– Если так, то… я желаю вам… счастья!
Она протянула ему руку. Цзялинь пожал ее:
– У меня счастья не будет, потому что Цяочжэнь уже вышла за другого… А вот тебе с Кэнанем я действительно желаю счастья!
Он вынул свою ладонь из ее руки. Пора уходить. Япин схватила его за плечи:
– Поцелуй меня в последний раз!
Цзялинь поцеловал ее заплаканное лицо и вышел за порог, ощущая на губах соленый вкус слез. Он пошел сначала не в уком, а на уездную базу сельхозтехники и договорился с Саньсином, что тот отвезет сегодня вечером все его вещи. Потом проделал с Цзи-ном формальности, необходимые для увольнения, и лег спать на голую койку.
Глава двадцать третья(Совсем не заключительная)
В тот же вечер, когда Саньсин перевез вещи Цзялиня, почти вся деревня узнала, какая история приключилась с их бывшим учителем. Не ожидали тут, что парень снова свалится!
Гао Юйдэ и его жена покорно приняли вещи сына и так же покорно стали ждать его самого. Они всю жизнь были фаталистами, верили в судьбу и считали, что против нее человек ничего не может сделать.
Обрадовался падению Цзялиня главным образом Лю Либэнь. Все-таки есть у неба глаза, раз отплатило этому паскуднику! Он весело побежал к Саньсину и подробно расспросил его обо всем. Однако Гао Минлоу, отец Саньсина, сидел мрачный: он был недоволен таким поворотом дела. И не потому, что сочувствовал Цзялиню, а потому, что ощущал все большее давление общества на себе подобных. Если уж такие пройдохи, как Ма Чжаньшэн, летят вверх тормашками, то что же ожидает его, неграмотного кадрового работника? Настанет время, и за все придется рассчитываться! Снова заныла его старая рана: боязнь того, что он слишком насолил Цзялиню, что тот его ненавидит и рано или поздно отомстит. Гао Минлоу совсем не хотел, чтобы юноша возвращался в деревню – уж лучше порхал бы на стороне!
Многие в тот вечер обсуждали историю Цзялиня, но пуще всех – жена Либэня и его старшая дочь Цяоин, они даже устроили какой-то бабий заговор. Наутро Цяоин взяла корзину и отправилась на излучину Лошадиной, к развилке дорог, резать траву для свиней. Травы там уже почти не осталось, так что Цяоин с трудом дно покрыла. Ее цель состояла совсем не в том, а в осуществлении вчерашнего заговора. Глупые бабы решили, что Цяоин подстережет у развилки Цзялиня и вдрызг изругает его. Рядом работает множество народа, так что место для скандала самое подходящее. Люди сбегутся на шум, слухи мигом разнесутся по всей долине, и от этого пащенка даже вони не останется!
Когда мать с дочерью шептались, их разговор услыхала младшая дочь, Цяолин, стала уговаривать не устраивать скандала, однако мать с сестрой не послушались, даже обругали ее.
У Цяоин уже был ребенок, она несколько огрубела в сравнении с девичеством. Когда незнакомые парни заигрывали с ней, думая, что она еще девка, им тут же доставалась порция отборной ругани. В отличие от младших сестер она многое заимствовала у родителей, в том числе узость кругозора и хитроватость, но в глубине души была доброй бабой, хотя и с перцем.
Сейчас она специально себя накачивала: резала траву и поглядывала на дорогу: не идет ли Цзялинь? Лицо у нее было мрачным, надутым, как у актрисы, входящей в роль злодейки.
Внезапно за спиной послышался звук шагов. Это оказалась ее несчастная средняя сестра! Она давно превратилась в типичную бабенку, но по-прежнему была очень милой и красивой. На ее лице не светилось того счастья, какое бывает у многих новобрачных, но и следов прошлого горя не видно.
– Зачем ты сюда явилась? – спросила ее старшая сестра.
– Это я должна тебя спросить! Уходи скорей, не занимайся глупостями, а то нас люди осудят! – ответила Цяочжэнь, ухватив ее за рукав.
Та сделала вид, что не понимает:
– За что они нас осудят?
– Вчера вечером Цяолин прибежала ко мне и все рассказала. Я из-за этого целую ночь заснуть не могла, а сегодня примчалась к матери и все ей объяснила, она сейчас тоже считает, что не надо…
– Эх ты, миротворица! Этот Цзялинь опозорил тебя, всю нашу семью, как боров, обмочил, до сих пор воняем! Если хочешь терпеть – терпи, а мы не собираемся! Я ему сейчас устрою бледный вид!
– Сестрица, ему и так досталось! Если упавшего еще и ногами топтать, как же он жить будет?
Цяоин упрямо мотнула головой:
– Это мое дело, а ты не лезь! – Она отбросила корзину, села на камень и с силой, как мужчина, обхватила руками ноги.
Цяочжэнь упала на колени и спрятала голову у нее на груди.
– Умоляю, не надо осуждать Цзялиня! – сквозь слезы проговорила она. – Несмотря ни на что, он все-таки дорог мне. Когда ты так к нему относишься, ты мне нож в сердце вонзаешь…
Цяоин пришлось смягчиться. Ласково гладя сестру по голове, она сказала:
– Не плачь, я понимаю тебя и не буду… Знаю, любишь ты его. Эх, кабы этого паршивца раньше из города выгнали, тогда еще ничего, а сейчас что делать? Думаю, и он тебя в душе любит, снова начнет за тобой ухлестывать…
– Нет! – Цяочжэнь подняла заплаканное лицо. – Это невозможно, я уже замужем и поклялась Ма Шуаню прожить с ним всю жизнь! Ма Шуань хороший человек и ко мне хорошо относится… Я знаю, что такое страдание, и не хочу, чтобы он страдал!
