной», затоплены. Он просто надел казенный плащ и, подвернув брюки, отправился пешком. Кровь играла в нем.
Вышел он в сумерках и едва прошагал несколько ли, как стемнело. Вытянутую руку – и то не видать, сверху дождь хлещет, а тут еще дорога незнакомая. Тем не менее он почти бежал к «Южной», даже запыхался, ноги обо что-то разбил. Но все это, как ни странно, лишь прибавляло в нем оптимизма. Он чувствовал себя настоящим корреспондентом, хотя еще не был им ни дня, ощущал всю прелесть и благородство этой профессии. В свое время он читал, как многие корреспонденты сражаются на поле боя, точно солдаты или партизаны, и пишут свои материалы прямо на земле. Как это прекрасно!
Он был самым первым работником уезда, добравшимся до бедствующей коммуны. Спасательный отряд, который возглавил заместитель секретаря укома, поспел туда на пять часов позже – уже почти к рассвету.
В «Южной» Цзялиня никто не знал, ему пришлось самому объяснять, что он новый сотрудник группы информации, которому поручено посылать сообщения с фронта спасательных работ. Вид этого молодого парня – с разбитыми ногами, забрызганного глиной – всех растрогал, и его поспешно начали кормить – вместе с кадровыми работниками коммуны, которые только что вернулись ненадолго из разных бригад, тоже мокрые и грязные. Председатель коммуны Лю Юйхай даже был ранен и перебинтован – совсем как боец с передовой.
Крестьяне заставили Цзялиня переодеться, забинтовали ему ноги и хотели оставить его в правлении, чтобы о новостях ему докладывал секретарь коммуны, однако юноша решительно воспротивился. Достав из своего портфеля пластиковый пакет с блокнотом и авторучкой, он объявил, что пойдет вместе со всеми. Секретарь коммуны пошутил, что тогда первое сообщение придется писать ему самому – о героизме корреспондента.