С того базарного дня Цзялинь постоянно раскаивался в том, как он вел себя с девушкой. Ему казалось, что в его нынешнем положении не время думать о любви. То, что он позволил себе по отношению к этому красивому, но неотесанному существу, свидетельствует лишь о его дальнейшем падении, о покорной готовности всю жизнь оставаться крестьянином. На самом же деле в нем все еще не угасли мечты об ином будущем. Сейчас он с головы до ног покрыт пылью, но отнюдь не собирается быть таким вечно. Ему всего двадцать четыре года, он достаточно молод, и в его жизни еще будет перелом. Вот если он женится на Цяочжэнь, то наверняка свяжет себя с землей.
Но еще сильнее его мучило то, что он уже не мог вырвать Цяочжэнь из своего сердца. В последнее время он сторонился ее, бегал от нее, а фактически тосковал по ней. Красивое, живое, дышащее горячим чувством лицо девушки, ее стройная фигура непрестанно стояли перед его взором. Особенно трудно было отогнать их от себя вечерами, когда он усталый возвращался с поля и как сноп валился на кан. Он представлял себе, что если бы Цяочжэнь была рядом, она сразу превратила бы прибой, клокотавший в его душе, в тихую озерную гладь.
Она любила его, любила так сильно! За последнее время он видел, как она по два-три раза на дню меняет одежду, и знал, что это только ради него. Сегодня, когда все уже уходили с поля, она стояла на другом берегу реки и глядела на него, но он сделал вид, будто не заметил. Он представлял, как она идет по тропинке среди кукурузы и страдает. Нет, он слишком жесток! Если она так хочет быть с ним вместе, то почему он должен ее отталкивать? Разве он сам не мечтает быть рядом с ней?
Цзялинь не мог больше лежать, чувство уже прорвало плотину, которую он пытался создать своим рассудком. Сейчас он был готов отбросить все, лишь бы поскорее увидеть ее, побыть вместе с ней.
Он слез с кана, сказал родителям, что у него дело в деревне, и быстро вышел из дома.
Ночь была тихой, звездной. Луна неясным светом озаряла землю, всюду прочерчивая тени и делая окружающий мир каким-то таинственным.
Дойдя до оврага, Цзялинь остановился напротив дома Лю Либэня. Он не представлял себе, как вызвать девушку. Но в этот момент от старой акации, росшей возле ворот, отделилась чья-то фигура и быстро заскользила вниз, к нему. Это была Цяочжэнь, его любимая! Оказывается, она без всякой надежды стояла здесь и ждала – не появится ли он.
Цзялинь, не говоря ни слова, тоже спустился в овраг и пошел в сторону, по ручью. Время от времени он оборачивался и видел, что Цяочжэнь идет за ним. Когда они вышли за околицу, в пшеничное поле, Цзялинь упал на траву под дикой грушей и возбужденно слушал, как к нему приближаются легкие шаги.
Девушка подошла. Он тотчас сел. Она, чуть поколебавшись, робко и в то же время решительно села рядом с ним. Ничего не сказала, лишь поцеловала его в загоревшее плечо – там, где терновник выдрал большой клок рубахи. Потом обняла его за плечи и прильнула лицом к тому месту, которое только что поцеловала.
Цзялинь тоже обнял ее, прижался лицом к ее черным, словно лак, волосам. Только сейчас он понял, как она ему дорога и близка. Цяочжэнь, не поднимая голову, тихо спросила:
– Почему ты в эти дни сторонился меня?
Юноша погладил ее по волосам:
– Тебе, наверное, было тяжело…
Цяочжэнь обиженно взглянула на него:
– Хорошо хоть, что ты понимаешь мое состояние…
– Прости, милая, я больше не буду так делать! – промолвил Цзялинь, целуя ее в лоб.
Девушки дрожащими руками обвила его шею:
– Поклянись перед Небесным нефритовым владыкой!
Цзялинь прыснул:
– Ты еще веришь в эти глупости? Поверь лучше мне!.. Кстати, почему ты не носишь свою бледно-желтую кофточку с короткими рукавами? Она тебе особенно идет…
– Я испугалась, что она тебе не нравится, поэтому и сняла, – надула губы Цяочжэнь.
– Завтра надень снова!
– Ладно, раз тебе нравится, я ее хоть каждый день буду носить, – ответила Цяочжэнь. Она порылась в своей пестрой сумке, вытащила оттуда четыре вареных яйца, кулек печенья и положила их перед Цзялинем. Тот очень удивился, потому что в этот момент думал только о девушке, но никак не о съестном.
Цяочжэнь облупила для него яйцо и продолжала:
– Я знаю, ты сегодня не ужинал. Мы к труду привыкшие – и то устаем так, что вечером есть неохота, а уж о тебе и говорить нечего! – Она протянула ему яйцо и печенье. – У меня мать недавно болела, моя старшая сестра принесла ей печенья, а мать не ест. Вот я сегодня и стащила его из шкафа! – Она стыдливо засмеялась. – Если б ты сегодня не пришел, я б его тебе домой принесла!
Цзялинь чуть не подавился печеньем:
– Смотри, ни в коем случае не делай такого! Если твой отец дознается, он тебе все кости переломает!
Девушка очистила еще одно яйцо и с любовью смотрела, как он глотает еду, точно волк или тигр. Потом снова прильнула к его плечу и ласково сказала:
– По-моему, ты для меня сейчас роднее отца и матери…
– Глупости! Вот дурочка! – Цзялинь легонько шлепнул ее по голове, но попал израненной рукой на заколку и невольно застонал.