– Тогда пойдем по домам! – Цяоин встала и подняла корзину.
– Твой свекор сейчас дома?
– Дома. А чего?
– Вот что. Вчера Цяолин сказала, что в их школе, возможно, потребуется еще один учитель. Ты знаешь, Цзялинь не больно привык работать в поле, ему лучше всего снова преподавать. Мой муж ведь член школьного комитета, он уже обещал походатайствовать перед правлением коммуны от Лошадиной, а от вашей деревни стоит попросить дядюшку Минлоу. Пойдем прямо к нему, ты меня поддержишь – ты же его невестка, тебя он скорее послушает…
Цяоин раскрыла рот. Обняла сестру за плечи:
– Ну что ж, пойдем! У тебя и впрямь сердце бодисатвы[12]…
Еще не рассвело, когда Цзялинь с пустыми руками тихо покинул укомовский двор. Его потухшие глаза глубоко запали в глазницы, спутанные волосы напоминали заросли тростника, лицо было словно покрыто серой пылью. Он чувствовал себя неприкаянным, одиноким, никому не нужным нищим.
Дойдя до моста через Лошадиную, он бессильно прислонился к перилам. Под мостом текла чистая река, таинственно поблескивающая в предрассветной мгле и вливающаяся в реку Уездную, набухшую от осеннего разлива.
Незаметно пришел рассвет. Огни на улицах города один за другим гасли, все предметы мягко сбрасывали с себя черную одежду ночи и обнаруживали каждый свое лицо. Уже наступила осень: зелень в горах и в долине кое-где начала желтеть. Улицы потихоньку зашумели, жизнь на них постепенно обрела свой обычный ритм. Цзялинь в последний раз взглянул на город, окутанный голубой дымкой, и отправился дальше.
Он шел по той самой дороге, по которой ходил множество раз. Эта недлинная, всего в пять-шесть километров дорога была особенно тяжела для него, как бы символизировала его короткий, но извилистый жизненный путь. Как-то примут его в деревне, как начнет он свою новую жизнь? Ведь Цяочжэнь там уже нет… Если бы она была, ее пылкая любовь сняла бы с него все тяготы, а сейчас… Хотелось застонать, но стона не получилось. Он обеими руками рванул куртку на груди, и пуговицы посыпались на дорогу.
А утреннее солнце светило на осенние поля, на листьях и траве блестела хрустальная роса. Дорога под ногами была чуть влажной, ни пылинки.
Уже недалеко от деревни, на горном склоне за рекой, он увидел стайку мальчишек. Это наверняка его бывшие ученики, посланные за хворостом. Один из них крикнул: «Учитель Гао вернулся!», а другой вдруг пропел строки из народной песни:
Никуда ты не годишься, милый мой!
Продал совесть по пути домой.
Мальчишки захохотали и, продолжая переговариваться, ушли за склон.
Эта древняя песня была сложена, конечно, не о нем, но пропета недаром, она уязвила Цзялиня в самое сердце. Если уже дети так презирают его, то о взрослых и говорить нечего!
Еще через некоторое время показалась его деревня. Цзялинь невольно остановился и с грустью посмотрел на родные места. Все в них было как прежде, но для него – совсем не как прежде. Люди, только что вышедшие на работу, вдруг с разных сторон устремились к нему. Он не мог понять, зачем они бегут, а они уже окружили его и начали расспрашивать. В их словах, взглядах, выражении лиц совсем не было неприязни или насмешки, напротив, они в один голос принялись утешать его:
– Ну вернулся и вернулся, не расстраивайся!
– Крестьяне во всем мире одна семья! Нас поболе, чем этих бродяг или кадровых работников!
– В деревне хоть и трудно, однако и польза своя есть. Кругом простор, едим все свеженькое…
Милые, родные земляки! Когда ему везло, никто не лез к нему с просьбами, но едва он споткнулся, как все протянули ему свои грубые руки. Главное – поистине великое сочувствие – они всегда дарили несчастным.
Цзялинь почувствовал такое облегчение, будто на него повеяло свежим ветром. Он умиленно смотрел на наливающиеся хлеба, на утопающую в зелени деревню, на всю эту щедрую землю. Тут он дошел до развилки дорог, и ноги снова обмякли. Именно здесь он впервые расстался с Цяочжэнь, отсюда она провожала его, когда он получил работу в городе, но встретить его уже не может…
Он сел на камень, уронил голову в ладони. Как жить без любимой? Он долго не поднимал головы, а когда поднял, то увидел, что перед ним на корточках сидит старик Дэшунь и сосет свою трубку.
– А, у тебя еще слезы есть? – улыбнулся Дэшунь, и все его морщины разом собрались в уголках глаз. – Крестьянской работы не бойся, сынок, она никогда не позорна. Но кусок золота ты потерял, Цяочжэнь то есть!
– Дедушка, не говори об этом, мне так тяжело! Я тоже понял, что у меня был слиток золота, а я его выбросил, как комок глины. Мне сейчас жить не хочется, только умереть…