В день отъезда Япин проводила Цзялиня на автобусную станцию. Все, что было на нем или уложено в чемодан, покупала она, в том числе и те роскошные импортные туфли, которые он до сих пор не решался надевать, да и теперь чувствовал в них себя неловко.
Автобус тронулся. Япин, улыбаясь, замахала Цзялиню рукой, и его сердце тут же понеслось вперед – к далеким просторам и к сияющему разноцветными огнями большому городу.
Глава двадцатая
Жители деревни рода Гао уже много дней не видели Цяочжэнь в поле и очень удивлялись, потому что эта трудолюбивая девушка никогда не отлынивала от работы. Напротив, за год вырабатывала даже больше трудодней, чем ее отец, увлекавшийся торговлей. Наконец узнали, что с ней произошло серьезное несчастье.
Крестьяне сразу начали обсуждать это событие – совсем как тогда, когда она полюбила Цзялиня. Большинство жалело бедную девушку, но нашлись и такие, кто злорадствовал. Все сходились на одном – она может либо покончить с собой, либо сойти с ума. Известно ведь, что такое для девки любовь, а она втрескалась в Цзялиня без памяти!
Однако не прошло и недели, как Цяочжэнь, похожая на загнанную, больную лошадь, снова появилась на люди. Сначала работала на приусадебном участке, потом починила изгородь и, наконец, стала выходить в поле вместе с другими – такая же безотказная, как всегда, только говорила мало.
Редкой твердости девушка! Она ни рук на себя не пыталась наложить, ни умом не сдвинулась. Ее свалили, а она все-таки поднялась… Прежде злорадствовавшие и те зауважали ее. Конечно, к ней продолжали присматриваться, заметили, что похудела. Но как она могла не похудеть, если почти ничего не ела и не спала?
Каждую ночь она тайком оплакивала свою печальную судьбу, свою похороненную любовь.
Да, она думала о смерти, но когда глядела на родную землю, на горы, долину, на зеленые ростки, политые ее потом, эти мысли куда-то исчезали. Только пережив страшное потрясение, она поняла, как наивна была ее любовь. Это не удар судьбы, а закономерная трагедия, возникшая из-за слишком большой разницы между ней и ее любимым Цзялинем. Ей остается лишь принять приговор и безропотно жить в своей среде.
Но в душе она не могла отрезать от себя Цзялиня. Она никогда его не возненавидит. Она будет вечно любить его, как бы горька ни была эта любовь!
Домашние пытались не пускать ее в поле, но она не слушалась. Грудь земли так широка, она может вместить и успокоить любую скорбь.
Вечерами Цяочжэнь одиноко возвращалась в свою комнату и, не умывшись, не причесавшись, не поев, садилась на постель и тихо плакала. Мать и сестры по очереди дежурили рядом с ней, боясь, что она все-таки наложит на себя руки. Лю Либэнь в соседней комнате тяжело вздыхал. От этой истории он даже заболел и ставил себе банки на голову. Люди, не любившие их семью, говорили, что его дочка высоко полезла, вот и свалилась… Пусть говорят, злыдни! Он, отец, не может пилить своего упавшего ребенка. Но он до скрежета зубовного возненавидел Цзялиня, который погубил его дочь.
Мирские дела часто неисповедимы. Как раз в это время Ма Шуань из соседней деревни снова заслал к Цяочжэнь сватов. Те увидели, какое настроение в доме, посидели немного и ушли ни с чем, но через несколько дней в семью Лю Либэня явился сам Ма Шуань. Либэня подкупила и тронула эта настойчивость. Конечно, сейчас Цяочжэнь ни к чему понуждать нельзя, она уже достаточно настрадалась, но почему не рассказать о том, что происходит?
Велев жене накормить Ма Шуаня, он с трудом встал и потащился к Цяочжэнь. Там он сел на кан, машинально закурил сигарету, потом загасил ее и сказал лежащей дочери:
– Не печалься, этот молодой подонок еще получит свое! – При каждом воспоминании о Цзялине он приходил в ярость, вот и сейчас вскочил с кана. – Мерзавец, черепаший выродок!.. Не будет ему хорошей смерти! Чтоб его пятью громами поразило, чтоб он в горелый пень превратился!
– Папа, не ругай, не проклинай его, не надо!
Лю Либэнь тяжело вздохнул:
– Ладно, не буду поминать прошлое, но и ты не поминай. Забудь этого Цзялиня! Не мучайся и не хорони себя заживо – ведь ты еще не замужем. Раньше я присмотрел тебе одного человека, но сейчас не хочу тебя неволить, ты уж сама себе суженого выбирай. Только не ищи слишком высоко: я виноват, не дал тебе образования, так что выходи за обыкновенного крестьянина… Кстати, Ма Шуань снова сватается к тебе. Повторяю, я тебя не неволю: если не хочешь за него выходить, я ему так и скажу. Сегодня он сам пришел…
– Он еще здесь? – вдруг спросила Цяочжэнь.
– Здесь.
– Тогда позови его сюда.
Отец удивленно взглянул на нее и вышел. Через несколько минут появился Ма Шуань, один. Он смущенно сел на край кана и не знал, куда девать руки.
– Ты действительно хочешь жениться на мне? – спросила девушка.
– Я давно тебя присмотрел! – ответил Ма Шуань, не решаясь глядеть на нее. – В сердце у меня точно кошки скребли, но потом ты сговорилась с учителем Гао, вот мое сердце и остыло. Он же человек культурный, а мы простые крестьяне, с ним сравниться не можем… Но несколько дней назад мне сказали, что он полюбил городскую, тебя бросил, вот мое сердце снова и загорелось…
– Обо мне в деревне худая слава идет. Не боишься?