Цяочжэнь встрепенулась, будто ее ударили током. Сначала она не поняла, что произошло, а потом, поняв, снова зашарила в своей сумке:
– Ой, совсем забыла…
Она вытащила йод и пачку ваты, положила руки Цзялиня себе на колени и стала прижигать их йодом. Юноша снова удивился:
– Ты откуда знаешь, что у меня руки поранены?
– Небесный нефритовый владыка мне сказал! – усмехнулась Цяочжэнь, продолжая орудовать ватой, смоченной йодом. – Кто в деревне не знает про твои руки? Вы же, интеллигенты, такие нежные! – Она подняла голову и в улыбке сверкнула зубами, словно выточенными из белой яшмы.
Огромное, как прибой, чувство переполнило Цзялиня. Это любовь, долгожданная любовь! Она пролилась на его иссохшую душу, подобно весеннему дождю. Раньше он знал о колдовской силе любви только из романов и лишь теперь сам впервые испытал ее. Особенно драгоценным было то, что она пришла к нему в печальное время его жизни.
Сладко потянувшись, он откинулся на траву. Девушка опять прильнула к любимому, положила голову ему на грудь и, казалось, слушала, как стучит его сердце. Она обвивала его, точно вьюнок, обвивающий подсолнух. А в темно-голубом небе жемчужинами мерцали звезды, на западе высилась гора Старого быка, словно нарисованная углем, вдалеке звенела река Лошадиная, как будто кто-то искусно играл на китайской скрипке[9]. Больше не слышалось ничего; ни ветерка, все вокруг замерло. В темно-зеленой листве груши над их головами колыхались блики лунного света. Влюбленные тихо лежали под звездами в объятиях земли.
Когда к молодому человеку впервые приходит любовь, она удесятеряет его силы. Даже если он полностью утратил веру в будущее, она может вдохнуть в него новую энергию. Конечно, это относится к людям типа Обломова, давно превратившимся в мертвецов.
Опьяненный своей первой любовью, Цзялинь сразу вырвался из пут отчаяния и вновь обрел интерес к жизни. Тепло любви растопило лед, сковывавший его сердце, вызвало в его душе новые ростки. Он начал испытывать небывалое дотоле чувство к земле. Ведь он был сыном крестьянина, родился в деревне и именно здесь, среди гор и рек, провел свое детство. Потом он вырос, пошел учиться в город и его связь с землей заметно ослабла. Но сейчас благодаря простодушной любви Цяочжэнь он понял, что не должен бояться земли, своей родной желтой земли – она еще принесет ему замечательные плоды!
Постепенно он научился работать по-настоящему, не так, как в первые дни, когда он пытался изнурительным трудом умертвить свою плоть, подавить тоскливое настроение. Руки его стали гораздо крепче, ноги уже почти не саднило ни по утрам, ни по вечерам. Он научился пахать, полоть, высаживать рассаду – словом, делать любую работу. Сигареты уже казались ему слабыми, и он начал курить цигарки из самосада. Отбросил свою учительскую привычку говорить, взвешивая каждое слово, и научился типичному крестьянскому языку – шутливому, грубоватому, в том числе по отношению к женщинам. Перестал картинно наряжаться во всякие лохмотья, а каждый раз надевал такую одежду (кстати, чистую), какую принято.
Возвращаясь домой, он без всяких просьб присоединялся к отцу, возившемуся на приусадебном участке, или помогал матери раздувать мехи для плиты. Он даже занялся подсобным промыслом – развел кроликов. В общем, крутился целыми днями, как заправский крестьянин.
Днем в поле работать было нелегко, но его ждали приятные вечера, и эта перспектива делала его ношу не такой тяжелой.
Вечерами, когда темнело, он встречался с Цяочжэнь в полях за околицей. Взявшись за руки, словно дети, они молча шли по тропинкам, как по шелковым темно-зеленым коридорам – шли, сами не зная куда. Иногда останавливались, целовались, ласково глядели друг на друга, смеялись. Или выбирали укромное местечко, где Цзялинь ложился на спину, радостно изгоняя из себя накопившуюся за день усталость, а Цяочжэнь садилась рядом и гребнем вычесывала из его взлохмаченных волос пыль. Порою она наклонялась к его уху и тихонько пела какую-нибудь старинную песню, дошедшую до нее от предков. Он задремывал под эту колыбельную, начинал сладко сопеть, и она тормошила его, говоря: «Смотри, как ты устал! Не ходи завтра в поле! Когда мы поженимся, ты обязательно будешь раз в неделю отдыхать. У тебя будет настоящее воскресенье, как в школе…»
Погруженный в сладостное чувство, Цзялинь уже отбросил свои былые сомнения. Лишь иногда, видя кадровых работников уезда или коммуны, в чистых белых рубашках проезжающих на велосипеде вдоль реки, под легким ветерком, он вдруг спохватывался и ощущал безотчетную тоску, даже горечь, словно проглотил противное лекарство. И успокаивался, только увидев Цяочжэнь: она действовала на него точно мед после горького снадобья.
Теперь ему постоянно хотелось быть вместе с ней. К сожалению, они входили в разные звенья, днем не могли видеться и очень страдали от этого. Когда оба звена работали близко друг от друга, Цзялинь во время обеденного перерыва под каким-нибудь предлогом бежал в соседнее звено, хоть в таких условиях он и не мог много разговаривать с девушкой, в основном смотрел на нее издали.