– Не боюсь! – вскричал Ма Шуань. – Что из того? У молодой девки чего не бывает! На учителя Гао зла не таи, он сейчас кадровым работником стал, а ты неграмотна, вы друг другу не пара. У нас в деревне так говорят: золотые цветы липнут к серебряным, а западная тыква к южной. Вот мы с тобой оба неграмотны – значит, пара! Я тебя всю жизнь беречь буду. Сил у меня хватает, сметки тоже. Да я как бык или конь готов работать – лишь бы не дать тебя в обиду, лишь бы счастлива была!
Он вытащил коробок, чиркнул спичкой и только тогда обнаружил, что забыл достать из кармана сигареты.
Слезы хлынули из опухших глаз Цяочжэнь.
– Не надо больше слов, я… согласна. Давай поскорее устроим свадьбу, прямо на этих днях!
Парень уже достал сигареты, но тут же засунул их назад и, покраснев, соскочил с кана. Губы его дрожали.
– Позови моего отца, – продолжала Цяочжэнь, – а сам больше не входи…
Ма Шуань рванулся так поспешно, что задел о порог и чуть не упал.
Вскоре появился Лю Либэнь.
– Папа, – сказала ему Цяочжэнь, – я согласна выйти за Ма Шуаня. Только поскорее, в ближайшие же дни!
Либэнь замер от неожиданности:
– Больно уж быстро, надо ведь подготовиться!
– А вы не мудрите, сделайте свадьбу по нашему деревенскому обычаю. Как вы с мамой в свое время женились, так и я хочу.
– Мы женились по-старому…
– По-старому, так по-старому! – с отчаянием выкрикнула девушка.
Либэнь вышел и рассказал об этом Ма Шуаню. Тот ответил, что все берет на себя. Главное – нанять музыкантов и устроить свадебный стол, а остальное он еще два года назад приготовил.
Проводив жениха, Лю Либэнь поспешно отправился к Гао Минлоу, тот сначала поразился, что Цяочжэнь согласилась выйти за Ма Шуаня, но потом сказал:
– Оно и лучше. Цзялинь сейчас поднялся слишком высоко, нашим невестам не дотянуться, а Ма Шуань – заметный парень в округе…
– Сейчас меня тревожит главным образом то, что Цяочжэнь всем назло решила играть свадьбу по старому обряду. Это же…
– Не бойся! – решительно оборвал его Минлоу. – Делай как она хочет. Сейчас политика партии стала свободнее, никто нас в суевериях не обвинит! Так что действуй. А мои сыновья и невестка тебе помогут…
В день свадьбы в деревнях жениха и невесты – Лошадиной и Гао – царило веселье. Почти никто в поле не пошел: на пир были приглашены не только ближайшие родственники и друзья, но и многие односельчане. Как взрослые, так и дети щеголяли во всем новом; даже люди, не участвовавшие в празднике, надели новые наряды, потому что собирались смотреть на торжество и хотели выглядеть при этом как можно лучше.
Исключением были родители Цзялиня. Гао Юйдэ с утра скрылся в горы, а его жена ушла в другую деревню к родственникам, чтобы не нарываться на неприятности. Еще один человек – старый холостяк Дэшунь – сидел безвылазно у себя дома. Вернее, не сидел, а лежал на голой циновке и переживал несчастье Цяочжэнь и вину Цзялиня.
Церемония началась в Лошадиной, главную роль здесь играли дядья и тетки Ма Шуаня, потому что дядья жениха и невесты считаются самыми почетными гостями на свадьбах. Впереди процессии шли пятеро музыкантов, за ними двигалась разукрашенная лошадь, на которой восседал жених. Эта часть обряда называлась «давить лошадь», причем «давить» полагалось до конца деревни, после чего жених слезал с лошади, отправлял ее дальше за невестой, а сам возвращался домой.
За женихом ехали его тетки на ослах. Ослов вели под уздцы дядья, а рядом с дядьями шли сваты, тоже считавшиеся на свадьбах почетными гостями. Едва эта процессия, но уже без жениха, вступила в деревню Гао, как музыканты задули в трубы, забили в барабаны. Двое играли на длинных трубах – сонах, изо всех сил раздувая щеки. Со двора Лю Либэня им ответили приветственные взрывы хлопушек.
Когда родственники жениха вошли во двор невесты, им подали первую еду, по традиции это была лапша. Музыканты сгрудились в углу двора и затянули протяжную мелодию. Весь двор Лю Либэня, каменистый берег, даже крыша дома были усеяны людьми. Дети, женщины, мужчины, наслаждаясь нечастым зрелищем, кричали, разговаривали, смеялись. За первой сменой блюд последовала вторая, она называлась «восемь мисок» и включала в себя четыре мясные и четыре постные закуски, причем половина из них, как положено, была горячей, а половина холодной. На столе, покрытом красным лаком, стояли кувшин с подогретым вином и восемь чарок из белого фаянса. Первыми ели дядья, за ними – все остальные родственники и друзья, последними – те, кто помогал в приготовлениях, а самыми последними – музыканты, которым до того полагалось без передышки играть.
Во время всего этого веселья Цяочжэнь одиноко, не двигаясь, сидела в своей комнате и тупо глядела на стену. Доносившиеся звуки музыки, людской гомон, звон посуды были где-то далеко-далеко и словно не касались ее. Она не ожидала, что ее девичество завершится так печально. Конечно, она мечтала соединить свою судьбу с мужчиной, но вовсе не с Ма Шуанем, а с любимым Цзялинем. Именно из-за этого она плакала, смеялась, видела бесчисленные сны, а сейчас все эти сны исчезли…